Умар-Хаджи Андийский (1834 - 1914) – шейх кадирийского тариката, на долю которого выпала великая миссия – сохранить и укрепить божественное учение о любви к Великому Аллаху и всем его творениям. Это особая форма мистической любви, озаряющая дивным светом земную и загробную жизнь, обостряющая до предела чувства справедливости и благодетели, делая грехопадение человека не возможным. Но лишь для того, кто истинно последовал тарикату.
Он оставил в истории Дагестана, Чечни и Ингушетии один из самых ярких следов духовных практик суфизма. Его методы внутреннего постижения внешнего мира (эзотерика), до сих пор используются мюридами кадирийского тариката для объективного восприятия, говоря научным языком, паранормальных явлений, что в народе обычно называют чудесами, а скептики, особенно из числа атеистов, объявляют их уловками, трюками, обманом.
Наряду с общей для всех суфийских тарикатов закром – многократным повторением имен Аллаха - духовно-мистические практики в кадирийском тарикате отличаются динамизмом, открытостью и готовностью к диалогу даже с иноверцами. Требование лишь одно: уважение к людям, их вере, святыням и мистерии. А признавать их в качестве высших истин на Земле, основанных на Коране и сунне, дело каждого.
Кадирийские мистерии и прежде всего динамический зикр, во время которого мюриды не только хлопают в ладони, но еще и бегают в одном удивительно синхронном такте (ритме), распевая имя Аллаха (ла иллаhа иллаллаh; нет божества, кроме Аллаха), очищают сердца и умы от губительных страстей мирской жизни. Ведь в условиях мирского неизбежны греховные помыслы, не позволяющие людям видеть великую истину, дарованную Аллахом, как высшая милость.
Согласно основному принципу кадирийского тариката, сформулированному Омаром-Хаджи Андийским, для спасения на Судном дне мало исполнять фарз и сунну в их ритуальной форме, важно исполнять их самым надлежащим образом, сохраняя душу в чистоте, а нафс (психологим, характер), оберегая от соблазнов, подстерегающих человека на каждом шагу бренного мира. А еще методики тайного пути совершенствования, как наставлял своих мюридов Омар-Хаджи, позволяют человеку удесятерять свои духовные силы, чтобы направлять их затем на беззаветное служение Всевышнему Аллаху.
Посвящение в муршида (духовно-религиозного наставника мюридов) Омар-Хаджи Андийский получил от Кунта-Хаджи (Кишиева/Чеченского) (1800 - 1867), за несколько лет до своего досадно-трагического ареста и несправедливой ссылки в Новгородскую губернию в 1864 году. Он выбрал тогда мюрида из селения Анди среди нескольких тысяч преданных последователей, подавляющее большинство которых составляли чеченцы. Но в мире истинной религии не имеют значения нация, раса, социальное положение или родственные отношения. Здесь святые шейхи руководствуются импульсами абсолютной справедливости, отдают предпочтение праведности, предопределенной Свыше. А потому автор подчеркивает в имени национальность святых шейхов только для того, чтобы уточнить для читателя их биографическую данность, и не более того. Уже одно то, что среди тысячи преданных мюридов и десятков достигших высоких уровней духовного совершенства, шейх отдал предпочтение именно ему, никому не известному бедняку из селения Анди.
Это было время тяжких испытаний для горцев Дагестана и Чечни. Всего несколько лет назад, в 1859 закончился газават великого имама Шамиля, в ходе которого горцы потеряли половину своего населения. Была разруха, голод, болезни. Люди с упоением на Аллаха ждали мира, стремились к тому, чтобы сеять хлеб и умножать поголовье скота. Но лихоимствовали солдаты и офицеры царских сатрапов с одной стороны, а с другой бедняков притесняла горская знать. И в этих условиях удивительно мудро звучали проповеди любви, мира и добродетели шейха Кунта-Хаджи, вернувшегося на Кавказ после нескольких лет странствия по святым местам в арабских странах.
