(Повесть)
Мороз склеивал ресницы. Часовой вытягивал из меховой рукавицы ладонь и с трудом разлеплял веки. Руку обжигало холодом, и он торопливо всовывал ее обратно. Через минуту слипались веки. Тогда часовой вытаскивал из рукавицы ладонь и разлеплял веки.
Часовой знал, что дремать нельзя. И не столько потому, что надо нести службу, сколько от того, что мог запросто замерзнуть. В такую стынь какой уж тут враг полезет на позиции?
Луна в небе, как раскленная сковорода, равно освещала окрестности и надобности в ракетах, подвешенных немцами на парашютиках, не было. Но немцы ритмично выстреливали их в блеклое небо и округа от того отсвечивала мертвенно, безжизненно.
Часовой уже совсем было сунул руку в теплый мех, как краем глаза заметил движение. Пристальнее вгляделся... Нет, показалось... Рука поползла в рукавицу, но усилием воли часовой разлепил ресницы и впрямь заметил движение.
По глубокому снегу, оставляя за собой темный след, с нейтральной полосы скользил силуэт. «Своих мы всех собрали, тупо соображал часовой. — Никак, немчура с перепугу не в ту сторону прет?». Он помял глазницу еще горячей ладонью и вскинул винтовку. Все ближе, ближе силуэт. Вот он уже обрел черты человека, а вот в окопчик перевалил некто в ненашенской шинели, со сведенными от холода руками. Часовой молча поднял его за воротник и ткнул вперед. Чужак с трудом переставлял ноги, а потом буквально перевалился через порог землянки.
Офицер из-за стола с картой подошел к чужому, молча протянул руку. Несгибающимися пальцами перебежчик скреб себя по груди, пытаясь расстегнуть шинель, и тогда часовой пришел ему на помощь. Он достал у чужака документы и подал офицеру. Тот раскрыл синюю солдатскую книжку, прочел и удивленно вскинул глаза на задержанного:
— Словак?
— Рядовой сорок шестого саперного батальона, пан официр. Любомир Семечек. — Пленный говорил, от холода едва двигая челюстью. Из фляги со стола офицер плеснул в стакан, подал словаку. Тот выпил в два глотка, пролил водку на бороду, закашлялся. Его подвели к огню, помогли снять сапоги. Он благодарно и униженно улыбнулся.
Когда пленный немного оттаял, в землянке появился офицер особого отдела полка. Он изучил бумаги словака.
— Говоришь, не хочешь воевать против русских?.. Похвально, похвально. Только не пойму я, как тебе удалось остаться столь гладко выбритым, ведь ты пролежал в снегу полчи полсуток?
— То есть привычка, пан офицер. Ше когда не замерзла рука, я брил лицо машинкой. Есть такая, с пружинкой. Обронил в снегу.
Особист вложил документы перебежчика в планшетку и сказал.
— Отвоевался ты, рядовой Любомир Семечек. — Он повернулся к командиру батальона: — Отогрейте словака, и завтра же отправьте в тыл. У нас для пленных славян есть отдельные лагеря, со щадящим режимом. Люди ведь поневольные, причем иногда целыми взводами сдаются.
Но тот, кто уже «отвоевался», не слышал особиста. Он сладко спал у печки, едва не пролив себе на колени кипяток из кружки. Ординарец командира бережно разжал его пальцы и проставил кружку на стол.
— Это ж надо, — заметил ординарцу командир. — И имя у него почти русское, да и родился он в словацкой деревне Гончары. Конечно, с Гитлером ему никак не по пути!
I
На утреннем разводе командир саперного батальона капитан Вавилов прошелся перед неровным строем солдат в белых полушубках и валенках.
— Вчера мы плохо выполнили свою задачу, — отчитывал он подчиненных. — Войска нашей 62 армии заканчив¬ют окружение фашистов, но мы вчера не полностью разминировали это чертово поле, — он указал рукой на заснеженное пространство впереди окопов. — Сгорели четыре танка! А мы не потеряли ни одного человека. Плохо работаем!— Офицер потянул кверху рукав полушубка, глянул на часы: — Сейчас семь часов пятьдесят две минуты. К девяти часам участок нашего саперного батальона должен стать чистым для прохода танков. И он будет чистым, хоть сами мы до одного поляжем на минах!.. Нашу работу прикрывает соседний стрелковый батальон... — Не понимаю! — развел руками капитан, — ведь мины тут ставили саперы из словацкой команды. Они работали через пень-колоду, а мы не видим лежащих почти на снегу мин... Старшинам провести перекличку, проверить наличие личного состава.
И капитан Вавилов прошел в землянку. Ординарец уже проготовил завтрак, трещал полевой телефон.
Начинался фронтовой день. Снабженец донес в трубку о том, что предназначенную для батальона новинку — погоны на кители и шинели — перехватили какие-то артиллеристы. В санбате нерадивый санитар из нестроевиков опрокинул на себя ушат с кипятком (распорядиться донести чекистам: не нарочно ли?)...
Загудело небо, в «колечко» к Паулюсу шли наши бомбовозы.
И тут по ступенькам мягко застучал валенкамн зампо¬лит:
— Командир, — сказал он, — во второй роте недосчитались бойца. Исчез рядовой Дронов, одна тысяча девятьсот двадцать первого года рождения, из предпоследнего пополнения.
— Аверьян Дронов? — не поверил капитан, — Да это ж мой земляк, один на весь батальон! Мы с ним в ворожеском городке Буденном на одной улице жили.
— Но я обязан сообщить в особый отдел полка.
— Да погоди ты, — раздраженно бросил карандаш на карту капитан Вавилов, — дай подумать... Мы ведь еще вечером в нашей баньке помылись-побрились. Я его еще водкой с консервами угостил... Пойдемте-ка наверх.
Там капитан пораспроснл солдат, но они тоже видели Дронова только вечером. Сибиряк, сапер лет пятидесяти, прогудел:
-Часов в десять вечера он мимо меня протопал. «Я, — говорит, интересуюсь, как это у немцев ракетки на парашютиках получаются»? Да и пошел себе.
Тогда капитан велел проверить передний край минного поля перед окопами. Вчера пехотинцы всех своих убитых и раненных оттуда стянули, наших не должно быть.
...Приползли через полчаса, притянули труп. Замороженная костяшка, череп обтянут пергаментом синей кожи. Из- за отворота шинели достали документы.
— Дронов Аверьян Силыч, — прочел замполит. — Одна тыща девятьсот двадцать первого года рождения, войсковая часть такая-то... Он? — вопросительно поглядел на командира. Капитан еще раз внимательно присмотрелся к покойнику:
— Поймешь тут, твою мать... Сообщай особистам, замполит. Bee-равно ЧП не скроешь... А вы чего уставились,— заорал он на солдат, — или поле уже разминировано?!
К обеду командира саперов вызвали в штаб полка.
