Начало:
http://proza.ru/2011/12/16/682
http://proza.ru/2012/03/13/1208
http://proza.ru/2012/03/17/58
http://proza.ru/2012/03/23/714
http://proza.ru/2012/03/27/709
Студенческий роман
(«Застойного времени»)
Меж строчек дневника
Глава 6 ругательная. На повышенных тонах
Преподаватели говаривали: «Присутствие Панциря на лекциях – все равно, что праздник. Такая же редкость». А я твердо убежден, что праздников у нас достаточно, и лишние – баловство, народ только расхолаживать. То же я подумал этим утром, и дабы не поощрять лености в ближних, отказался из заурядной субботы устраивать праздник для сокурсников.
Киснуть в выходной на двух скучнейших лекциях - выше всяческих сил, не говоря про мои. Прогул пробелом в знаниях опять же не грозил. Лекторы сегодняшнего посола лишь трастили прописные истины, куда более внятно изложенные в самом тощем из учебных пособий. Правда, по опыту я знал, что можно и нарваться. На экзаменах.
Был у нас на первом курсе один молодой спец по дореволюционной отечественной истории. С виду милый и кучерявый рохля. Его курс я, по большей части, и прогулял. Так на экзамене, после того, как я блестяще выдал базовый элемент ответа согласно билету, милый рохля тихим иезуитским голосочком задал мне 16 дополнительных (!!!) вопросов. Причем, ответы на них можно было знать, только прослушав его курс. Ну, например: особенности стрелецкого строя и ружейных насечек в их частях? Или сколько раз и когда запорожцы ходили на Стамбул? Как принимали новоприбытца в Сечи Запорожской? Я тоже думал, как у Гоголя в «Тарасе Бульбе», а все оказалось много сложнее. Вопросы падали просто мстительно специфичные – специально для утопления прогульщиков. Короче, на «допах» я засыпался и отхватил тройбан. К удивлению однокурсников, трем из коих по ходу подготовки к ответу обеспечил пятерки. Даже преподы шибко дивились результату: на семинарах моя особа, без особых усилий со своей стороны, котировалась как потенциальный кандидат в «любимцы кафедры». С той поры я как-то охладел к истории по части объективности знания и его оценки…
Еще по возвращении со свиданки в почтовом ящике обнаружилось письмо от друга из армии. Одна из строк так и распиралась внутренним возмущением: «Значит, прохвосты, жрёте и пьёте по-прежнему». Чуть позже я отстрочил ответ, где, в частности, подтвердил: «Конечно, мы жрём и пьём. А ты бы, наверное, хотел, чтобы мы не делали этого? Ну, мы бы тоже хотели хотеть так, как хочешь ты, но не всё, что хочешь хотеть, можешь мочь». Думаете, это его умиротворит? Я тоже хочу так думать…
Потом я выпил стакан воды. Первый стакан оказался теплым. Я долго набирал второй, спуская воду и бессмысленно наблюдая за пузырящейся жидкостью в треснувшем сосуде. Надо будет выкинуть. Второй стакан смягчил сухость нёба, оживил слюновыделение и изгнал едкость табака. Третий стакан уничтожался со смаком гигрофила.
Теперь очередь ванной. Освежающий душ выпрямил лохмы, в коих бесконечно длинными извилистыми тропками всю ночь блуждали ирины пальчики. Почистив зубы, размял руки и отправился в «зал-кабинет и проч.». Раздевшись, попытался набросить брюки на спинку стула, чтобы не помять. Сизифова затея: после ночного моциона от стрелок не осталось и следа.
Сон, как ни странно, не шел, и долго. Мозг перевозбудился. Не думалось. Чувственность притупили бессчетные поцелуи. По крайней мере, сладострастные фантазии не терзали. Просто валялся с открытыми главами и пустой головой. Нет ничего паскудней: и не думается ни о чем, и заснуть не в силах. Какая-то лихорадочная и карусель едва волнительной тревоги.
***
Заснул, как всегда, незаметно. Будильник на звонок не ставил – даже не завел - и сколько утром не пробуждался, стрелки указывали одно время: 8-31. Встряхнувшись окончательно и дотянувшись до наручных часов «Гладстон», чуть не подпрыгнул: 14-28. Неслабо ж вы даванули, сэр! Кстати, давно пора убрать пару звеньев с браслета: больно уж широк для моей утончённой кисти.
