«Я учу вас о сверхчеловеке!»
Фридрих Ницше, «Так говорил Заратустра»
«...где еще на всей земле вы найдете такого отца, как мой отец…»
Исаак Бабель, «Переход через Збруч»
Есть такая китайская басня.
В давние времена жил на свете человек, который очень хотел убивать драконов. Вот пришел он в лес к старому охотнику и сказал:
- Я слышал, вы умеете охотиться на драконов. Научите меня вашему ремеслу!
Старый охотник ответил:
- Это очень трудное искусство. Ты готов прилежно учиться много лет? Ты готов бросить свой дом, жить в лесу и заниматься от зари до зари?
- О да! – воскликнул человек.
Много лет он посвятил науке убивать драконов. Он отдал все свои деньги за учение, вернулся домой и стал предлагать людям свои услуги.
- А что ты умеешь делать? – спрашивали его.
- Я – охотник на драконов! – гордо отвечал он.
- Вот если бы ты умел выращивать рис… Нет, нам твоя наука не нужна. Как появятся драконы…
… Так и умер этот человек – никому не нужный. Жалко его – до слез. Потому что я тоже - охотник на драконов.
После окончания Высших Литературных курсов я привезла из столицы хорошее понимание хорошей литературы и то «высокое дыхание», без которого невозможна жизнь поэта. И благоприобретенную болезнь, называемую «хронический перфекционизм», от которой, впрочем, не хочется выздоравливать никогда. Я обречена мучиться всю жизнь, обречена на вечную тоску и радость, которая рвется из моего сердца при одном твоем имени, Литературный, - единственный в мире – единственный в моем сердце.
Там каждый прожитый день превращался в полет, наполняющий душу восторгом первооткрытия и ознобом от своего целинного невежества. Там каждое утро начинало радостно вибрировать сердце – от предчувствия этого полета и страха не успеть.
И теперь я - как бродяга, который навеки покинул свою родину и вдруг на чужбине услышал колыбельную матери. И так же замирает душа, и тоскливое ледяное кольцо сжимает сердце, когда я слышу где-то твое имя, Литературный, вижу во вдруг вздрогнувшем взгляде случайного собеседника ту же муку, ту же тоску. И я понимаю, что отныне мы связаны навеки. Мы, по великой милости судьбы ставшие избранными и посвященные в великую мистерию: в таинства Литературного института. И обреченные в одиночку нести свое страдание, свою неизбывное одиночество и отрешенность. Писатель как чуждый всем – сказала моя подруга.
- Какая литература? Кому это здесь нужно?
- Какая поэзия? Лучше бы ты на бухгалтера выучилась!
Так встретил меня родной город. Но тут я привираю. Никогда мне не был родным этот скучный городишко, по недоразумению расположенный в одном из самых красивых мест на земле, и никогда я его не любила.
И до чего убога тут повседневность, вплетенная в ткань быта! Не материальная сторона – здесь как раз наоборот - идет плотное срастание с предметным миром. Здесь всевластвует божок Мамона. Наличие колченогого ларька с названием «Лувр» или «Голливуд» давно поставило ее владельца на одну ногу с акулами мирового бизнеса.
Такова сводимая к общей формуле реальность.
Я вижу это – и мое сердце выпивает обескровливающая тупая боль.
Но какой-то блуждающий ген высвечивает во мне зигзаги спектрограмм, пробивающихся из далеких глубин памяти, из веками бытующего во мне знания:
Мне видится всадник, стройный, как стрела, над пропастью – на узкой каменистой тропинке. И конь его тонконогий всхрапывает от нетерпения и танцует, и сверкает дикой очью.
- Эй, аланла!!*– зовет всадник, и рев водопада не может заглушить его голос. И конь летит, не касаясь земли, и серебряно позванивают стремена, и чернокрыло развевается бурка, и кажется: дивная нездешняя высокая птица взмывает – и тонет в необъятности неба…
Но ведь и я!
Я столетиями стояла на плечах Эльбруса! Я питала свою вековую силу серебряными струями его родников! Я взвивалась к звездам, и чистый ледниковый звон копыт моего скакуна пронизывал Вселенную! Я веками носила в себе эту крылатость народа и высоту его духа! Это было во мне всегда – за века до моего рождения!
… Как-то дядя моей матери, огромный, неуклюжий, радушный и наивный человек, рассказал нам вот какую историю.
После революции их дом, имущество, скот – все было национализировано большевиками. Семья из восьми человек жила в полуразрушенной землянке, в одной комнатенке. Время было жестокое, голодное.
Однажды вечером невысокий тощий старик в длинном, не по росту, оборванном чепкене**, и с огромным, как меч, кинжалом, загнал в их двор одиннадцать овец. Отец Ханапия вышел навстречу ему.
- Твоя тамга***? – испытующе глядя из-под нависших бровей и тыча палкой в старую овцу, строго спросил старик.
Отец пригляделся:
- Моя….
- Хвала Аллаху, что нашел тебя! – обрадовался старик. – Столько времени тебя искал. Забирай свой скот!
И старик рассказал, как несколько лет назад, поднимаясь на свой кош, он услышал блеянье и увидел недалеко от дороги, под кустами барбариса, овцу с двумя новорожденными ягнятами. На задней ноге овцы темнела тамга.
- Люди тогда подсказали, что это тамга Кочкаровых. Да пока революция, то да се, получилось десять овечек и один барашек. Конечно, не прежние ваши бесчисленные отары, однако принимай свое маленькое стадо.