— Нас с тобой чикаться не с руки, — майор из контразведки что-то бегло писал на широком листе, то и дело встряхивая головой, когда челка лезла в глаза («Подстригся бы, что ли!»). Мало того, что боевую задачу не выполяешь, так еще и солдаты у тебя шляются между позициями. Командир дивизии распорядился понизить тебя в должности. Пойдешь командиром роты в свой же батальон.
Чекист откинул челку рукой и ехидно засмеялся:
— Небось, уже и погоны капитанские припас?.. Старшим лейтенантом походишь, пока ворон ловить не перестанешь. Ступай!
«Удружил, землячок, — зло думал об Аверьяне Дронове, возврашаясь в батальон, Клим Вавилов, — у них вся семейка такая шалопутная» — постукивая валенком о валенок, спешил он в расположение. «Батя-Дронов верблюда завел, пытался с ним в колхоз вступить». И разжалованный капитан улыбнулся, вспомнив пацана Аверьяна между горбами у тощего верблюда на спине. «Это ж он надеялся тогда, что за верблюда лошадей его не тронут... А дядя—Дронов, как поговаривали, еще в гражданскую с бароном Унгерном в Китай ушел».
В батальоне уже всё знали. Замполит сам проводил Авилова в роту и представил его личному составу. «Ну и слава Богу, — подумал старший лейтенант, — перед фронтом этой роты поле уже разминировано».
2
Перед строем военнопленных ходил штатский. Лысый, в пиджаке, но в пимах. Словакам переводчик не нужен, они дружно реагировали на выкрики штатского:
— Столяры!
И тут же хозяева десятков двух стоптанных сапог выхо¬дили из строя.
— Плотники! И опять топают сапоги.
И совершенно неожиданно:
— Саперы!
Вышли двое. Любомир Семечек и щуплый кадыкастый унтер — десятник Штефан Ковач. За месяцы плена сдружились Любомир и Штефан, ведь, как оказалось, родом они из одного прикарпатского края.
Пленных со строительными профессиями погрузили на расшатанный речной пароходик, и тот поплыл вверх по Оби, постукивая дизелем. С ними уплыл и гражданский. Саперы же остались на попечении маленькой красивой женщины в зеленой кофте и юбке защитного цвета. С нею рядом косолапо переминался с ноги на ногу тучный старшина-милиционер. Женщина поправила прическу, улыбнулась словакам:
— Я председатель леспромхоза. Труд у нас почти каторжный, не скрою. Женщины, что работают у нас в лесу, не успевают пилить деревья. Вот и решили подрывать толом. Работа эта тонкая, кому зря не доверишь. А вы специалисты. Не отрывать же с фронта минеров?
«Резонно, — думал Любомир, устраиваясь в кузове полуторки между Штефаном и старшиной. — На вольных хлебах авось полегче заживется. Да и Китай тут рядом. Коли станет невтерпеж — махну через границу».
Полуторка остановилась перед поселковым Советом. Красный флаг, серый и тяжелый от пыли, не шевелился над крыльцом. На столбе перед сельмагом хрипел колокол радиорепродуктора.
-Опять у связистов замыкание,—пробурчал старшина, разминая плечи после дороги, но тут неожиданно громко колокол заговорил голосом Левитана: «В августе сего, 1944 года, в порабощенной фашистами Словакии вспыхнуло народное восстание. Повстанцы уже контролируют две трети территории страны. Политическим центром повстанцев Стал город Банска Бистрица. Крупные силы повстанцев развернуты в населенных пунктах Кросно, Дукля, Прешов, Гончары. В Высоких и Низких Татрах идут кровопролитные бои. На помощь братскому словатскому народу спешат части доблестной Красной Армии. 38 и I Гвардейская танковая армия вышли на рубеж Главного Карпатского хребта и готовятся к решительному броску на помощь истекающей кровью Словакии...»
Колокол все еще гремел, но в голове у Любомира стучало одно: «В Гончарах народная власть, туда спешит Красная Армия. Что делать-то. Господи?»
— Ты не рад? — посмотрел на него Штефан, но Любомир широко улыбнулся:
— Еще как рад! За родителей только беспокоюсь, ведь наверняка немцы постараются взять Гончары раньше русских.
— Ну, это еще бабушка надвое сказала, —- не согласился старшина, растегивая кобуру. Достал оттуда громадный зеленый огурец и завернутый в бумагу шмат сала. — По такому случаю, — подмигнул старшина, — не грех и выпить.
И повел словаков в сельмаг. «Неужели без пистолета ходит?» — не верил себе Любомир, глотая теплую водку. Он даже немножко обиделся, что его перестали считать за человека, которому нужна охрана. «Тем лучше», — думал Любомир, вновь устраиваясь в кузове на свое место. Директорша еще раз улыбнулась им и захлопнула дверцу полуторки. До леспромхоза оставалось семьдесят километров.
3
20 сентября наши танкисты вошли в Дуклю. Из головной машины выбрался поджарый полковник, снял шлемофон, отер платком лоб и шею и сказал в уголок шлефона:
— Командира саперной роты сюда, живо!
Полковник еще только стягивал комбенизон,, когда к нему подбежал высокий офицер. Пошатываясь от усталости, он поднес руку к фуражке:
— Старший лейтенант Вавилов по вашему приказа...
Он не успел договорить. Полковник шагнул вперед, раскинул руки и обнял офицера. Потом крепко поцеловал его и отстранил от себя:
— Молодец! У меня на карте все подходы к Дукле заминированы, а я не потерял ни одной машины. Или карты врут, лейтенант?
— Никак нет, товарищ полковник. — Вавилов едва отошел от такого напора, -мы сутки тут работали, восемь человек потеряли.
Но полковник уже не слушал, разворачивая из планшетку двухверстку:
— Вот селение Гончары, сапер. Видишь, как удобно оно раскинулось по склону? Наверняка тут заминированы и поля, и сами строения. К вечеру я жду твоего доклада о том, что танковые проходы свободны... Не перечить! Кстати,— обернулся полковник к своему штабисту,—подготовьте наградные листы на старшего лейтенанта и саперов, кого он укажет.
И вновь — Вавилову:—А подпишу я наградные листы вечером, когда вы мне обезопасите направление удара. Кру-гом!
Гончары и впрямь лежали так, что их улочки словно стекали с Карпат, а поперечные дороги рисовали по склону неровные кварталы густой застройки. Квадратные огородики с холмиками сложенных там камней, высокие шесты с привязанными к ним снопиками сена для просушки, все это отличало словацкое село от русского. Но лица женщин лучились тем светом, что у их соплеменниц и на смоленщине, и в Сибири. В белых платках и коричневых передниках, они изредка перебегали через улочки босиком, но под зонтиками.