И хотя в вилаятах разноязычного Дагестана было много желающих увидеть своими глазами святого шейха Кунта-Хаджи и услышать своими ушами его проповеди, исполненные божественной любви ко всем творениям Аллаха, это удавалось сделать далеко не всем. На то были серьезные причины. Во-первых, когда еще шла Кавказская война, в горах Дагестана и Чечни действовал приказ имама Шамиля пресекать любые разговоры о мире с царской администрацией. Поощрялись мирные, куначеские связи с русскими солдатами и офицерами, казаками, торговля с которыми была очень важна для горцев. А вот проповеди Кунда-Хаджи еще в ходе войны представлялись опасными, как для царской администрации, так и для наибов имама Шамиля.
Кичливые своим дворянским происхождением и знанием французского языка военные чины администрации не понимали ярко выраженный пацифистический (проповедующий мир, справедливость и благодеяние) характер проповедей Кунта-Хаджи. А наибы имама Шамиля не понимали, сколь важную духовную твердыню выстраивает святой шейх в умах и сердцах горцев.
Таким образом, как часто бывает в подлунном мире, абсолютная справедливость и бескорыстная любовь к Всевышнему и Его творениям оказались между двух огней.
Тем не менее, десятки аварцев, даргинцев, дидойцев (нынешние цунтинцы; во всех исторических и научных справочниках отмечаются термином «дидойцы»), табасаранцев, кумыков шли к великому проповеднику в Чечню и брали у него вирд (духовно-религиозное задание), дабы им тоже стать сопричастными к божественной любви, мудрости и добродетели. В числе тех, кто, не страшась гнева царских сатрапов и шамилевских наибов, шел к великому шейху Кунта-Хаджи был и Омар-Хаджи. Но сколь бы досадным не было порицание со стороны Шамиля вирда Кунта-Хаджи, ни он сам, ни Омар-Хаджи, ни кто из больших мюридов кадирийского тариката не таил зла на великого имама, отмеченного неувядаемой славой духовных и военных подвигов. Ведь имам Шамиль и сам являлся мюршидом накшбандийского тариката, и его требования к Кунта-Хаджи касались лишь проповедей мира, идущих в разрез с газаватом.
Шамиль имам, вынужденный воевать с гегемонией царизма на Кавказе, еще в 1845 году, после разгрома Сухарной экспедиции князя Воронцова (сорокатысячная армия была разгромлена Шамилем и обращена в бегство; сам князь чудом вырвался из окружения шамилевских войск и спасся от плена) внушил царю-императору Александру II и всей военной верхушке на Кавказе уважение к горцам. Но увы, успехи не долго сопутствовали военному гению Шамиля. После 1850 года одно поражение сменялось другим, а удачные набеги давались с трудом. И внять бы ему в это время к голосу разума святого проповедника Кунда-Хаджи, заключить бы мир с Белым царем на приемлемых для горцев условиях... Но нет, он бился до конца. Бился до того мрачного года 1858, когда повсеместное предательство наибов, вынудили его покинут столицу имамата Дарго-Ведено и поселиться в прижатом к каменистым скалам аварском селении Килят. А дальше, уже в следующем 1859 году, как и предсказывал Кунта-Хаджи, путь его газавата подходил к концу. С ним оставалось лишь несколько наибов, сохранивших верность, остальные в обмен на «золотых ослов», как пошла молва в народе, заключили мирные договора с царской администрацией.
Через несколько лет, уже из почетного плена в Калуге, он напишет в Дагестан и Чечню письма, в которых будет содержатся ответ на вопрос: «Почему же ты, великий имам, раньше не сдался в плен, чтобы сохранить тысячи жизней горцев?»
«Я не верил в благие намерения Белого царя, боялся, что мусульмане Северного Кавказа подпадут под крепостную зависимость и потеряют веру, что несоизмеримо хуже всех смертей и бед, сеющих войной».
