П Р Е Д А Т Е Л Ь
Петром Ивановичем интересуетесь? Как же, знаком. Да его, считай, весь дом по имени-отчеству знает. Но и только. Он почему-то ни с кем не общается кроме ребятни нашей. Вот они-то души в нем не чают. Стоит ему выйти во двор, облепят со всех сторон, только и слышно: «Петр Иванович! Петр Иванович!» Отойдут куда-нибудь в уголок, присядут под кустами и пошли-поехали у них разговоры. Иная мамаша своего постреленка раз десять в окно кликнет. Куда там! Пока с ремнем не выйдет, тот и ухом не поведет.
Я с ним из-за своего Васьки поближе познакомился, а то бы и по сию пору раскланивались при встрече да и все. Зафутболил Васька мячом ему прямо в окно. Стекло вдребезги. Неудобно перед пожилым человеком. Поднялся я к нему, позвонил. Открывает он дверь, я извиняться, грожу своему Ваське уши оборвать, а он только улыбается, ничего мол, ничего страшного не случилось.
Пригласил меня в комнату, спрашивает:
- А вам, молодой человек, случалось в детстве чужие стекла бить?
- Случалось.
- И пороли?
- А как же!
- И что вы по этому поводу думали?
- Обидно было.
- Почему же?
- От несправедливости. Я же не нарочно.
- А что же, Васек специально метил что ли?
- Да нет, конечно.
- Вот и оставьте его уши расти, как растут, естественным путем. Нечего их оттягивать, длиннее не станут.
Пока мы с ним так разговаривали, огляделся я по сторонам. Комнатка небольшая и чистая. Что меня сразу удивило, это то, что мебели почти нет. Стол, два стула, шкаф, старенький диванчик и все. Против наших, заставленных гарнитурами квартир, просто бедность какая-то.
Это я уже потом, после неоднократных наших разговоров понял, что живет он, словно в другом измерении, что вся эта обстановка для него ничего не значит. Было бы, где сесть, на что лечь, а спится на своей кровати, если совесть чистая, всегда сладко.
На одной стене у него под потолком книжные полки были повешены, а под ними разные парусники в рамочках. На другой – тоже полки. На них модели парусных судов
Дело уже к вечеру шло. Чуть смеркалось, в комнате полумрак. И два ярких пятна: аквариум под окошком, красивый, ухоженный, в нем такие важные вуалехвосты плавают, красный, черный и оранжевый; и над столом два бра висят в виде свечей и освещают портрет молодой женщины.
Снята она в три четверти оборота. Головку чуть приподняла. Волосы распущены, на плечи падают. Лоб высокий, носик аккуратный, губы улыбкой тронуты.
Но больше всего меня глаза поразили: светлые такие, чистые, куда-то далеко и задумчиво смотрят, и тоже, вроде, улыбка в них.
Я, как напротив этого портрета встал, так минут пять оторваться не мог. Не скажу, что красавица, но было в облике этой женщины что-то такое, слов у меня сказать не хватает, что ни одного мужчину равнодушным не оставит. Загадка какая-то что ли? Вот, как у Моны Лизы. Сколько веков уже на нее люди смотрят и не устают.
Стою я, значит, смотрю, а он молчит, на меня искоса поглядывает, но не мешает. Чувствую, что неудобно вроде становится уже, спрашиваю:
- Петр Иванович, это кто, дочка ваша?
- Отчего же дочка? Любимая.
- ???
- Да вы не удивляйтесь, не всегда же мне за пятьдесят было.
Расспрашивать малознакомого человека было неудобно, а сам он больше ничего не сказал, поэтому я еще раз извинился, попрощался и ушел.
С тех пор появился у меня интерес к этому человеку и я не пробегал мимо него, как прежде, а при возможности останавливался и раз от разу начали у нас с ним завязываться разговоры, несмотря на то, что с соседями он контактов не поддерживал, на все их вопросы отвечал вежливо, но обычно односложно: «да – нет, извините, пожалуйста» и, если даже случалось сидеть ему на скамейке не одному, то внимательный глаз сразу бы отметил, что этот человек сидит сам по себе, наедине со своими думами.