Накрапыл дождь. Высокий усатый крестьянин в широкополой шляпе встретил саперов у крайнего дома. Он пожал солдатам и офицеру руки:
— Пало Семечек, — представился он. И предупредил, что немцы так плотно заминировали село и пространство за ним, что даже словацкие повстанцы все еще не заняли Гончары. Вавилов понял, что работа предстоит адова.
Крестьянин Семечек и еще несколько мужчин из селения вызвались проводить саперов к тем опасным местам, что немцы напичкали минами. Скоро мужчины-помощники стали складывать на повозки диски обезвреженных, без запалов, мин. Через несколько часов Гончары разминировали и пошли дальше, по склону, ловя в миноискатели пронзительный писк тревоги.
Ближе к сумеркам, когда старший лейтенант собрался идти к полковнику с докладом, крестьянин Пало его огорошил. Оказалось, что в подворье Семечека немцы закопали целый склад противотанковых мин. Они не посчитались с затратами и даже сарай для маскировки возвели на месте захоронения арсенала.
— Выдашь русским, — вернемся — убьем, пригрозили они старику. И верно. Миноискатели буквально запели, как только минеры вошли в злополучный сарай. Офицер велел раскатать строение и снять верхний слой грунта. А сам заторопился к полковнику.
Тот выслушал, остался доволен.
— Спасибо, сапер теперь я спокоен за свои коробочки. Завтра по утру и начнем наступление. А арсенал во дворе крестьянина приказываю взорвать к чертовой матери, некогда с ним возиться!
-Так ведь там добрый квартал на воздух взлетит! — не согласился Вавилов.
— Людей — эвакуируйте.
— А если попробовать за ночь разминировать склад?
Полковник смерил взглядом фигуру Вавилова с ног до головы:
—Орел! — усмехнулся он. — Да у тебя люди и так третьи сутки без отдыха. Одно неверное движение, и от твоих солдат мокрого места не останется. Стоит ли паршивый склад их жизней?
Клим Вавилов подрагивающими пальцами разгладил гимнастерку под ремнем:
— Мы справимся, товарищ полковник.
Командир танкистов помолчал, потом поднялся из-за стола, крепко пожал Климу руку:
— Наградные на вас и ваших людей я еще утром подписал. Теперь убедился, что поступил правильно. Дерзай, старший лейтенант. Я дам тебе трактор, чтобы отвозить за село извлеченные из склада заряды.
У себя в роте Авилов вызвал добровольцев. Отобрал двенадцать человек, саперов опытных и хладнокровных. Крестьянин Пало Семечек из окрестных подворий собрал десяток керосиновых фонарей. А в это время жители окрестных домов отвозили подальше от опасного подворья тележки со своим добром. Уходили взрослые и дети, и непривычная тишина повисла над Гончарами. Каждый миг могла она взорваться грохотом растревоженного арсенала, и на опушке леса танкист-полковник теперь чутко вслушивался в звуки из Гончаров, выйдя из мокрой,и душной землянки. Он нервно курил беломорину за беломориной, а потом позвал заехавшего корреспондента:
— Сходите-ка в Гончары, Евгений Петрович. Мне кажется, именно там сейчас совершается геройский поступок. Уверен, что фоторепортаж откуда ваша редакция поместит на первой странице.
4
Притоки Оби уже стали, и ветep перегоняя по ледяному их панцирю вместе с поземкой клоки оброненного с возов сена. Но сама Обь еще держалась И по стержню ее еще пробирались в Парабель речные пароходы. В один из понедельников к декаркадеру подушками автомобильных шин приткнулся почтовый «Вымпел». Грузная почтальонка в сопровождении ВОХРовца с карабином сама перенесла на плечах запечатанный сургучом мешок в контору леспромхоза. Там майор из территориальной комендатуры, пухлый после бурной ночи, сломал печати и вывалил содержимое метка на стол.
Все как обычно. Служебные пакеты (черкнул роспись- закорючку в книжке у почтальона), письма с фронта, газеты. Подзадержались газеты; десятидневной давности. Но все, кто сидели тут, быстренько разобрали их по рукам. Несколько минут молча шелестели большими белыми листами.
— Гляди-ка, — воскликнул лейтенант-участковый, недавно прибывший вместо косолапого старшины, — да тут рассказ о нашем пленном словаке! Вишь ты, прямо на первой странице.
Майор прикурил от пузыря непотушенный с вечера керосиновой лампы, задул огонь:
— Ну-ка, ну-ка, — развернул газету и он. Увидел фотографию довольного старшего лейтенанта, улыбающегося крестьянина в широкополой шляпе и большой портрет словацкого солдата позади них. Плохонькое качество снимка скрадывало лицо солдата. «Ать здрастуе Червона Армада!» — так говорят советскому офицеру и его солдатам крестьяне словацкого селения Гончары, — прочел майор. -Так случилось, что фашисты заминировали подворье местного земледельца Пало Семечека. В пылу сражения командование хотело взорвать немецкий арсенал, но старший лейтенант Вавилов Клим с группой бойцов уже в сумерках сумел обезвредить склад, чем спас от уничтожения большую часть села. Крестьянин Пало Семечек, у которого на восточном фронте погиб сын Любомир, назвал офицера Вавилова своим приемным сыном. Крестьяне селения Гончары горячо приветствовали поступок советских саперов, в самых суровых условиях сумевших пойти на самопожертвование и проявляение истинно русского великодушия. На снимке советский офицер Вавилов с хозяином спасенного подворья на фоне портрета его сына Любомира».
— М-да... — Комендант в задумчивости прошело по скрипучим половицам. — А ведь надо сорбщить по начальству, что сын этого крестьянина не погиб, а находится в нашем леспромхозе.
— Не надо никуда сообщать — участковый проткнул только что извлеченный из пакета документ, — в управлении лагерей газеты получают вовремя, там уже распорядились судьбой словака. «Немедленно командирвать военнопленного, Любомира Семечека в Управление лагерей с послёдующим определением его в действующую часть Красной Армии. При документах приложить подробную характеристику на Семечека. Начальник отдела кадров».
Майор вновь закурил, потом покрутил заводилку телефона. , I
— Мне директора леспромхоза... Здравствуйте, драгоценная моя. Все кубики гоните?.. Ну, ну, не плачь, я тебе и так людей поставляю, аки диавол в преисподнюю — регулярно. Так вот, а теперь заберу у тебя одного. Словак Семечек у тебя там хорошо трудится?.. Что значит — не отпустишь?.. Вот и хорошо, что классный специалист, на фронте такие минеры-ювелиры знаешь как нужны?.. Отставить, директор. Сегодня же с самой подробной характеристикой препроводи мне сюда словака. Все, это приказ.
Телефон по щенячьи взвизгнул от брошенной на него трубки. И пока майор разбирал другую почту и давал распоряжения, за семьдесят километров, в казарме леспромхоза, рассыльная нашла Любомира. Велела собираться с вещами.