Но вернемся назад, и вспомним, что примерно в 1855 году, после очередного выражения Шамилем имамом своего недовольства миролюбивыми проповедями Кунда-Хаджи, проповедник божественной любви и мудрости отправился в Хадж. Он оставался на священных землях Ислама, в Медине, Дамаске, Багдаде до тех пор, пока Сам Аллах не разрешил кровавый узел войны на Кавказе. И лишь после пленения Шамиля в 1859 году, в 1860 вернулся на Родину.
Тогда Кунта-Хаджи покинул Кавказ, не желая мешать, проводимому имамом Шамилем газавату – священной войне за веру. А не согласился воевать вместе с Шамилем, чтобы не запятнать божественную любовь ко всем творениям Аллаха, ибо и русские солдаты и офицеры, независимо от иноверия, являются творениями Великого Аллаха. Он был чист и перед горцами и перед империей. Его новые проповеди в селах нагорной и равнинной Чечни прозвучали с еще более проникновенной силой. И к проповеднику божественной любви, мира и добра снова потянулись толпы страждущих, замученных бесконечными войнами горцев.
Кунта-Хаджи, как писали русские западники в питерских и московских газетах «проецировал на сознание верующих мусульман идеи священного исламского пацифизма». И хотя представители антиэзотерических течений в Исламе такие, как ваххабиты, салафиты, ихваны и ряд других, до сих пор не признают силу пацифистических воззрений, равно, как и суфийские практики, Кунда-Хаджи, как это впоследствии доказал Омар-Хаджи Андийский, ни на йоту не отклонялся от шариата. А раз так, то и пацифизм Кунта-Хаджи не был тождественен либерально-релятивистским движениям Запада против войн в любом смысле и качестве, или секте, организованному великим русским писателем Львом Толстым, постулировавшим в буквальном смысле «непротивление злу насилием».
Пацифизм Кунта-Хаджи носил сугубо редуцирующий (необходимо сводящий невозможное к возможному) характер. Как отмечают многие исследователи кадирийского тариката на Кавказе, Кунта-Хаджи предлагал вместо заведомо проигрышного на Кавказе газавата – культивировать идею духовной независимости, гарантированно дающее положительные результаты уже в текущем времени и умножающее силу верующих в перспективном будущем.
Что же касается законов шариата и естественного права людей защищаться, то тут Кунта-Хаджи, как и все мусульманские богословы и суфийские шейхи, выносил однозначное решение. Говорил, что «шариат и право на самозащиту от злодеев – непреложные истины, освещенные светом Корана и хадисов». Ведь любой, соответствующий Исламу тарикат всецело опирается на шариат, и любые духовно-мистические практики не действительны в отрыве от шариата. И вот в этой тонкой грани, соединяющей две великие плоскости (полноту шариата и здорового человеческого рассудка (права на самозащиту), с одной стороны, и проповеди мира, любви и справедливости, с другой стороны), возникало у мюридов большие проблемы с пониманием своего любимого муршида Кунта-Хаджи. В успехе идей мира, любви и справедливости сомневались даже самые преданные Кунта-Хаджи мюриды из числа чеченцев. Но опять-таки, это не было сомнением понижающим авторитет святого, его добровольно-непререкаемый статус лишь рос изо дня в день. И на исходе 1863 года, чувствуя грядущую беду, Кунта-Хаджи собрал большое собрание своих самых верных мюридов во дворе своего дома, для объявления им их нового муршида.
Дом и окружающие улочки аула были заполнены, прибывшими на зикр и встречу с новым муршидом мюридами. И хотя интрига распирали сердца и умы мюридов, никто не осмеливался задавать святому прямые вопросы о том, кого он выбрал для них в муршиды. Шейх читал их вопросы по глазам и говорил:
- Я посвящу в таинство нашего тариката того, в ком горит такая же искра божественных знаний и любви, мира и справедливости, как у меня, и даже больше этого... Будьте уверены, и приветствуйте его, когда он предстанет перед вами, достойнейшим почтением. Тот, кого я выберу завершит многое из того, чего я не успел и того, чего не смог. Но это аллах лучше знает... А муршид ваш новый, как и я, вкусит горечь несправедливости и гонения. Но не уронит духовное знамя тариката, а пронесет его дальше, исполняя волю Аллаха Всевышнего.
