Голова просто трещала по швам. В висках с частотой хорошей бригады кровельщиков стучали молотки, а потолок комнаты, стоило только сесть в кровати, сразу поплыл куда-то вправо. Степан тут же откинулся обратно на подушку и начал тереть пальцами виски с набухшими венами.
- Правду говорит Дарья – не фиг так нажираться: не молодой уже. А только знать бы, когда пьёшь, ту норму, после которой уже ни-ни… Знать да уметь остановиться. Нет, брат, вот остановиться-то мы и не умеем, пьём, пока есть. А потом поутру маемся, - правильные мысли тяжело ворочались в отравленном алкоголем мозгу, и от этой их правильности делалось ещё хуже. В который уже раз с похмелья вспомнились врезавшиеся в память стихи какого-то поэта, услышанные в прошлом году в клубе, когда ставила там концерт накануне выборов районная агитбригада.
«Свет не мил, в душе тоска, а на лбу – испарина…»
- Молодец писатель! Поди, не раз на себе похмелье испытал, коли так точно высказался, - с ноткой радости, что после перепоя не одному ему так хреново, а вон и поэты маются не лучше, повернулся на живот, и точно, как в том стихотворении, оторвал от постели сначала зад, а потом уж голову. Посидел, дожидаясь, пока потолок встанет на своё место, и держась рукой за гудящую башку, зашаркал на кухню, где брякала посудой Дарья.
- Ну, как? – спросила она участливо.
Степан удивился было этакому состраданию жены, потому что обычно она хоть и не ругалась по-чёрному, но и жалости по случаю похмелья не выражала, но вспомнил, что напились они вчера с Фёдором заслуженно, и потому браниться не было повода. А то! По четыре волока хлыстов тому и другому из лесу припёрли, да ходку Ивану сделали. Самого-то хозяина дома не было, но жена, баба толковая, угостила. После той бутылки-то они с Фёдором все хлысты бензопилой на чурки распазгали, теперь только коли да в поленницу складывай. На эту-то зиму запас и так был, это уж на другой год заготовили, пока снегу не навалило, а земля так промёрзла, что Федькин колёсник на болотине выдерживало.
Степан сел на своё место в углу у стола, повернулся к стоящему рядом ведру с водой, почерпнул целый ковшик и жадно выпил до дна.
- Худо? – с жалостью опять спросила жена.
- Не то слово, - выдавил из себя Степан.
- Погодь-ко, счас полегчает.
Дарья открыла крышку подпола, сноровисто спустилась в тёмную пустоту лаза.
Настроение Степана сразу поднялось, рот невольно растянулся в улыбке. Боль куда-то отступила в предвкушении опохмелки. Но из подпола вместо вожделённой бутылки появилась трёхлитровая банка солёных огурцов, а потом опять же вместо поллитровки высунулась голова жены, осторожно поднимающейся по ступенькам подгнившей лестницы, заменить которую Степан собирался уже года два, да всё никак не доходили руки.
- Давай-ко вот рассольчику попей, - Дарья подвинула по столу банку в сторону мужа. – Опять куда-то открывашка запропастилась, да ты и ножиком крышку отковыряешь.
Степан взял в руки нож, сделал попытку отколупнуть жестяную крышку, но опустил трясущиеся руки на столешницу:
- Не могу. Руки трясутся, боюсь порезаться.
- Ох, ты горе моё горькое! – Дарья несколько минут возилась с банкой, прежде, чем крышка отскочила от широкого горлышка и покатилась по столу на пол. Степан наклонился было поднять, но в голову сразу навалилась тяжесть. Он выпрямился на табуретке и откинулся спиной к стене.
- Ой, худо мне, жёнка!
- Потерпи, счас вот рассольчику попьёшь, и полегчает, - пообещала жена и, придерживая готовые выскользнуть из банки огурцы, нацедила полную кружку прозрачной солёной жидкости. Степан большими глотками выпил до дна, опять откинулся спиной к стене в ожидании облегчения. Но голове лучше не стало, зато быстро прошла подступавшая было к самому горлу тошнота.