Любомир сложил в фибровый чемоданчик (недавно выменял у рыболовов-браконьеров на динамитную шашку) свои немногочисленные вещички, потом отозвал в сторонку земляка, Штефана Ковача. ,
— Увозят меня отсюда, — шепнул. И втихомолку сунул в руки словака нечто ,тяжелое, завернутое в тряпицу.
— Спрячь, — опять шопотом, — это пистолет. Мне его отсюда не вывезти, а тебе авось пригодится.
— Но откуда?..
— Помнишь старшину-участкового, что в кобуре огурец носил? Хи-хи, пистолет у него за брючным ремнем содержался. Я и вытащил у сонного. За это и арестовали нашего старшину-бедолагу. Ну, — Любомир поднял чемоданчик, — не поминай лихом, Штефан. Будешь на Родине — загляни к моим старикам в Гончары.
Все в той же полуторке, теперь уже один в кузове, через пару часов ехал в поселок. И уже вечером с обратным рейсом почтового «Вымпела» плыл словак на большую землю.
А через неделю, доведись Штефану Ковачу заглянуть в Барнаул в военный лагерь, он вряд ли узнал бы в бравом солдате своего недавнего подельника по плену Любомира Семечека. Стал тот военным сапером, и приписан оказался к подразделению всего из нескольких человек, но людей, способных на проведение точечных взрывов. Эта диверсионная группа запросто могла в любом городе взорвать любое строение да так, что другие при этом не пострадают. Словом — не минеры, ювелиры собрались в группе. И теперь они оттачивали мастерство, взрывая на полигоне трехметровые колья, вбитые глубоко в мерзлую землю. После каждого хлопка динамита снег узким фонтаном летел вдоль столба, и сами колья, описав дугу, падали именно там, где и нужно минерам.
Начинался 1945 год.
5
За Зееловскими высотами, на которых Вавилов оставил чуть не половину роты, открылся прямой путь на Берлин. Теперь уже ничто не могло удержать вал надвигающейся Красной Армии. Советский Союз как танк, проломил тараном оборону Германии и въехал в нее, как во двор, уже не чувствуя под собой хрупких подпорок.
За работу на Зеелах получил второй орден Красной Звезды и назначение в учебное подразделение в Познань. Когда прибыл сюда, в разрушенный и почти пустой польский город, особенно остро осознал, что такое война. Пока кругом гремели взрывы — не задумывался об этом. Теперь же перехватывало горло, когда между руинами видел оборванышей семи — десяти лет от роду и с ужасом представлял, что такая же участь могла постигнуть и его малышей в родном Буденном. Хотя жена писала, что родной поселок почти не разрушен, а их дом не тронут совсем.
Здесь, в учебном подразделении, которое Клим принял, как командир, он получил предписание овладеть мастерством направленного взрыва. Преподавали тут даже офицеры Академии Генерального штаба, а как раз в День Победы строгая комиссия приняла у минеров экзамен.
Костел святого Доминика почти не пострадал от бомбежек, но вот соседнее здание торгового центра дало трещины по всем стенам и полковник-экзаменатор определил задание:
— Сделать так, чтобы поврежденное здание рухнуло, не причинив вреда костелу. Тут ведь еще и политический момент: местное население должно видеть, что мы с глубоким уважением относимся к его религиозным чувствам.
И саперы сработали! Здание торгового центра сначала словно охнуло, а потом медленно осело, подняв в гору громадное облако рыжей кирпичной пыли. Члены комиссии походили по развалинам, а потом вместе со священником и представителями городского муниципалитета осмотрели костел:
— Молодец! — только и сказал Вавилову проверяющий.
И совсем скоро Клим Авилов, согласно новому приказу,погрузил свое подразделение в отведенный для него вагон. Поезд двинулся на восток. Авилов и его люди не знали, что им придется ехать на другой конец света. Мчались, признаться, разухабисто. Многие победители везли трофеи. Водку в пути не выдавали, но пили все. Потом пиликали на немецких губных гармошках, рвали меха перламутровых аккордеонов:
— Где елки осыпаются, где елочки шумят,
Который год красавицы гуляют без ребят.
Зачем им зорьки ранние, коль парни на войне,
В Германии, в Германии в проклятой стороне.
За Оршей сняли с состава группу ослепших связистов: напились, черти, древесного спирту из цистерны на запасных путях. Где-то на полустанке СМЕРШевцы сняли полупьяного окровавленного майора.
А поезд, украшенный по широкому лбу громадным венком из полевых цветов, летел по России:
—Ехал я из Берлина
По дороге прямой!—
вместе с пустыми трофейными бутылками летело от открытых теплушек, и мальчишка-подпасок долго глядел с придорожного косогора на гусеницу гремящего товарняка с зачехленными платформами и резвеселыми теплушками. И когда пахнуло на подпаска теплом от раскаленного паровозного котла, наверняка вспомнил пастушок и другие поезда, шедшие тем же путем. Поезда с лошадьми и танками, с промороженными пехотинцами, сбившимися в кучу на открытых платформах, поезда с красными крестами в белом кругу...
Ехали, не останавливаясь на больших станциях. Гадали, когда же конечная? Уже под Свердловском старичек-железнодорожник, постукивая длинным молотком по буксе, словно невзначай уронил:
—В Порт-Артуре для вас конечная, сынки. Мне там когда-то намял бока япошка. Вы уж постарайтесь, своротите ему широкую скулу.
За Уралом состав остановился между станциями: ливни впереди размыли путь. А прямо за полотном еще влажную землю женщины пахали, удерживая конные плуги в ремнях за ребристыми доходягами из выбракованной партии. Сначала один солдат спрыгнул, оттеснил плечом женщину, повел борозду. Потом — другой...
— Гляди, ребята, не опаздывай! — закричал комендант поезда, видя, как добрая дюжина добровольцев уже ходила за плугами. Те, кому не досталось счастья подержаться за ручки плуга, делились щедро с женщинами провизией. Благо, совсем недавно отоварили в областном городе продовольственные аттестаты. А на поле, казалось, и кони, почуяв крепкую мужскую руку, потянули дружнее. И пока стоял состав, до самого леска подняли пахнувший окопами пласт отвыкшие от мирного занятия солдаты.
...— По вагонам! — и вот уже на ходу потные пахари цепляются за поручни вагонов, а поезд весело кричит, и счастливые женщины машут вслед последнему вагону белыми платками, и пар поднимается от разделанного на свежие борозды поля.
В Улан-Удэ старший лейтенант Вавилов оказался в штабе стрелковой дивизии. Генерал, в белых кавказских сапожках, в огромном, отделанном зеленом кабинете, листал личное дело офицера:
— Это хорошо, что хорошо воевал... И словакам помог правильно. И что костел спас — похвально, похвально...
Генерал остановился, у стены, глядел на огромную карту за раздвинутыми шторами.