После этого, вопреки обыкновению, Кунта-Хаджи начал зикр на веранде второго этажа, где едва помещались 10 – 12 человек, остальные около ста мюридов закружились во дворе дома в священном танце с именем Аллаха на устах и в сердцах. Стоявшие на узких улицах и не видевшие на веранде шейха несколько сотен мюридов читали зикр, хлопая в ладони в такт, заданному шейхом. Но перед началом зикра, Кунда-хаджи обратился к мюридам на веранде и во дворе с вопросом:
- Кто-нибудь из вас видел Омара-Хаджи Андийского?
- Нет...
- Нет, - раздалось со всех сторон.
Мюриды оглядывались друг на друга, но названного по имени члена братства ни где не было. И уже потом, когда динамика зикра подходила к своей священной кульминации, вдруг, среди хлопающих в ладони на веранде в священном танце зикра, появился Омар-хаджи Андийский, словно из воздуха. И зикр этот завершился чудейснейшим образом, после чего Кунта-Хаджи улыбнулся мюридам, недоумевающим тому, откуда появился среди них их брат Омар-Хаджи... Чудо впечатлило и неописуемо восхитило мюридов, ставших свидетелями этого карамата (паранормального явления). Со двора дома шейха по узким улочкам села прокатился шепот, радуя и восхищая верующих. Эта новость быстро разлетится по всей Чечне, Ингушетии, Дагестану и уже через два-три дня достигнет ушей царской администрации.
- Во имя Милостивого и Милосердного Аллаха! – громко произнес тогда проникновенным голосом Кунта-Хаджи и мгновенно воцарилась полная тишина. – Я должен вам сообщит, что по воле на то Свыше, святому видению из страниц аль-Корана, я должен сейчас вам называть имя вашего нового муршида. Это – Омар-Хаджи аль-Анди! Слушайтесь и повинуйтесь ему по зову сердца. Он наполнит ваши умы и души священными знаниями шариата, тариката и маарифата (высших, божественных форм знаний). А если, кто из вас достигнет уровня ишка – неописуемо райского чувства любви к Творцу вселенной, Господу обеих миров, то он возвестит наше братство и об этом. Слушайтесь его, как слушались меня, и даже больше этого! На него указывают мне святые авлия и ангелы Аллаха, как на достойнейшего из достойных руководить тарикатом.
Потом была еще одна мистерия, но уже в более узком кругу, из более преуспевших в тайных знаниях священных практик мюридов.
* * *
Кунта-Хаджи стал мюридом во время совершения хаджа в Мекку в 18-летнем возрасте, в одном из египетских городов, где практиковались кадириты. Затем, по завершению хаджа, он прожил в Египте два года, практикуя суфийские мистерии и изучая тайные знания – маарифат. Вернулся в двадцатилетнем возрасте на Родину уже будучи посвящен в таинство муршида. И передавая духовную власть достойнейшему из своих мюридов, он помнил церемониальное таинство до мелочей, исполнил все требования, берущие начало от Абдулкадира Гейлани, который в свою очередь получил посвящение от Абуль-Хайра Мухаммада бин Муслима ад-Даббаса. Оба родились в XI веке, умерли в первой половине XII века. Но первый исток кадирийского тариката, как и всех других истинных тарикатов, восходит к самому Печати пророков Мухаммаду, да благославит и приветствует его Аллах Великий. И хотя нет вещественных доказательств, но есть предания, идущие из уст в уста шейхов, и хадисы Пророка Ислама (с.а.в.), о том, что Аллаху более всех муминов угодны те авлия, которые освящают для верующих путь в рай.