С последней помывки полов прошло два дня. И еще бы столько же я не придал значения этому событию, допустим, позавчера. Нынче же с момента пробуждения внимание мое приобрело сторожкую придирчивость.
Прощупав босой пяткой пылевой налет на рельефном линолеуме, я бодро устремился в ванну, наполнил ведро. Впервые за три года пользования забраковал швабру: и расшаталась, и гвоздики повылезали, а на них материя клочится. Ранее это обстоятельство меня вряд ли бы смутило. Можно подумать, Ирино любопытство непременно коснется рабочего состояния швабры. Тем не менее, вооружившись молотком, вбил в зазоры клинышки и подколотил новых гвоздиков.
А теперь черед полотёрки. По недостаточно увлажненным, как мне показалось, местам прошёлся повторно. Ну вот, наконец, вся квартира приведена в порядок, и ты уже брезгливо констатируешь, что она приобрела типично обывательский уют и немужскую аккуратность.
Скушав бутербродик с маслом, двинул на автобусную остановку. Там раскошелился на три розы. Две красных и белую. В ближайшем магазине купил бутылку венгерского «сушняка» (из белых предпочитаю почему-то венгерские) и вернулся домой. Времени до «приёма» - вагон.
Для чего-то энергично потерев ладони и важно сказав: «Так», - прыгнул в кресло. Сидел долго – довольный, взбудораженный – капризно оценивая антураж и находя его вполне приемлемым для проживания в ХХ веке.
Однако, поднявшись, опять и опять что-то передвинул, что-то вернул на круги своя. Спустя ещё чего-то там вдруг спохватился и выставил на книжной полке мордассе Мэрилин Монро. Зачем? Знает хрен. Пушкин тут пас. Расправив альковный полог: тахта пряталась в полутораметровой нише, - снова брякнулся в кресло.
Насладившись покоем и чистотой, посетил кухню, помыл яблоки, положил их на тарелку, принес ее в "зал и т.д.»", водрузил на журнальный столик между креслами. Для вящей авантажности рядом положил книжку филолога по фамилии Абрамович - о последних днях Пушкина. На письменном столе скромно раскрыл Кортасара. А на видном месте в книжной секции развернул листы с распечатанным трактатом о любви/браке, плюс подборку стихов. Своих, разумеется.
Пижон, пижон, неисправимый и мелкий. Тьфу!
Потом еще какое-то время изучал в зеркало рожу. Чудовищных метаморфоз не случилось: «ударная» скула чуть припухла, малость ныла, но, тьфу-тьфу, без фингала…
***
«Дзыннннннннннннннннь»…
Совсем кстати!
Мои приготовления прервал Влас. Его вид не внушал доверия и тем более уважения: Владю откровенно штормило, поэтому после изрядных поисков опоры, он поставил точку в кнопке звонка. Глядя на него, я тоже начал хмуриться.
- Че? - саркастически усмехнулся он с порога. - Не ждали?
- Не ори, пожалуйста, я указательно понизил голос.
- А че? Все гуляют. Суббота никак. А мне что ль нельзя? Не возбраняется. Вот и деньги у меня. И ещё кое-что, - он отогнул лацкан вельветового пиджака, сообразил, что спутался и распахнул пиджак. Во внутреннем кармане блестела искореженная "диадема" скальпированной бутылки. Влас властно вторгся в полосу не своих владений.
- Ты надолго? – без малейшего пиетета поинтересовался я. Он уже не улавливал интонаций.
- Ну, когда я с этим делом, то как всегда. - Возгласил самодовольно.
- Во как! Ну, что ж, даю тебе время до полшестого.
- А ну, конечно, – утрировал он, - я ведь один буду занят этим пренеприятнейшим делом, - и перешёл на мягкий юмор человека, предвкушающего роль видного благотворителя в виду подобострастного обожателя.
- Именно, что один. - Не преминул разочаровать его я.
- Чего? Это с ких это пор? – гомерически загремел он, но тут же испуганно сбавил децибелы. - Ты это серьёзно?
- Вполне.