— Это хорошо, что ты имел дело с культовыми сооружениями, лейтенант, — генерал обернулся к Авилову: — Но теперь тебе придется взрывать церковь... Отставить вопросы! Co дня на день начнем войну с Японией. И вам, надеюсь, известно, что предстоит освобождать от них захваченные корейские и китайские территории. И вот там-то есть такой интересный город — Харбин. Это — почти русский город. На перекрестках там до сих пор стоят городовые с кокардами—«селедками», в муниципалитете заседают сплошь русские эмигранты. Есть там и так называемые святыни белого движения. Как мусульмане в Мекку, белоэмигранты приезжают в Харбин в церковь иконы Нечаянные радости. В этой церкви — могила одного из ярых врагов Советской власти — генерала Каппеля. Партийное руководство страны, — генерал поднял кверху палец, — решило, что доблестным советским воинам незачем знать о существовании этого объекта. Ваша задача - вместе с авиационным десантом еще до взятия города советскими войсками прибыть в Харбин и взорвать эту церковь вместе с могилой. Задача ясна?.. Ну, и отлично. Здесь уже есть группа из трех человек — мастеров своего дела. Один ледяные заторы на реках разблокировал, да так, что в самую стужу обеспечивал навигацию. Другой рвал золотую жилу, и это позволило в несколько раз увеличить добычу золота. В условиях войны, это, брат, почти равно армейской операции. А третий, шельмец, так насобачился рвать под корень строевой лес, что деревья аккуратно ложились между соседними, не трогая их. Саперы эти прибудут другим самолетом. Ты же полетишь с генерал-майором Шелаховым и до прибытия основной группы определишь объем работы и потребность во взрывчатке. А пока отдыхай. Тут, брат, бурятки такие встречаются, что про полячек из Познани забудешь! — и генерал рассмеялся совсем по-молодому.
6
Для них выделили отдельный «дуглас». Минеры сложили прямо между сидениями ящики со взрывчаткой, альпинистское оборудование и орудие. Любомир сидел, совсем не отличаясь от своих попутчиков. Глухой шлем с очками, зеленый комбинезон, ботинки, чуть не до колен зашнурованные ременными шнурками. Ранцы парашютов мешали сидеть прямо, и минеры пристроились на краешках сидений. Старшина-инструктор сквозь шум моторов еще раз прокричал, что надо сделать, чтобы не разбиться. Но словак слушал плохо. «Неужели — конец терзаниям?» — ликовал он, и боялся в это поверить.
Япония, оглушенная натиском Красной Армии, уже почти не сопротивлялась. Гарнизоны городов нередко сдавались малочисленным группам десантников, опускавшихся в их тылах. Неуклюжий танк Советского Союза, дав задний ход, выехал из Европы и левой гусеницей наехал на Японию, раздавив ее, как пустую бутылку.
Гарнизон Харбина без боя капитулировал перед малочисленным десантом генерала Шелахова, хотя фронт гремел еще далеко от города. Первым делом генерал потребовал, чтобы к нему прибыли городские чиновники. Градоначальнику, бывшему царскому ротмистру, он велел обеспечить охрану старшего лейтенанта Вавилова и проводить его к церкви иконы Нечаянные Радости.
Ротмистр, высокий альбинос, пригласил Вавилова в свою машину и они поехали по городу. «И впрямь — почти Россия» —- думал Клим, разглядывая витрины с надписями «Хлебъ», «Шорная торговля Сажина», «Граммофоны и ба¬лалайки», ресторан «Медведь», «Сахаръ. Бродскiй и сыновья»... Полицейские на перекрестках почтительно поднимали руки к козырькам. Ни китайцев, ни японцев на улицах Вавилов так и не увидел. Ничто здесь не говорило о войне.
Церковь — голубая красавица — легко парила куполами в небе. Неуловимо похожая и на собор Василия Блаженного, и на Успенский храм в Буденном, она веселила глаз и Вавилов залюбовался ее линиями - плавными, и настолько созвучными душевному настроению офицера, что он даже вздрогнул от неожиданности, когда ротмистр крикнул за его спиной:
— Господин Дронов! — и из раздвинувшейся створки кованых церковных ворот вышел сторож с ключами. Лишь глянул на него Вавилов и сердце зашлось. Перед ним, хоть и донельзя постаревший, суетился дядька Гурей Дронов, бывший житель Буденного, сгинувший в Гражданскую и ушедший, согласно молве, в Китай с бароном Унгерном. И пока сторож пропускал приехавших в храм, Клим убедил¬ся: он!
Сторож, понятно, не узнал соседского мальчонку из далекого городка. Да и не до того Гурею. Он понял, что не спроста привел градоначальник советского офицера — заведомого атеиста.
В правом приделе церкви, сразу за круглым высоким подсвечником, на прямоугольной плите с православным крестом Клим прочел славянскую вязь: «Здесь покоится прахъ командующего Дальневосточной россiйской армией генерала Каппеля Владимира Оскаровича. 1883—1920. Да расточатся врази его».
Прочтя это, Авилов смерил взглядом высоту купола, по оконным проемам определил толщину стен. «Сооружение монолитное, но под сводом вполне хватит места, чтобы обвалить его внутрь» — определил он. Тут же, в блокноте, сделал расчет на силу взрыва и количество взрывчатки, спросил у ротмитра, какие строения расположены рядом?
— Гимназия, духовная семинария, приют для детей нижних чинов. Постройки старинные, крепкие. — Ротмистр уже знал, зачем эти сведения офицеру и спросил: -Позвольте удалить из церкви реликвии и драгоценности?
— С этим вопросом - к генералу, — не стал брать на себя Клим и приказал ехать за город, где ожидался десант минеров с самолета.
Они прибыли вовремя. Три парашюта колыхались в небе, и скоро один за другим медузы куполов поползли по земле, морщась и оседая на траву. Через пять минут трое стояли перед офицером.
— Что с вами такое, братцы? — Спросил Клим, едва сдерживая смех. Лица саперов, распухшие, с заплывшими глазами и бесформенными носами совсем скрадывали черты, делая из лиц маски.
— Пчелы, товарищ старший лейтенант, — прохрипел один из них. — И ведь высоко, летают, дьяволы. Прямо в рой угодили!
— Ладно,—смеясь, махнул рукой офицер, — вот в этой машине доберетесь до церкви. Готовьте взрыв, а я поеду к генералу, уточню кое-что.
И ротмистр увез минеров. Сам же Вавилов с подвернувшейся машиной поехал в штаб сдавшегося японского гарнизона, где остановился Шелахов. Доложил о начале взрывных работ и попросил у штабного офицера документы на минеров из своей команды.