- Поешь горячей картошечки, может хоть от еды полегчает, - участливо посоветовала Дарья и, ухватом вынув из загнетки стоявший там чугунок с рассыпчатой картошкой, стала накладывать на тарелку горячие клубни.
- Да отстань ты со своей картошкой! – досадливо отодвинул тарелку Степан. – Мне бы стопочку для оздоровления.
- Да где же я тебе стопочку-то возьму? - сокрушённо спросила Дарья. – Вы вчерась с Федькой всё вылакали. Знамо бы дело, что так мутить будет, спрятала бы немножко. А меры не знаете. Федька-то вон еле-еле в кабину забрался, чтобы домой через поле ехать.
- Дак может спрятала немножко? – с надеждой спросил Степан.
- Спрячешь от вас, как же! – хлопнула себя ладонями по бёдрам Дарья. – Было бы ещё, дак и то бы вылакали. Вон обе бутылки пустые стоят, вынести на сени ишшо не успела.
- А может заначка есть? – в голосе Степана всё ещё теплилась маленькая искорка надежды на опохмелку.
- Откуда при вас алкашах заначка-то возьмётся? Вы это, пока всё не уговорите, не успокоитесь. Впервой што ли? Мог бы и сам на утро хоть полстопочки оставить.
Степан долго сидел молча, обхватив ладонями гудящую голову и что-то медленно соображал. И вон он поднял лицо:
- А это, когда картошку-то сдали, ты ить три бутылки брала. Две мы вчерась выпили, а третья где?
- А не помнишь, Матрёне на растирания дала, она в этой водке мухоморы настаивала для ревматизмы. Могу сходить, рюмочку отольёт, ежели с мухоморами не побрезгуешь.
- Да иди ты со своей Матрёной и с ейными мухоморами! Я уж лучше так помирать буду, чем от мухоморов. Сбегай до Зинаиды, христом-богом прошу! Помираю ить самым натуральным образом.
У продавщицы Зинаиды водку можно было взять в любое время суток. Она всегда держала дома про запас несколько бутылок, чтобы когда кому заноздрит, не идти по пустякам в магазин на другой конец деревни.
- Ой, глико-ты! И бога вспомнил. А нету Зинаиды, вчерась в район на два дня укатила. Говорила: «Запасайтесь, бабоньки, товаром, а то два дня уеду».
Степан встал и уныло побрёл на кровать, рухнул, не в силах поднять за собой на постель ноги. Дарья ещё какое-то время возилась на кухне, потом Степан услышал, как она оделась и куда-то ушла, хлопнув калиткой.
Настало благодатное время для поисковой работы. Степан кое-как пересилил себя, поднялся и начал шарить во всех закоулках. Посмотрел на кухне в шкафчиках, заглянул в мешок с мукой, где легче всего было спрятать поллитровку, натянув брюки и свитер, сходил в хлев, уныло посмотрел на забитый душистым сеном сеновал: тут бутылку искать, как в стоге иголку – бесполезно. Поиски оказались безрезультатными, и Степан снова улёгся в постель.
Снова хлопнула калитка, потом Степан услышал, как жена вошла в дом, и сразу от дверей потянуло холодом.
- Ой, снегу-то навалило! – говорила, раздеваясь Дарья. – Прямо настоящая зима пришла.
Прошла в комнату, посмотрела на лежащего с закрытыми глазами мужа.
- Ты хоть жив?
- Не дождёсси… - через силу откликнулся Степан.
- Да я к Нюрке ходила, у неё бутылка была, да вы вчерась и ту выхлестали. Я-то ить и не знала, что вы им тоже дров притаранили. Говорит, угостила мужиков, а как же. Иван-то с Зинаидой в район уехал, дак вам больно хорошо досталось. Три поллитры за день на двоих уговорили, не мудрено, что голова болит. Эстолько выхлестать! Сходи вот снег пооткидывай с дорожки, может, полегчает на свежем-то воздухе.