В то голодное время одна коза являлась символом богатства. Отец проглотил ком, застрявший в горле, сдавленно сказал:
- Это не мои, а твои овцы. Ты ухаживал за ними, откармливал, пас.
- Оллахий****, глупости говоришь, - рассердился старик. – Ты бы тоже так сделал. Не я - всемогущий Аллах вернул тебе твое добро. Загоняй к себе и не рассуждай!
Отец растерянно развел руками.
- Извини меня, аксакал*****, но я не возьму... Не мой это скот.
- А я тебя спрашиваю? - удивился оборванный старик. – Я тебе приказываю.
Кадык опять заходил на худой шее отца.
- Пусть Аллах воздаст тебе это в многократной милости, - глухо сказал он. – Прошу тебя: возьми себе хоть этого барашка.
- Что ты такое говоришь? - возмутился старик. – Плату мне предлагаешь? Оллахий, стыда у тебе нет!
И ушел – маленький и сердитый, в своем длинном чепкене.
Наверное, не успел старик пройти и полсотни шагов, как шкура освежеванного барашка была брошена на забор…
И дядя, огромный, как медведь гризли, вытирал влажные глаза:
- От голодной смерти спас нас тогда старик Чотчаев.
Этот старик был брат моей прабабушки по отцовской линии.
Сталинский произвол, вылившийся в геноцид целых народов, оставлял свой кровавый отсвет на всем, к чему прикасался. Так Медуза Горгона убивала взглядом и дыханием своей ненависти. Это дыхание коснулось многих.
В Казахстане, куда на истребление были отправлены карачаевцы, за какое-то количество трудодней бабушке выписали полпуда сахару – богатство по тем временам неимоверное. На сахар можно было купить и выменять все – одежду, муку, масло, и тогда призрак голодной смерти отодвигался. Бабушка не стала менять сахар на еду. Бабушка раздала сахар умиравшим от голода чеченцам – по полстакана.
- А почему так мало? – спрашивала я в детстве. Несопоставимы были полстакана сахара и те страдания, о которых часто вспоминали старики.
- Была бы тонна – тонну раздала, - отвечала бабушка. – Как люди голодали, как мучились, чтоб моему врагу это все досталось!
И она рассказывала, как здоровый сытый объездчик хлестал кнутом голодного чеченского мальчика, который сорвал пучок клевера. Тощая обугленная чеченка, извиваясь, как змея, пыталась заслонить своим худым телом ребенка и что-то страшное кричала избивавшему их мужчине. Руки и плечи ее были в крови.
Бабушка выхватила из рук объездчика кнут и сама ударила его:
- Собака сын! – мешая русские и карачаевские слова, крикнула она. – Наши мужчины свою кровь на войне проливают, а ты, худший из людей, с детьми и женщинами воюешь! Ребенок с голоду умирает!
Объездчик позеленел.
- Они людоеды, человеческое мясо едят! А ты отойди от греха подальше!
Но недаром бабушка была Коркмазова, что значит – неустрашимая.
- Сам ты людоед. Посмотри, как женщину до костей обгрыз, собака сын. Тьфу на тебя! – плюнула она.
Плохо пришлось бы бабушке, если бы объездчик донес на нее.
- Тебя могли посадить на двадцать лет!
- На все воля Аллаха. А если бы он забил их до смерти, как бы я жила?..
Помните? На глазах всего мира разваливалась сверхдержава. Страна погружалась в идейную анемию, экономическую летаргию и политическое слабоумие. Атлантические циклоны приносили одурманивающие туманы. В стране царил хаос – идейный, психологический, экономический.
Но больше всего пострадала ментальная сфера.
Из прежних постулатов выкристаллизовывался один: человек человеку – волк. Единоборство есть основной вектор развития нового общества. Каждый пускался в одиночное плавание по неистовствующему океану в надежде единолично достичь счастливого берега. Человеком оставаться мог только тот, кто был им задолго до своего рождения.
К нам часто приходил папин родственник. Он обостренно переживал новое время и все сопутствующие ей приложения – сокращения, безработицу, безденежье и прочие пенки новейшей истории. Все выживали как могли. Да здравствуют народные промыслы! Плюс национальное трудолюбие и беспощадное закаливание геноцидом, обозначаемый ныне безликим словом «депортация».
Мой чуткий деликатный папа тогда пошел к своему другу, руководителю учреждения, и попросил найти работу. Не для себя, человека с университетским образованием и академическим интеллектом. Не для своих троих безработных и, соответственно, беззарплатных детей. А для своего родственника, который маялся в устойчивом пессимизме.
А теперь скажите, есть сейчас такие люди, как мой отец? Как моя бабушка? Как тот старик Чотчаев?
Я говорила вам о сверхчеловеке.
Аланла! Карачаевцы!
Вы столетиями стояли на плечах Эльбруса! Вы питали свою вековую силу серебряными струями его родников! Вы взвивалась к звездам и веками несли одухотворяющую крылатость моего народа и высоту его духа!
Будь вечен, мой народ!
____________________
*Аланла! – Аланы. Здесь: в значении «соплеменник». Алан – традиционное обращение карачаевцев друг к другу.
**Чепкен – мужская одежда кавказских народов, в русском варианте названная черкеской.
***Тамга – тавро, герб рода или фамилии, которым метили в том числе и животных.
****Оллахий – восклицание, употребляемое мужчинами, вроде «Клянусь Аллахлом!»
*****Аксакал – «акъсакъал» - дословно «белобородый», почтительное обращение карачаевцев к старикам.