Японский офицер с топкими усиками и такой же улыбкой, погромыхивая кончиком ножен сабли по ступенькам, проводил Клима вниз, в бункер, открыл двери небольшого кабинета. Офицеру принесли чаю в тяжелом серебряном подстаканнике и с такой же ложечкой, и он раскрыл первое дело. Надо изучить документы подчиненных ему людей, ведь предстояло готовить подробный рапорт о работе в Харбине.
Он раскрыл первое дело и мгновенно подпрыгнул. То, что он увидел, поразило его страшнее взрыва. Забыв закрыть папку, больно ударившись головой о притолоку, он уронил фуражку. Не заметив этого, и также преградившего путь ординарца, он буквально ворвался в кабинет генерала Шелахова.
7
Гурей Дронов из ларца заталкивал в мешок церковную утварь. Паникадила и подсвешиики, золоченные оклады.
— Дядька Гурей, — горячий шепот за спиной заставил его обернуться.
—Ох, хосподи! — испуганно перекрестился старик, увидев перед собой пухлую рожу русского солдата. Пухлорожий продолжил шепот:
-Я — Аверька, твоего брата Силы сын из Буденного. Это меня пчелы так отделали... А мы то думали, что ты, дядя, помер давно.
С рукой, зависшей в воздухе, Гурей соображал:
— Значит, и ты в антихристовой армии? То-то я думаю ,— с чего это тут вавиловский выкормыш появился. Вы с ним и воевали вместе!
— Ни черта подобного, — сказал Аверьян, — я на аэродроме чуть в штаны не наложил, когда его увидел.
—Он полчаса тут распоряжался, — добавил дядя, — рвать церковь с твоей помощью будет.
По пухлому лицу Аверьяна шли полосы. Он то краснел, то белел, а потом прохрипел:
— Нельзя мне с Климкой встречаться. Иначе — расстреляют! Бежать обоим надо, дядя, немедленно бежать.
Гурей подхватил племянника под руку и, забыв про запрет, увлек его за царские врата. Они разговаривали там минут десять. Потом скорым шагом вышли из церкви мимо заснувших на крыльце минеров и почти побежали в сторону городского зоопарка.
...А старший лейтенант Атанов в это время в трофейной легковушке мчался по улицам Харбина к церкви.
-Понимаешь, — говорил он плотному СМЕРШевцу, сидевшему на переднем сидении открытого джипа, — он ведь еще под Сталинградом пропал. Мы думали — погиб! А он, подлец, переоделся в форму убитого словака и сдался в плен нашим же. Решил войну в лагере пересидеть. Знал, негодяй, что словаков у нас за врагов не считали. А ведь я, хоть и по портрету, но настоящего Любомира Семечека знаю: подворье его отца на Карпатах разминировал. Отец Любомира меня приемным сыном назвал, просил после войны в гости приезжать... А этот, — Клим заскрипел зубами, — да я его голыми руками разорву! Пусть пчелам спасибо скажет, что я его сразу не узнал.
Через всю улицу на зеленом транспаранте какой-то предприимчивый торгаш уже успел написать: «Товарищ! Просим закусить — горячие пельмени». Откуда то появились оборванные китайчата. Они бросались почти под колеса и кричали:
— Шанго!
— Шанго!..
Шофер-десантник словно родился за рулем, вел машину уверенно и легко. СМЕРШЕвец через плечо бросил Авилову:
— Приготовь пистолет.
— Что? — переспросил Клим.
Особист зябко потянул плечами и обернулся назад:
— Ворон надо было не ловить под Сталинградом, вот что! Мало нам тут хлопот и без твоего перебежчика.
И замолчал, безотчетно для себя давя подошвами сапог то на мнимый тормоз, то на газ при каждом повороте.
На крыльце церкви спали два десантника. Растолкали:
— Где третий? — глядя на их пухлые физиономии, спросил СМЕРШевец.
Переглянулись, пожали плечами. Чакист свирепо глянул на Вавилова:
— Разлеглись тут, понимаешь... А ведь в городе еще нет Красной Армии, и караульную службу никто не отменял!
Кинулись искать сторожа, и тут только Клим вспомнил, что и сторож — Дронов, дядька Аверьяна.
— Этого еще не хватало, — уж совсем вышел из себя чекист. Потом сел на крыльцо, поуспокоился.
— Ладно, лейтенант, — сказал Климу. -Теперь не уйдут. Сейчас чиновник муниципалитета проводит нас на квартиру Дронова-старшего, там мы их и возьмем... Да убери ты пистолет! — Опять вскипел он и зло захлопнул за собой дверцу машины.
Старший лейтенант тоже раздраженно отчитал своих минеров и приказал:
— Немедленно приступать к закладке взрывчатки. Через два часа этой церкви не должно быть! Усиленный заряд устройте под могильную плиту генерала Каппеля.
И вновь сел на заднее сидение легковушки.
Но напрасно городской чиновник приезжал с ними к домику церковного сторожа. Старуха Дронова лишь руками развела:
— Ишшытя, радимыя, — ехидно сказала она и повернулась к иконам. И пока офицеры заглядывали во все углы и закоулки, Дрониха даже не повернулась к ним.
— Значит, — подвел итог СМЕРШевец, — они будут удирать из города. Вопрос: на чем? — Он поднял вверх палец. Когда вернулись в штаб, он обзвонил по телефону все посты красноармейских десантников, уже занявших основные магистрали:
— Проверять всех конных, пеших и на машинах. Разискиваются двое русских. Один с лицом, покусанным пчелами. О всех подозрительных сообщать немедленно.
СМЕРШевец прилег на узкую кровать, ноги в хромовых сапогах устроил на металлической спинке.
— Будем ждать, — сказал он, — но если через два часа не найдем, то уже не найдем никогда. А ты, лейтенант, пойдешь заниматься взрывом церкви, а потом под трибунал,-
запросто сказал он и захрапел, заснув сразу, на последнем слоге.
Его поднял звонок с поста. Десантники доносили, что с повозкой из города проследовали двое китайцев и русская женщина. Потом с другого поста сообщили, что на тракторе выехали двое русских стариков и подросток. Потом звонки пошли один за другим, но после каждого чекист досадливо морщился: все не то!
Уже к исходу второго часа он разнес очередной пост:
— Черт бы вас побрал со своим верблюдом! Вам же сказано — конные, пешие или при помощи механической тяги.
Он бросил трубку и обернулся к Вавилову:
— Представ¬ляешь, — почти смеялся СМЕРШевец,—в здешнем зоопарке уже давно зверей нечем кормить. Вот верблюда сторожа и перегоняют на откорм куда-то к монастырю. Так наши пинкертоны-десантники и их заподозрили...
Но смутная догадка уже шевелилась в груди Клима. Он присел на своей кровати и наморщил лоб. И тут же вспомнил пацана Аверьку на спине верблюда, которого предприимчивый его папаша пытался пристроить в колхоз вместо лошадей.
- Это они, — сначала тихо, себе, сказал офицер, а потом — резко — СМЕРШевцу: — Это они, капитан!