И вот, когда на плечи простого андийский горца-крестьянина, чьи предки жили лишь хлебом, взращиваемым на небольших клочках наследственной земли, маленького росточка, хромого, ничем внешне не приметного, кроме набожностью и чистотой нрава, пала ответственность за жизнь и веру тысяч братьев-мюридов и их семейств, он отрекся и от самых последних мирских забот, которыми жил до этого. Он предался тарикату и духовным заботам мюридов не думая ни о себе, ни о своей семье. Продолжил проповедь любви к Аллаху и всем его творениям, которые возродил в Чечне, Ингушетии и на севере-западе Нагорного Дагестана Кунта-Хаджи.
Мунафики из числа местной знати стали распускать слухи и сплетни о том, что среди безумных мюридов появился новый мошенник, корыстолюбец. Но мюриды не были безумцами, а их новый муршид ежечасно был на виду у десятков мюридов, и кому, как не им знать, что он берет из «казны» тариката! Две лепешки, кусочек сыра и небольшой кувшин айрана. Омар-Хаджи редко ел мясо, избегал чесночные приправы, повышающие аппетит, а денег принципиально не касался руками.
Он дополнил проповеди старшего муршида, новыми благородными бидами (академические ученые это называют креативом), в строгом соответствии с шариатом, основами кадирийского тариката и обще-мусульманским маарифатом. Ориентировал мюридов избегать всякие столкновения с солдатами и офицерами царской военной администрации, не поддаваться на их провакации и выказывать послушание в мирских делах, еще больше укрепляя в сердце иман (веру) и укрепляя свой мыслящий дух.
Омар-Хаджи говорил:
- Россия слишком велика, а Кавказ очень мал, для вооруженной борьбы. С лихоимством офицеров и местной знати надо бороться прощеньями вышестоящему начальству и разумными договорами. Пройдет много десятилетий, прежде чем Кавказ залечит все еще кровоточащие раны, и люди смогут жить мирным трудом и торговлей безбедно, чтобы ни в одном ауле ни кто не голодал и не умирал от недоедания. Война, пожирающая женщин, детей и стариков не угодна Аллаху, ибо не приносит пользы верующим. А вера наша – Ислам – наше последнее прибежище, уповайте на Аллаха и сторонитесь разбоя. За один ограбленный русский обоз, солдаты разоряют целое село. И да будет всем известно, что шариат не дает право грабит русских... Пятая часть добычи, что приносят разбойники в мечеть, в конечном счете оказывается в сто раз меньше того, что теряют мусульмане по вине разбойников...
Такие речи святого не могли не задевать кровные интересы некоторых преуспевающих в жизни горцев. В самом деле, как можно надеяться на довольство Аллаха, делая ночные вылазки и грабя русские почтовые и гражданские обозы! Ведь потом начинаются поиски этих «смельчаков», которые прячутся в лесах или протискиваются в толпу, запрятав где-то оружие, карательные экспедиции, а они не признаются в содеянном и не помышляют о защите не вино пострадавших во время устрашения целых селений.
Омар-Хаджи осуждал таких разбойников, приводил далили из шариатских книг и тафсиров Карана и хадисов, приравшивающих таких разбойников – к мунафикам (лицемерам), которым гореть на самом дне ада, где жар огня наиболее сильный и мучения более тягостны.
- О, мусульмане! Будьте разумны, - увещевал Омар-Хаджи в Чечне и в Дагестане. Не давайте офицерам повода для арестов, для ввода войск в ваши села и отъема вашего имущества. Говорите, что в жизни этой земной мы под вашей властью, но веруем мы в Единственного Творца мирозданья, у которого нет сотоварищей, который не питается от миров, но миры питаются от Него. И не любит он тех, кто творит нечестие на Земле. Говорите русским офицерам: «Мы рабы Божьи, не притесняйте нас, и мы не причиним вашей власти урона. Не покушайтесь на нашу веру и мы не покусимся на власть Белого царя.
Люди уловили в проповедях Омара-Хаджи много нового, дипломатического, следуя которым спаслись от разорения в ходе карательных экспедиций многие села. Некоторые абреки даже открыто выступили против Омара-Хаджи, говоря, что он сеет ересь. Среди мюридов были оказывается и такие, которые тайно промышляли разбоями, а тут, когда они в глазах народа предстали лицемерами и вероотступниками, ничего иного им не оставалось, как бросит вирд, который и раньше они выполняли лишь на людях, для отвода глаз.