Однажды я спросил его:
- Петр Иванович, а почему вы все время один? Не скучно вам?
- Скучно?- удивился он.- А что это такое? И потом я не один. Я всегда с нею.-
И опять замолчал.
Я понял, что дальнейшие расспросы ни к чему не приведут, но для себя решил ненавязчиво при случае узнать у него, кто же эта женщина, с которой он постоянно и все же без нее.
Были у Петра Ивановича и свои дети, но, видимо, занятые повседневными делами и заботами, заходили к нему не часто и не надолго.
В молодые годы, увлеченные своими интересами, мы редко думаем о стареющих родителях. Все нам кажется, что они будут жить вечно, и мы еще успеем уделить им внимание, вот только сделаем то, достанем это и потом…
А потом бывает слишком поздно. И лишь вырастив своих детей, и начав сетовать на их невнимание и черствость, понимаем, что и сами были точно такими, и за всей этой бестолковой жизненной суетой не сделали самого, может быть, важного дела в своей жизни: не одарили родителей на склоне их лет тем теплом и вниманием, которыми они так щедро и бескорыстно делились с нами в детстве.
Однажды, возвращаясь поздно вечером с работы, я застал Петра Ивановича у подъезда на скамеечке одного. Поздоровались. Я присел рядом.
Было то время суток, когда летний вечер незаметно переходит в ночь: на западе краешек неба еще весь в розово-красных тонах от заходящего солнца, а на востоке все зримее сгущается тьма и звезды загораются одна за другой, словно передавая эстафету друг другу.
- Не спится, Петр Иванович?- спросил я.
- Да, не спится. Вечер уж больно хорош. Люблю смотреть на вечернее небо.
- Петр Иванович, а что за корабли у вас в комнате? Вы что, служили на флоте?
- Нет, не служил. Это, знаете ли, так, голубая мечта моего детства. Мне трудно объяснить вам, почему у мальчишки, родившегося в самом центре России, где все речки, пожалуй, такие, что камень с берега на берег перебросить можно, проснулась в душе тяга к морю и осталась на всю жизнь.
- А были ли вы у моря?- спросил я.
- А как же, был и бываю. Каждый год езжу. Мне без этого нельзя. Для меня море, как лекарство от всех бед и болезней. Подойду к берегу, проведу глазами от пены прибоя до горизонта и сразу на душе светлее делается.
- Что же вы не поступили в мореходное училище? Бороздили бы сейчас моря и океаны на капитанском мостике,- пошутил я.
- Нет,- ответил он.- Теперь бы уже не бороздил. А не поступил потому, что я предатель!
- Предатель?- от изумления рот у меня сам собою открылся и мне стоило большого труда продолжить разговор.- Кого же вы предали?
- Сам себя, молодой человек, сам себя.
Видя мое недоумение, он пояснил:
- Я трижды предал свою мечту.
- Как же так получилось? Расскажите, если можно.
- Как нибудь в другой раз,- ответил Петр Иванович, поднялся и неторопливо скрылся в подъезде.
Другой раз представился не скоро.
Кажется, прошло недели три. Воскресенье выдалось теплым и солнечным. Мы всей семьей собрались на речку, но оказалось, что Ваське непременно надо пойти с другом в кино на первый сеанс, а жена никак не могла решить, какой сарафан ей более подойдет для этой цели.
Чтобы не накалять обстановку, я неожиданно вспомнил, что без кваса на речке никак не обойтись и, подхватив бидончик, бодро выбежал из дома.
Таким образом, счастливо избежав совместными усилиями маленькой семейной драмы, на пляж мы попали только после обеда.
Небо уже затягивало облаками. Потом появились и первые тучи. Все предвещало дождь. Отдыхающие стали собираться и уходить, а мы понадеялись, что дождь пройдет стороною.
Но наши ожидания не оправдались. Внезапно редкие крупные капли маленькими бомбочками врезались в песок, оставляя после себя небольшие влажные кратеры, а потом ливень хлынул, как из ведра. Последних купальщиков, как ветром сдуло, только еще какое-то время в ушах звучали их взбалмошные визги и крик. Пляж совершенно опустел.