Из торопливого объяснения сапера СМЕРШевец понял все. Но и не подумал торопиться. На горячечное: «Их надо догнать!» Он лишь позвенел ложечкой о стакан с чаем:
— Харбин в кольце японских войск. Боз боя к монастырю не прорваться. Да и в монастырях, по нашим сведениям, под видом монахов скрываются многие белые офицеры и русские фашисты из «Братства Русской правды». Не так-то легко найти этих Дроновых... Попей чаю, лейтенант, не ерпеси. Через двадцать минут, — он глянул на ручные часы - тебе церковь взрывать. А как только к Харбину подойдет Красная Армия — мы и займемся монастырем. Тебя не забуду — прихвачу на поимку дезертира. Свободен, лейтенант...
8
Верблюда гнали вдоль железнодорожного полотна в сторону города Хулань. Потом дядя уложил животину в гаолян и предупредил племянника:
— Сейчас увидим японские окопы, тут линия фронта. А дальше, племяш, территория, уже занятая Красной Армией. Мы с тобой — служители зоопарка, спасаем редкое племенное животное от прожорливых японцев. Вот тебе фальшивый харбинский паспорт.
Низменность клубилась болотным туманом. В полдень исчезла мошка, верблюд широченными копытами ступал по остренькой болотной травке, оставляя в следах мутную жижу. Гурей так выправил маршрут, что японцы не заметили их. И лишь на подходе к гряде низеньких холмов Дроновых окликнули порусски:
— Стой, стрелять буду!
И такой невыразимой безысходностыо повеяло от этого окрика на Аверьяна, что он впервые пожалел о том, что бежал с фронта.
Остановились. Подошел капитан с пехотными эмблемами, опасливо отступил на шаг назад, лишь верблюд брезгливо плюнул в его сторону. Спросил коротко, по военному:
— Кто такие? Документы!
И пока разглядывал бумаги, все косился на Аверьяна:
— Смотритель зоопарка, говоришь? Что-то ты такой пухлый, уж не нарочно ли накачал щеки. Прячешься, что ли?
— Пчелы, ваше благородие, — за племянника ответил дядюшка. — Вы же видите — у него голова от боли раскалывается?
— Куда направляетесь?
— Да вот откормить животину надо. У японцев нельзя, сожрут запросто. Вот и решили — к вам. Не тронете?
Капитан записал в книжицу фамилии погонщиков и милостливо разрешил: гоните вглубь освобожденной территории. А потом, дескать, ждем верблюда назад в зоопарк. Чать он — достояние китайского народа.
Облегченно вздохнули Дроновы, лишь когда позади осталась линия наступающих войск. «Теперь, — сказал дядюшка, — бросаем скотину и налегке бежим к монастырю. Буддийский дацан в сорока верстах отсюда, за двое суток в этой неразберихе незаметно доберемся.
Шли, скрываясь в гаоляне, когда по разбитым дорогам навстречу текла техника наступающих войск. Танки на марше, с задранными кверху хоботами стволов, «студебеккеры» с зачехленными плитками ракетных установок, словно совсем без натуги кукольные монгольские лошадки влекли за собой пушки...
Ночевали на берегу спокойной мутной речушки. Дядя прямо из-под коряги вытащил большую рыбину, сварили уху. От комарья спасались, устроив на ночь маленький шалаш.
Монастырь возник внезапно. На холмике перед ним покоилась громадная статуя Будды. Пучеглазый болван сидел, неестественно поджав под себя ноги. Его руки со сложенными вместе вверх пальцами ладонями белели от птичьего помета, белые следы тянулись и по его голове к лицу. «Знать, запустение в монастыре, коли своего бога забыли». — подумал Аверьян, и ошибся. За воротами, в самом дацане, текла размеренная жизнь. Бритоголовые безбровые монахи в положенное время творили молитвы, на кухне разбухали в котлах рис и соя, а пространство между строениями подметалось два раза в день — утром и вечером.
Дядюшку Гурея тут знали. Лама — настоятель радушно принял его и отвел отдельную комнату. Такую же келью, с квадратной дыркой — окном получил и Аверьян. Ему выдали желтую тогу, и молчаливый брат ручной машинкой явно европейского производства начисто снял с него волосы. Аверьян глянул на себя в медное зеркало-бубен и не узнал собственного лица. Опухоль уже сошла, но все-равно из блестящего круга глядел на него почти незнакомый человек с большими глазами и глубокими морщинами вокруг рта. Брат-ключник взялся проводить Аверьяна по монастырю, познакомить со строениями.
— Вот сюда войдешь только в крайнем случае, — сказал он на русском языке, указывая на широкую низенькую дверь, прикрывающую вход в нечто похожее на бункер под земляным холмом. Туда вела заросшая нетронутой травой тропа.
Ключник ушел прочь, не сумев скрыть за своей искусственной сгорбленностью гвардейской выправки.
9
20 августа Красная Армия вошла в Харбин.
— Гляди, ребята, — удивлялся веснусчатый сержант, не нюхавший пороху западного фронта, — все как у нас в Омске! Прямо не Китай — дом родной. Совсем цел город. Не бомбили его, что ли?
И осекся, увидев на одной из площадей груду развалин в окружении нетронутых зданий. Высокий старший лейтенант и два сапера расхаживали вокруг руин с рулеткой,офицер что-то писал в блокнот:
— Учтите, левый придел едва не разлетелся окрест. Тут немножко неверен расчет тротила. Благо, от могильной плиты следа не осталось... Скоро мы отправляемся в Аниву, там подобная работа предстоит. Так что будьте точнее.
...Скрипнули рядом тормоза — «додж — три четверти»— со знакомым СМЕРШевцем:
— Едем на поиски твоего земляка, лейтенант, — пригласил он Вавилова. И они поехали, лавируя между тягачей и танковых потоков, уступая место колоннам пехоты.
— Последний призыв в основном, — объяснил чекист, глядя на усталых, укутанных в скатки шинелей, солдат. — Двадцать шестой год рождения. И ведь зодорово воюют, черти, расщелкали Квантунскую армию, как орех.
За городом остановили машину, развернули на капоте карту.
—В округе несколько монастырей, — бормотал себе под нос чакист. И — Климу, — Я думаю, что двинулись они вот сюда , к северу. Разведчики видели там бродячего верблюда. Вот туда и двинем! Свернул карту, сел на переднее сидение и опять сразу заснул, совершенно не реагируя на дорожные ухабы.
Водитель иногда останавливался, иногда у регулировщиков не перекрестках спрашивал дорогу. Тогда подбегали нищие китайцы в худых соломенных шляпах, босые, и наперебой кричали:
— Кушо!
— Путо!
— Кушо! Путо!..
Шофер бросал в толпу галеты, головы рафинаду, и все это мгновенно растворялось в воздухе, лишь касалось протянутых высушенгах рук китайцев.