- Какой нахрен снег?! Я голову-то поднять не могу, а ты про снег. Поищи у кого другого. Не может быть, чтобы в деревне ни у кого из баб бутылки в заначке не было! – Степан уже начал раздражаться и своей беспомощности, и тому, что нет опохмелки. Да никогда не поверит он, что нет никакой возможности найти в целой деревне какую-то несчастную поллитровку! Просто надо зайти в два-три дома, да только жена не хочет.
- Ну, перетерпи немножко! – утешала Дарья. – Походи по улице, снежку покидай, хоть тропку разгреби. Там эть и правда столько за ночь навалило, как посреди зимы живём.
- Ну, нету у меня сил снег разгребать! – уже горячился Степан.
- Ну, тогда иди голой жопой снег оттаивай! Может хоть от этого полегчает, - вспылила и Дарья.
- И пойду, и буду оттаивать. Пока похмелиться не найдёшь.
Степан даже обрадовался возможности шантажа.
- Вот сяду и буду сидеть, внутренности себе простужу, радикулит заработаю, сама дрова колоть будешь.
- А не переломаюсь, и поколю…
Степан решительно поднялся с кровати, постоял, держась за ободверину, пока не прошло головокружение, сунул у порога ноги в разношенные ботинки, в которых вчера ездили в лес, и вышел во двор. Снегу действительно навалило добро! Снег хоть и был лёгкий, пушистый, но было его очень много. На широкой лавке из церковной плахи лежал настоящий сугроб. Степан обернулся на окно, заметил, как мелькнуло за шторками лицо подглядывавшей за мужем жены, расстегнул брюки и, спустив их на поджилки вместе с трусами, сел на лавку, на которой столько было сижено с цыгаркой в руке.
Холодный снег остудил было пыл, а желание брать жену измором этаким шантажом быстро таяло и вместе с капельками оттаявшего под голой задницей снега утекало по волосатым ногам.
- Так ведь и точно можно запросто простыть, - появилась трезвая мысль, но Степан характером был твёрд и решил свою угрозу исполнить до конца. Когда снег протаял уже до самой плахи, Дарья вышла на крыльцо:
- Ну, и легче тибе стало? Иди домой, пришалимок, не смеши народ.
- Нальёшь, приду, - упрямо ответил Степан.
- Да где же я тебе возьму налить-то?
-- А где хочешь! А только пока не нальёшь, с лавки не встану.
И в подтверждение своих слов Степан пересел левее.
- Ой, придурок, - запричитала Дарья. – Вот простынешь, опять мне с тобой нянчиться. Пойдём уже домой, не выкобенивайся. – И потянула мужа за рукав толстого домашней вязки свитера.
- Я сказал, пока не нальёшь стопку, не пойду.
- Ну, придурок, ну, придурок, ведь опять весь простынет, снова спиной маяться будет, - приговаривала Дарья, идя в сторону калитки.
Под Степаном протаял снег уже и на втором месте. Мужик думал, что задом отогреет деревянную лавку, и будет немного теплее, но тёсаная плаха не прогревалась, и казалось, что рыхлый снег даже приятнее.
Когда Дарья вернулась домой, неся бутылку водки, Степан уже просидел на лавке три проталины.
- На, ирод, хоть упейся типерь, - Дарья зло сунула мужу поллитровку и, не оглядываясь, пошла в дом. – Околевать станешь, поясницей загибаться, и не думай, что подойду лечить. Сам виноват, придурок! – Сказала уже с крылечка и ушла в дом.
Степан сидел с бутылкой в руке и рассеянно смотрел на желанную жидкость, что легонько плескалась в прозрачной посудине. Он поставил бутылку на лавку, нагнулся, подтянул штаны, застегнул пуговицу, и подхватив ещё совсем недавно такое необходимое для опохмелки лекарство, стал подниматься по лестнице.
В доме забрался на печку и прижал полыхающий огнём зад к горячим кирпичам. Водки почему-то уже не хотелось.
Рис. Евгения Крана (Тюмень)