Но у подлинно верующих и всецело преданных мюридов возникали к Омару-Хаджи и серьезные вопросы, требующие дополнительные разъяснения. И не мудрено. Они стали слышать от него того, чего прежде не слышали от Кунта-Хаджи. И когда они шли к старшему муршиду с вопросами, святой шейх встречал их с неизменной улыбкой и благославлял все, что говорил и делал лучший из его учеников, посвященный в тайны душ человеческих до пределов ограниченных лишь волей Аллаха.
- Да будет доволен Аллах Всевышний Омаром-Хаджи, - говорил Кунта-Хаджи. - Будьте же и вы им довольны. Святые авлия и ангелы Аллаха не ошиблись, нашептывая мне его аль-Анди. Он истинно посвящен в таинство тариката и истинно овладел тайными знаниями, так повинуйтесь же ему во всем.
И повиновались.
Какое-то время Омар-Хаджи сдерживал лихоимствующих офицеров и солдат, и вроде имперская администрация, расположившаяся в крепости Грозная, оставалась довольна текущим положением дел вилаятах Чечни и граничащих с ней южных сел Дагестана. Горцы выходили на базары, расположенные в больших селах равнины со своими небольшими излишками зерна, сущенного мяса, курдюка, войлока, бурок, деревянной и медной посуды, чтобы торговать и прикупать того, чего нет в их селах. Казалось это мирное течение жизни, на многострадальной земле уже ничто не нарушит, Кавказ излечит свои раны, а народы, набравшиеся за десятилетия войны мудрости, и дальше будут дорожить миром, детским смехом и тишиной горных долин.
Но нет! Благополучие обнищавших горцев, как убедительно видно из истории, прежде всего не понравилось некоторым представителям горской знати и помышляющих разбоями лицемерам. Видимо, трудно им пережить то, как с каждым годом мирный труд горцев делает их все более не зависимыми и счастливыми. Горец сам сеет, сам жнет, сам овец стрижет, а излишки на базаре продает. И веру никто не притесняет, даже новые медресе стали открываться, Коран и тафсиры переписывались, размножались рукописные экземпляры.
Но вдруг почему-то пошли сплетни в царскую администрацию о том, что зикристов становится все больше и больше. Даже муршид новый появился! Если вдруг один из них или тем более оба скажут мюридам «вооружайтесь!» - быть новой Кавказской войне. Как не странно, но таковые негодяи нашлись в ряде богатых чеченских сел и больших аварских аулов. Впоследствии их имена были преданы проклятиям не только мюридами, но и другими представителями горской знати, не помышлявшими наживаться на крови бедняков.
За домом Кунта-Хаджи началось наблюдение. Теперь его даже самую мирную проповедь стали извращать. Изменники народа расписывали в депешах, что в горах идет подготовка к войне. А ленивые сатрапы царя, вместо того, чтобы подготовить из числа русских грамотных офицеров толмачей (переводчиков) и направить их в Нагорную Чечню и Дагестан, чтобы сами слушали проповеди святых шейхов и убедились в обратном, поверили им, приняли ложь за правду. И среди начальников крепостей и командиров военных гарнизонов появилось несправедливое решение – отправит в ссылку старшего муршида Кунта-Хаджи.
Конечно, возмущению мюридов не было предела. Чеченцы даже из числа еще не практикующих тарикат, мужчины и женщины толпой пошли к царской администрации, расположенной в крепости Грозная. И просили помиловать шейха, клятвенно заверяли, что не таков их старец, чтобы нарушать святость мира. Говорили, что он учить нас любви, справедливости и благодетели.
Но все было тщетно.