- Ну, дела! – глаза его изжигали калёной яростью. - Никакой благодарности в этой жизни. Вместо немого почитанья одни холодные лаконизмы, - он мрачно почесал бровь. - Закусь имеется?
- Беря во внимание, что это не бистро, просим ограничиться умеренным ассортиментом: яблоки и соль. На выбор.
- А чё эт тут со мной так офиси… кондифи… конфидисиально?
- В шесть часов я тебя спроважу. У меня дело.
- Ага! Уединенция в палаццо се... сеньора... Ля мур!
- Будешь реветь, придётся лыкать в подворотне, - предупредил я с лаской.
- Кого? – задиристо прищурился Владя, но тотчас отступил от бретерских поползновений. - Лады!
Год назад Владю рвало, и он не нашел лучшего выхода, как высунуться в окно, обдав благовониями подоконники нижних соседей, в свою очередь поделившихся со мной милыми впечатлениями. После этого эксцесса Влас вёл себя покладистей.
Прошаркав на кухню, он мгновенно зачавкал, приканчивая надкушенное и неосторожно оставленное яблоко. В бутылке у него плескалось граммов триста. «Зубровка». И он уже сильно смахивал на изображение.
- Вторая? - поинтересовался я.
- Первая. – Уверенно промычал Владя и правдиво кивнул.
- С чего ж мы такие тверёзые?
- Я пьян от скуки и трезв от одиночества. Вам, втюренным, не понять субтильного эстета Млечного пути. - Не без горечи заявил он.
- И давно эстеты хмелеют со скуки?
- Только в случае, если запивают ядреное пойло чем послабже, к примеру, айзирбаджанской портвешкой, - бесстрашно кололся Владя.
- В количестве емкости ноль семь? - продолжил я допрос.
- Полутора. - Честно уточнил он.
- Догадываюсь, с кем.
- А хотя бы. – С вызовом запетушился Шикарный. – Хотя бы и с ханыгами. Ханыга кто? Он младший собрат интеллектуала по духу. А дух - это вторичность. Все по землице ходим. Все… Она, брат, первичный субстрат. И уничижать сих мотыльков духа… это все равно что… Что ты имеешь против младших брательников по духу, эгоист?
- Ну-ну, чую: катишься по дорожке Чарли.
Я имел в виду паренька с романо-германского отделения, предпочитавшего хлебать дешёвую «бормотуху» со шпаной и алкашами. Чарли не кличка -паспортное имя. Чарли Глебович Снегирев.
- Не твоя забота. - Исторгнул резко Влас.
- Знаешь что, дружочек…
- Кончай, развякался. Твоя забота: предоставить друзьям стол, питьё, хавку…
- Ну, да, ведь у меня тут, - я начал вскипать, - притон, распивочная, тошниловка. Короче, толчок для проходимцев?
- Да, конечно, и... - тут он разглядел мое лицо и дёрнул на мировую. – Право, брось. Всё - суета. Долбани, по доброй, по нашей обыклости. Это же слеза зубра, хозяина Пущи.
«Слезы зубра» судорожно вбухивались в рюмку.
- Замечу: время не на тебя работает. Допивай и гуд… баю бай, – блюл я неумолимость.
- Полегче, милок. Вникни в мудрость древних: «Festina lente» - «Торопись медленно». Латины знали, чего и кому…
Ещё не хватало: мы пустились в назиданья!
- Шёл бы ты к Чарли. Вот бы ему радость. А латынь – ваш совместный коняжка. Нет, теперь, пожалуй, зубрёжка…
- Не, у него сдвиг по эсперанто. О tempora, о mores! О времена, о пиво… море пива… и вермута, и водки - Андроповки по 4-70! - Влас длил демонстрацию своей питейно-исторической эрудиции. – Филантропы не в цене. А у меня, вот же обида, деньги имеются, - старый кознетворец хитро подмигнул, со знанием дела подсаливая яблочный огрызок. – А, давай рубанем как в былые темпоры.
То есть неделю назад. Я был непреклонен.
- Не буду. Повторение теряет прелесть. Это из мудрости гипербореев.
- И дурак. Последние деньКи осталось так-то вот кайфовать.
- С чего бы?
