Вместо эпилога
Через десяток лет N-ский монастырь стал довольно оживлённым духовным центром, куда приезжали сотни паломников. Многие стремились попасть на исповедь к местной «достопримечательности»: чудаковатому отцу Серафиму. Славился он тем, что видел насквозь мужчин, очень любил детей, для которых у него всегда были припасены шоколадки, и избегал женщин. Он и впрямь выглядел довольно странно: ростом под два метра, как гвардеец, и седой, как лунь, в чёрном подряснике, который он никогда не менял. За ним по пятам ходили монастырские котики, но на рясе никогда не было ни шерстинки, словно заботливая незримая женская рука стряхивала с неё всю грязь.
Батюшка Серафим всё время улыбался и любил шутить. Про своего святого он говорил, что пострижен в память матушки, которая была пострижена в честь батюшки. Если какая-нибудь приехавшая в монастырь паломница слишком надоедала ему со своими приставаниями о неурядицах семейных, то он мог резко сказать:
Пилила пила, пока не дала,
А как дала, так что за дела?
Женщина остолбеневала, но уже не приставала.
Мужчинам отец Серафим сообщал, что легко молиться за Давида. А за Саула молитва втуне. Молитва за Давида душу греет и лебедем к Богу летит. Молитва за Саула холодит и камнем нефритовым наземь падает.
Жёнам, жалующимся на своих мужей, отец Серафим давал совет:
- Ты не то в муже ищешь, ты душу его разгляди, - вот что тебя с ним роднит, - душа, душа у вас одна на двоих, родная. А дети – это плоть. О плоти заботиться надо, а любить… любить нужно не плоть, а душу.
Незамужним женщинам советовал искать духовника, а если такового они хотели обрести в нём, то отец Серафим отправлял их к матушке Серафиме:
- Идите к ней, она вам расскажет, что я за батюшка.
Сбитые с толку женщины спрашивали у монастырских насельников, как найти им эту матушку Серафиму, но никто такой не знал. Да и откуда возьмутся матушки в мужском монастыре? Последнюю здесь видели лет десять назад, когда при монастыре была женская община.
У отца Серафима был свой природно-Божественный, как он говорил, календарь. И он охотно рассказывал детям, что у Бога есть три перины.
- Одна перина – для живой природы, и когда Господь расстилает её, наступает снеговой период. Вторая – для человеческой природы, это уже когда зацветают вишни, яблони, черёмуха. Когда Господь расправляет вторую перину, наступает цветовой период. А третий период – пуховый, - это уже перина для духовной природы. А когда он наступает? Да как тополь зацветает, - говорил отец Серафим и приглаживал свою белоснежную бороду. – Так что всё в своё время спит: и природа, и плоть человеческая, и дух.
Никто не знал, откуда этот странный отец Серафим взялся в монастыре, откуда он пришёл несколько лет назад и кем был в миру. Кто говорил, что он из Белоруссии, кто, что с северов, а кто уверял, что он жил за границей. Точно такие же противоречивые сведения были и о его мирском роде занятий. Кто говорил, что он филолог, потому что знает много стихов русских поэтов наизусть. Кто утверждал, что он кузнец, потому что он часто говорил:
- Нельзя бить по наковальне молотом, только по металлу, на наковальне лежащему. А если ударишь по наковальне сильно кувалдою или молотком, отскочит он и прямо в лоб попадёт… значит, что-то надо на эту мысленную наковальню класть - а кладётся туда гордыня человеческая. Вот и выходит так, что душевный крест - наковальня, предмет ковки - ум, молоты - поношения, унижения, искушения и прочие грехи.
Когда отца Серафима просили указать конкретное место, откуда эта цитата, он загадочно улыбался и довольный сообщал, что довелось ему как-то читать один из современных переводов Лествицы в рукописи, но этот перевод теперь утерян.
Если отца Серафима спрашивали о том, можно ли пользоваться Интернетом, то он добродушно отвечал:
- Понемножку можно, отчего же нельзя, - а потом добавлял шуткой: - Эх, сети, сети, куда себя от них дети? У врага сетей много, а у Бога одна дорога.
Один молодой послушник, как-то ночевавший в келье отца Серафима по причине наплыва богомольного народа в N-ский монастырь на престольный праздник, проснувшись ночью, слышал, как отец Серафим стоял на коленях и молился странной молитвой: «Матушка Серафима, прости своего любимого!». После чего на отца Серафима сходило полупрозрачное белёсое облачко, будто вокруг головы ладаном кадили, хотя неоткуда было взяться ладану посреди ночи-то.
Ещё один послушник уверял, что молитва была другая: «Матушка Серафима, спаси меня, любимая!», но про облако подтверждал тоже, что возле головы отца Серафима оно по ночам кружит.
А отец Серафим отшучивался:
- Всё-то парням мерещится, потому что на ночь пузо набивают, вот седину-то мою и принимают за облака всякие, а молюсь я своему святому: «Отче Серафиме, спаси мя!», - и, усмехаясь в седую пышную окладистую бороду, довольно приглаживал снежную шапку своих волос, а молодые глаза его светились изумрудной зеленью лета.