Вышедшие к людям офицеры высокомерно обратились к народу, грубо приказали разойтись. И люди в тот день разошлись, затаив великую обиду и очередной раз усомнившись в идеях любви и справедливости. Они пришли к стенам крепости, через несколько дней. На этот раз толпа состояла из мужчин, среди которых было около двадцати переодетых в черкески и папахи женщин, опоясанные кинжалами и саблями.
За день до этого, Омар-Хаджи отговаривал мюридов от ультимативных требований, зачитывал им письма старшего муршида, в котором говорилось, что его арест и ссылка или даже казнь не должно стать поводом, для вооруженного восстания. В письме Кунта-Хаджи говорилось: «Продолжайте проповедовать мир, любовь и мудрость, чтобы воцарилась хотя бы малая толика справедливости. И делайте это, пока никто не покушается на нашу святую веру. Я же и в заточении молюсь Всевышнему, читаю Коран и делаю зикр. В этом мне никто не мешает. Но если начнут покушаться на веру, Аллах нам покажет знамение, от которого содрогнутся враги...»
Удивительна мудрость святого. Она восхищала даже тех, кто готов был не раздумывая отдать жизнь за него, и тем самым нарушит его запрет. Но было тут место и черному, мрачному удивлению... Больше всех возмущались арестом Кунта-Хаджи чеченцы, не являющиеся мюридами и живущие зажиточно. Правда в толпе их было мало, но их голоса слышались чаще других. И лица мелькали весьма прохладные к религии, известные, как любители вина и увеселений в русских крепостях. Но в этой толпе не Омара-Хаджи, не было и десятка три крупных мюридов, достигших уровней маарифата. Все они покорно наказу старшего муршида оставались дома, а не внявшая их увещеваниям толпа ринулась с оружием в руках к крепости.
Тут немного мы отступим назад во времени, и справедливости ради заметим, что среди русских офицеров нашлись и такие, которые были против заточения мусульманского святого, ибо прекрасно знали о том, что ни он, ни его мюриды никакой опасности царской администрации и законам империи не представляют. В частности, штабс-капитан А.П. Ипполитов писал в Петербург военному министру о нецелесообразности ареста шейха Кунта-Хаджи. Он объяснял в своих рапортах мирный характер его проповедей и практикуемых мистерий. И даже доказывал, что кадирийский тарикат в сущности высоконравственное сообщество мюридов, весьма благотворно отражающееся на интересах империи в этом регионе. Однако, Лорис-Меликов, видимо введенный в заблуждение своими адъютантами, а может и преследовавший какие-то свои корыстные цели, совместно с горскими отщепенцами из числа чеченской и аварской знати, решил по другому. Хотя позже, через три с половиной года он изменить свое мнение, но святого старца уже не будет в живых.
Как бы то ни было, предопределенную Свыше трагедию никто не предотвратил. Ведь Аллах ничего не меняет в жизни людей пока они сами не изменятся в лучшую сторону и не поменяют своими руками харам на халял, греховное на добродетель, словом, не примут лучшее решение своим умом и делом.
И этой смуте толпа из более чем тысячи вооруженных мюридов, собравшихся из разных сел, двинула к администрации. У горцев не было ни командира, ни ясного плана, кроме справедливой и законной цели – освободить своего святого шейха из мрачных казематов. И вот тогда, где-то на подступах к администрации в толпе пошел слух: «Выбросьте ружья и пистолеты к шайтану! Святой шейх зальет водой ружья и пушки... Гяуры увидят сегодня его карамат! Мы изрубим их саблями и кинжалами...»
И точно! Экзальтированная праведным гневом толпа побросала на землю ружья и пистолеты, оголила сабли и кинжалы и ринулись к стенам крепости. Шеренги солдат подпустили мюридов почти на 30 саженей и затем открыли шквальный картечный огонь. Лишь немногие сумели, прорваться на дистанцию, с которого враг был досягаем сабле и кинжалу. Всего-то около сорока солдат и офицеров были зарублено и заколото в этом досадно-трагическом бою. А мюридов тут погибло более четырех сотен. Среди них и два десятка женщин, переодетых в мужскую одежду.