Укрывшись под грибком, мы пережидали дождь. Неподалеку от нас тоже самое делал одинокий мужчина. Приглядевшись, я узнал в нем Петра Ивановича. Оставив своих, я перебежал к нему.
- Здравствуйте, Петр Иванович!
- А, здравствуйте.
- И вы попали под дождик?
- Нет, я специально пришел. Люблю, знаете ли, посмотреть на дождь.
- И что же тут может быть интересного?
- А вы отвлекитесь от всего, отдайтесь только созерцанию, потом скажете.
И мы надолго замолчали.
Отвлечься у меня никак не получалось и поэтому я решился напомнить Петру Ивановичу о нашем последнем разговоре.
- Ну, что же,- сказал он.- Под дождь хорошо рассказывается. Попробую.
Как мне помнится, лет в пятнадцать-шестнадцать сформировалось во мне убеждение, что у меня должна быть большая, хорошая и крепкая семья: любимая жена и трое сыновей. Ни больше – ни меньше. Я и имена им тогда уже придумал: Никодим, Никанор и Никифор. Чтобы росли, знаете, три таких мальчишки-боровичка.
Откуда это во мне взялось, под каким влиянием, я в ту пору не задумывался, а теперь уже не могу вспомнить.
Просто появилось во мне такое желание и мечта, которые подчинили себе все мои остальные мысли и поступки. Причем, что интересно, у меня и девчонки тогда никакой даже не было, о ком бы я мог подумать, что она станет спутницей моей жизни.
Заканчивались последние школьные годы и я был, конечно, озабочен, чем же заняться «юноше, вступающему в житье».
Как я вам уже говорил, с детских лет море плескалось в душе моей и в воображении не раз видел я себя на капитанском мостике могучего крейсера, легко, словно нож масло, вспарывающего своим форштевнем океанские волны. Но, как не была притягательна и заманчива эта моя мечта, ответственность перед будущей семьей заставила меня не без колебаний и с горечью отказаться от нее: полгода моряк в море, пять месяцев на корабле, месяц дома – какая уж тут семья.
Так в первый раз предал я свою мечту, хотя считал, что поступаю из самых благородных побуждений.
Я очень любил читать. Потом и сам стал пробовать свои силы в стихах и в прозе. И раз уж мне суждено было остаться на суше, то хотелось связать свою судьбу с литературной работой. И опять же стал вопрос передо мною: смогу ли я на свои литературные заработки обеспечить семью? И я себе ответил четко и однозначно – нет. Большого таланта мне бог не дал, это я чувствовал, а писать по указке или по заказу я никогда бы не смог.
Вот таким образом и второй моей мечте не суждено было осуществиться.
Только многие годы спустя я понял, что, если чувствуешь какое-то стремление в себе, нельзя им поступаться ни под каким предлогом. Нужно всю жизнь упрямо идти и идти к нему и лишь тогда ты достигнешь поставленной цели.
Прошло время. Я полюбил девушку. Она заняла все мои мысли и время. Незаметно ушли куда-то на задний план и море, и литераторство. Все было заполнено только ею.
Мы поженились. У нас была прекрасная семья и, со временем, родился чудесный мальчонка, которого, как и собирался, назвал Никодимом.
Казалось, что наша семейная лодка идет точным и выверенным курсом и до исполнения моего заветного желания осталось всего - ничего: обзавестись еще двумя такими толстощекими бутузами.
Ан, нет. Рифы подстерегали нас при самой ясной погоде. Мне показалось, что она разлюбила меня.
В молодости все воспринимается однозначно и категорично, кажется, что прав только ты один, что другой правды нет и быть не может. Между тем, у каждого человека своя правда и вся мудрость семейной жизни, видимо, состоит в том, чтобы суметь, не поступаясь своей, но и не отвергая другую, найти компромиссный вариант.
Объясниться мы не сумели. И я шагнул за борт в бездну. Это было своего рода самоубийством. Я отрекался от своей самой главной, заветной мечты.
Петр Иванович тяжело вздохнул. Было видно, что ему трудно говорить об этом.
После всего сказанного им, промолчать было неудобно, еще более неуместным казалось мне как-то ободрить его или посочувствовать ему.