- Ну, ты даёшь! - он уставился на меня с искренним прискорбием. - Э-эх, анахорет! Ты что ж вчера не слушал по…? Ах, пардон, я и забыл: у нас теперича иные заботы. Шерше ля фам… Не до программы «Время». Чего уж, пользуйся. Просвещаю, - Владя величественно, вынул из правого внутреннего кармана рулончик «Правды»…
***
Я пожирал текст, а он наслаждался эффектом.
- Сухой закон что ли? – не веря себе, пробубнил я, бросая газету. – И что, такой маразм возможен? В обществе развитого социализма?
- А як же? По многочисленным просьбам немногочисленных трудящихся. – Радостно вскричал Владя. - Демократический централизм в действии. Центр велел, массы демократически уракнули. Усё, соколик! Убедился теперь, как стариков не слушать? Дуй, пока дают. Тем более, водку. Уж она, родимая, первой вздорожает, вот попомнишь тогда мои слова. У меня, знаешь, нюх на это. – Подкрылки его вареничного носа затрепетали. – Нектар, ум, ум, ум съешь, родненькая моя, - он любовно погладил рожки бутылочного зубра. – Пей, пока угощают, а вот опосля первого июня, будь по ихнему, КПССешному: завязывай с одиознейшим из пороков хрупкого нашего интеллектуала. А я последую твоему комсомольскому примеру… может статься…
- Сегодня не буду. – Я уперся. – Не раз уже сказал.
- Пью я, но я не… - он указательно вонзил ноготь в этикеточного бычка, - а вот ты, почему-то, он и есть. Да и бог с тобой, совместно с Горбачевым. Платон мне друже, а истина не хуже, и истина, ежели не врут, в вине!
- Кто ищет, тот находит, - подвёл я черту.
С изгармошенным следующей стопкой лицом Влас шумно вздохнул и понюхал то, что осталось от яблока. Меня передёрнуло.
Беднягу повело сразу. Он даже не вспомнил про музыку. С каждой новой рюмкой Влас делался всё пьяней и всё развязней.
- С бабой повёлся, да?! И не стыдно?! Э-э-ха! – твердил он невпопад. – Мне помнится, кое-кто вчерась талдычил, что любви нету. Эх, вы – сентиментальные слюнявчики, тошнотики, фар… ик… сеи. То ли дело – Влас Верхновский. Сроду ни за одну юбку не цеплялся. Волочиться – да, цепляться – дулю вам с хреном. Влас Верхновский – человек гордый! «Степен вольф»*.
- Волчара ты голодный! – без капли умиления оборвал я.
- Нет, - опротестовал Верхновский. – Утрируете, милорд. Влас – самый свободный в мире человек. Без комплексов, привычек, причалов и якорей. – Он до удивления трезво и пронзительно вперился в меня и с достоинством добил «зубра». Ровно миг спустя голова «степного волка» безвольно ткнулась носом в солонку. Такой вот якорь! Белая пыльца медузой распаутинилась по столу.
Шарм! Я чуть не заплакал при виде элегического натюрморта. Добавочной трогательности и беззащитности ему сообщила струйка слюны, проложившая тропку к подбородку. Только об этом нам пока не мечталось! Что же с тобой делать, деточка?
Все попытки растормошить эффекта не возымели. Отчаявшись, я решился на рисковый шаг. Взвалив на плечо (плетью руки он сбил осиротевший стопарик, гулко прокатившийся до края стола), потащил в ванную, где и окунул башкою в ведро с холодной водой.
- Фрр… А-а... Чего? – зафыркал он, продирая наглые зенки.
- Баиньки пора. – Нежно подсказал я.
- А… Софу можешь не разбирать. – Умиротворенно прошелестел он, жмуря гляделки и грозя залечь на дно ванны.
- Радость, однако! – от счастья я даже руки воздел.
- Не надо оваций. – Домашний пингвин застенчиво дрыгнул «плавниками».
- Вот что, кутила, марш-ка до хаты.
- Никуда не поеду! – упёрся вдруг Владя с нежданным фанатизмом, обнимая стол. – Я никому не мешаю. И мне никто не мешает. Я индиф…ирина… ентен. Нет правов таких, чтобы гнать на мороз разум страны и вселенной. – Он всхлипнул и осоловело завозил ногами. Как бы ища сочувствия. Вдруг его лоб сумеречно потемнел. – Где моя дублёнка? Не надо дублёнку, хватит матраса. Тут вот постелИ, я не привереда. Я старый синоптик полярных войск.