...За поворотом возник монастырь. Вышли из машины, походили вокруг Будды. Истукан следил пустыми глазами за офицерами, словно говоря: что мне до ваших мирских забот, люди?
— Триста лет сидит, по крайней мере. — Чекист покачался с носков на пятки перед статуей. -Тут рядом артиллеристы остановились, —без всякого перехода сказал он. — У них переночуем, возьмем солдат, и поутру нагрянем в обитель. Поехали пить спирт, лейтенант.
И Будда проводил взглядом машину, и даже не поморщился, хотя по лицу его кверху, в трещину в глазнице, тек ручеек из муравьев, которые обосновались внутри бога еще во время оно.
...Переночевали в палатке, и к утру брезент ее повис под тяжестью обильной и крупной росы. Командир артиллеристов, подполковник с крупными рябинками на лице, угостил китайским чаем и отпустил с чекистом хозяйственный взвод.
—- Вояки они никакие, — откровенно при этом признался артиллерист, — но для моральной поддержки сгодятся.
С этой «моральной поддержкой» в кузове ЗИСа и приехали к стенам монастыря. За его массивными воротами долго слышался стук деревянной колотушки, потом створки дрогнули, и бритая голова монаха высунулась в проем. И тот час же чугунное плечо СМЕРШевца не дало защемить дверь обратно. Солдаты потекли во двор дацана.
Пришел лама — настоятель монастыря. На восточном лице его живыми оставались лишь узенькие глазки. Под пухлыми веками бегали черные зрачки. Настоятель понимал по-русски.
— Чужих в монастыре нет, — убеждал он, но гостеприимства явно не проявлял. Чекист бегло осмотрел двор, по которому местами передвигались похожие на коконы монахи.
— Посмотрим, — коротко бросил он и велел собрать перед трапезной всю братию. Затарахтели колотушки и скоро десятка два монахов полукружьем стояли рядом с настоятелем. Чакист придирчиво осмотрел каждого. Четвертым велел отойти в сторону.
— Этих возьмем с собой, — сказал он командиру хозвзвода, — уж больно у них лища славянские... Пошли, лейтенант, осмотрим помещения, — велел он Вавилову и попросил ламу открыть все строения дацана.
©ни ходили по монастырю несколько часов. Излазили все углы, поднимались на пагоды. Солнце взбиралось на небо,и уже совсем собрались уезжать. И тут чекист обратил внимание на невысокий холм в дальнем углу дацана. Там, как в подвале, виднелась квадратная дверь.
— Там у нас мастерская. Изредка приезжают из Пекина камнетесы, высекают статую Будды. Да уж с полгода в мастерской никого нет, и след травой порос, - объяснил лама.
Действительно, тропинка нехоженная. Но выдала настоятеля роса. Обильная с утра, она и теперь не сошла еще, и на этой-то росе ясно выделялся протянутый кем-то недавно след. Мастерскую посещали уже утром.
— Приготовь пистолет, сапер, — тихо сказал чекист и велел настоятелю: — Открывай двери.
Монах, конечно, все понял. Он отнекивался: ключи у каменотесов. Тогда СМЕРШевец пообещал зворвать дверь гранатой. Ключ тотчас же нашелся.
Полусогнувшись, офицеры вошли в помещение. Тут стыл полумрак, но они различили в углу дизель электроустановки, несколько громадных мраморных камней-заготовок, крупнокалиберный пулемет с подвешенным круглым диском. Дальний угол отгорожен ширмой, на которой огнедышащий дракон пожирает нарисованное золотом солнце.
— Где же ваш недоделанный Будда?
Настоятель указал глазами за бумажную ширму. Ее свернули. Да, истукан стоял там. Он обрел пока лишь свою верхнюю часть — голову и одну руку. Офицеры обошли камень кругом. За ширмой, кроме Будды, никого не было. Сам лама ласково погладил рукой камень.
— Монолит, — сказал он, и напрасно сделал это. Чекист рукоятью пистолета стукнул по камню, и пошел гул, Камень отдавал явной пустотой. Чекист глянул на настоятеля:
— Поедешь с нами за укрывательство преступника и пулемет. — И, кинув головой в сторону камня, сказал Вавилову:
— Вызывай земляка, лейтенант. Это ведь его след в росе остался.
Клим с минуту постоял, унимая стук сердца:
— Вылезай, Аверьян Силыч. Вылезай, родной. Монах из тебя, как из теста пуля.
Несколько секунд ничто не менялось. Потом раздался скрип и камень со спины Будды явил сначала узкую, а потом довольно широкую щель, через которую, полусогнувшись, выбирался человек в желтой накидке. Клим только глянул на него, и тут же захлестнула офицера всепожирающая злость. На миг даже в глазах потемнело и он невероятным усилием воли удержался от того, чтобы не врезать Аверьяну в его небритую грязную щеку. Аверьян еще не распрямился, а чакист уже схватил его за грудки:
— Где дядюшка Дронов?!
Аверьян распрямился, сощурился на свет.
— Не знаю, — прохрипел он, — лама меня тут одного прятал.
Аверьяна вывели за ворота монастыря. Без облачения, в красноармейском обмундировании он сидел на камне, а Клим пристроился напротив на корточках, следя за тем, как жадно дезертир затягивался беломориной.
— Ты убил Любомира Семечека?
— Да нет, —выдохнул дым Аверьян Дронов, — я просто переоделся в мундир, снятый с трупа. Ну, а его в свой обрядил. Признаться, пришлось покойнику лицо прикладом помять, чтобы вы его за меня приняли. Вы и клюнули... Кстати, Клим, чего это ты в старших лейтенантах ходишь, ты ж капитаном был?
Клим вдавил в траву окурок.
— За тебя, подлеца, сняли звездочку. Чтоб ты знал — твои в Буденном все живы. Да... В трибунале есть на тебя уголовное дело, следователь так до конца и не поверил,что ты погиб. Так что напрасно ты в нашем плену прятался— получишь сполна.
И Клим пошел прочь, к «доджу», навсегда вычеркнув
для себя из жизни земляка Аверьяна Дронова.
* * *
Гурея Дронова так и не нашли.
Трибунал осудил Аверьяна Дронова на пятнадцать лет лагерей, и он сполна отбыл наказание.
Уже в августе сорок пятого Клима Вавилова восстановили в звании капитана, а через неделю присвоили очередное. В поселок Буденный он возвратился через год майором. Он потом долго работал снабженцем в торговле, но когда Аверьян вернулся из лагеря, так и не здоровался с ним до самой своей кончины в восьмидесятом году. Но еще долго на имя бывшего сапера приходили письма из Словакии, где русского солдата помнят и поныне.
Аверьян Дронов жив и сегодня. Я изменил его имя и фамилию. Но у ворот монастыря в Манжурии до сих пор сидит каменный Будда, который все помнит.