- Так это портрет вашей жены висит над столом?- спросил я его.
- Нет,- ответил он,- это портрет моей Любимой. Впрочем, смотрите, дождь кончился и вас уже зовут.
Мне ничего не оставалось, как попрощаться с ним. Уходя с пляжа, я обернулся, чтобы помахать ему рукой. Петр Иванович сидел все под тем же грибком и смотрел на багровый диск заходящего за горизонт солнца.
Не один вечер еще провели мы с Петром Ивановичем. Знал он необычайно много и умел, когда было настроение, рассказывать живо и интересно. Иногда же вдруг грустнел и как бы уходил в себя, и разговорить его в такие минуты было бесполезным занятием.
Портрет молодой женщины не давал мне покоя. Он обладал какой-то необъяснимой притягательной силой. Глаза невольно возвращались и возвращались к немую. Иногда я даже пробовал сесть к портрету спиной, но через некоторое время вдруг с удивлением обнаруживал, что незаметно для себя уже обернулся и и не свожу с него глаз.
Да и Петр Иванович, когда что-нибудь рассказывал, садился напротив портрета,
Но чуть поодаль и, наблюдая за ним, я ловил себя на мысли, что все слова его были обращены в большей степени к этой женщине, чем ко мне. Иногда он замолкал, словно ожидая, что она ответит, и, не дождавшись, продолжал разговор.
Как-то я все же не вытерпел и спросил его:
- Петр Иванович, а почему вы не вместе?
Он грустно взглянул на меня и перевел свой взгляд на портрет. Молчание длилось долго и я уже ругал себя последними словами за бестактность, когда он, наконец, ответил:
- Это давняя история. Всего не расскажешь, да и вряд ли вам будет интересно.
- И все-таки, Петр Иванович…
- В свое время жизнь меня помытарила от души. Я уже было махнул на себя рукой, ни ждал ничего хорошего, ни на что не надеялся. И вдруг это прощание…
- Прощание?
- Да-да, именно прощание. Собственно говоря, мы были знакомы несколько лет тем необязательным знакомством, которое связывает нас с сотнями людей.
Однажды мы возвращались с работы в одном троллейбусе, болтали о каких-то пустяках. Путь был не долог. Вот и ее остановка. Дверь троллейбуса открылась, она легко сбежала со ступеньки на тротуар, обернулась и посмотрела на меня. Умирать буду, не забуду того лучистого ее взгляда.
Дальше все случилось настолько стремительно и просто, что я и опомниться не успел, как понял, что люблю эту женщину так сильно, что ни одной минуты не могу прожить без мыслей о ней. Что бы я ни делал, она постоянно незримо была со мною.
Часто бывает, что люди, прожив долгие годы друг с другом, становятся похожими в своих привычках, поведении, образе мыслей.
Тут же это выявилось сразу. Мы говорили одними и теми же словами. Иногда доходило до смешного. Только она собиралась сказать что-то, а я уже опережал ее, причем слово в слово, и наоборот. Каждый из нас чувствовал другого, как самого себя.
Стоило мне подойти к ее дому, как ее словно что-то толкало изнутри, и она выглядывала в окно, хотя, по ее словам, за мгновение до этого и мыслей таких у нее не возникало.
Я забыл о своем возрасте и положении. Я вел себя, как влюбленный безусый мальчишка. В иные дни, когда не было возможности увидеться, вечерами я залезал на крышу соседнего дома и часами простаивал там, чтобы хоть на мгновение увидеть ее. Она сразу чувствовала мое присутствие, начинала постоянно подходить к окну, искать меня глазами и не находила потому, что тьма скрывала меня, а об этих своих безумных выходках я ей никогда не говорил.
Петр Иванович замолчал. Видно было, что он целиком отдался воспоминаниям, и обо мне, словно, забыл.
Выждав какое-то время, я спросил:
- А что было дальше?
- Дальше? Дальше была жизнь. Жизнь, в которой обстоятельства иногда бывают сильнее самой большой любви. С тех пор я один, но всегда с нею и никогда ее не предам.
Он поднял глаза и улыбнулся своей Любимой.
Фотография из Интернета.