- Совесть имей. Кто обещал мне?…
Увы, все доводы и настояния служили лишь горохом против глухой стенки владиного бесчувствия.
- Я не в кондиции осмысления. - Лепетал он, но по быстроте зрачковой реакции я понял: притвора годен для марш-броска на хаус. Просто разомлел и обнаглел.
И я реально освирепел.
- Щас получишь, тварь!
- Я неподсуден. – Морковкой затрепыхался его указательный палец.
Я знал: симптом благоприятен, лови момент, жми до упора и без намека на поблажку. Иначе свинья шеметом полезет копытами, сам знаешь, куда. Итак, Влас начал сдавать «высоту». Сначала он медленно встал, карябая стены и дразня меня деланной неуклюжестью. Но я сурово и методично додавливал, отвоевывая дюйм за дюймом и медленно проталкивая варяга к двери.
- Неблагоприятный щенок. – Презрительно подпутал Владя. – И кого? Радетеля, батюшку…
Я уже деловито выставлял гостя взашей. Почти за порогом Влас вдруг властно потребовал:
- Дай яблоко… немедленно, - и демонически с вызовом просверлил меня глазом, на донышке коего клубился ад.
Для страховки я снабдил его парой.
Гордо отщепив исполинский выгрызыш, он резво закосолапил по ступеням. Уже, похоже, с самого низа донеслось хрипло-раскатистое:
- Нас на бабу променял!!!
Вот ведь гад! А? Опять скомпрометировали перед соседями. Самое обидное: лично я был как стекло! Но кто заставлял привечать выпивоху? Так что пожинай…
Я вышел на балкон и, маскируясь, проследил за маршем.
***
Владя ковылял тупо, но ревел буянисто, с вызовом. Репертуарное предпочтение он на этот раз отдал Андрею Макаревичу и садистски коверкал его же: «А дома счёт за газ и за свет. НекормлАный кот, ему двадцать семь лет»…
Народ шарахался. Забияка упёрто лез на рожон. Один встречный – мужик с белазовским подбородком – ухватил его за плечо и попытался перевопить:
- Ты чаво гудишь тута? А? Чаво, спрашиваю, гудишь?
Владя ухнул, как бы подавившись, и с пол-оборота втёр в ухо. «Белаз» лязгнул об асфальт и осыпался кудрявым матерком. Влас посопел чуток: добавить или? Да как дунет к остановке. Бегу удалось нивелировать весь его пьяный вихлёж. Я провожал гада проклятьями в манере сбитого «чавошника».
После балкона остро прочувствовал: благодаря Владе, кухня пропиталась забегаловкой. По столу расплылись рельефные неровности типа лужиц с взбухшими хлебными крошками, обжевками яблочной кожуры и щупальцами солончака. Стократно поблагодарив доброго товарища за его благодеяния, я лихорадочно заработал тряпкой.
К счастью, ещё оставалось время побриться, породниться с цитрусовыми посредством «О’ Жёна»** и одорировать проспиртованную кухню. А также поблагодарить высшие силы, что Мамай не дорвался до отборных яблок в «зале-кабинете и т.д.».
Для успокоения совести потёр пыль на полках, хотя ту же операцию проделал за час до.
По новой протряпив проигрыватель «Вега», завел музыку. Полилась чудная «Love story» в исполнении оркестра ГДР. В который уж раз прикорнул в кресле.
А там натикало без семи шесть.
Не думалось. Ни о чем. Но я точно знал, что в самой глуши души я не был спокоен, ибо точно не знал, как… повести себя с Ириной.
Я точно знал, как бы повёл себя с Власом или Гариком. Но её я знал слишком мало, чтобы выработать ясную линию поведения... Линию, а не спиральку.
* «Степен вольф» - так Владя «транскрибирует» индивидуалистический роман Германа Гессе «Степной волк».
** «О’ Жён» - популярный в 1980-е французский одеколон.
Снимок авторский. Тетради, журналы, газеты 1980-х, кефирная бутылка и этикетка водки "Андроповки" настоящие - советские, равно как аллюминиевые вилки и стаканы.
Продолжение следует:
http://proza.ru/2012/04/04/1467