Усачёва В. П. Моя жизнь

Усачёва Валентина Прокофьевна.

               
                Моя жизнь.


Это была одна из тех деревень, которая была расположена по обе стороны шоссейной дороги. Въезжая в эту деревню, можно было сразу увидеть большой, красивый дом, с балконом, который утопал в зелени. Два больших дома, одна горница, высокие окна, на которых было множество всевозможных цветов. Другой- каменный, двор, а вокруг в два ряда наклоняясь, своими тяжёлыми ветвями, росли берёзы. Аллейками проходила акация и большим квадратиком был расположен сад. Много было яблонь, вишен, кустарником росла всякая смородина, малина, летом в саду всегда росли грибы- свинухи, сыроежки, подберезники. Хозяйкой была Екатерина Прокофьевна- строгая и хладная старушка, у неё много было детей, но они все почти ежегодно умирали. Один из них был Прокофий- любимый её сыночек. Он был среднего роста. Пышные, черные волосы, правильные черты лица, но очень строг и не любил никого слушать. Который в последствии женился на одной девушке из другого села. У её матери Екапитолины Ильиничны было много детей, рано умер отец. Жили они неплохо, около леса, большой дом, с большой залой и со множеством комнат. Она училась в гимназии и окончив её работала на почте. И вот они решили свою судьбу, жили в Доробине, в семье Усачёвых.
В 1920 году родилась дочка, которую назвали Тамарой, она похожа была на отца. Потом родились Вася и Веня и среди них родилась я. После Веньки у нас была хорошая девочка Рита, но она умерла очень рано, у меня в памяти осталось когда её хоронили в красном гробике. Последним был Леонид. Мать после родов болела и долгое время находилась в больнице. Все дети, за исключением меня и Леонида росли и воспитывались под наблюдением отца и бабушки, а я с Леонидом- у другой бабушки Кати- в Дубровке.
И часто бабушка надевала на меня новое платье, фартучек и красивый цветастый платок брала с собой к мамке в больницу. Мне было тогда около пяти лет и я к бабушке привыкла. Когда мы с ней ложились спать она мне рассказывала много сказок, а дядя Серёжа приходил с работы приносил мне гостинцев. Летом я с бабушкой копалась в огороде. А то с соседскими девчонками уходила в лес и играли там в куклы, пни нам служили домиками, рвали траву. Или же бабушка постелет на траву одеяло с Леонидом я играла. Однажды я была у соседних девочек, как вдруг вбежала бабушка и говорит: «Скорее, мама с папой приехали» и она схватила меня на руки. Войдя в дом она меня оставила у порога, а я подошла к матери и заплакала, а потом и говорю: «Мама, у нас Леонид уже большой стал, смеётся». Она погладила меня по голове и поцеловала, а потом мы подошли к качке, где лежал Леонид, а он как увидел меня и засмеялся, мама стала его на руки брать, а он отвернул личико и закричал. «Это он обижен, что мать его молоком не кормила»- сказала бабушка. Сидели за столом и я маму с папой угощала красным киселем. Они уехали, а через несколько дней меня бабушка свезла в дом к матери. И однажды у нас под окном разнёсся детский крик- это приехала бабушка и привезла Лёньку, он болел, и только вошла он умер.
В то время мы жили хорошо, но отец мой очень пил водку. И обычно напившись, он гонялся за матерью или бабушкой просил ещё вина. Часто он не приходил по ночам домой, а соседи сообщали, что он в грязи лежит где- нибудь. Один раз мама и бабушка принесли его на руках, грязного, измокшего положили на пол и он был настолько помешан, что говорил непонятные слова. Или же, напившись, он садился за стол и если на столе стояла посуда, он махал рукой так, что всё до чиста падало на пол, лампы тоже бросал, после уже к потолку вешали. Входил в горницу, переставлял с места на место мебель, и однажды из угла все иконы поскидывал, бабушка сидела в углу и плакала. А когда он был трезвый, то любил играть на балалайке, а маленький Венька плясал, хлопая руками по коленям. Сложились не очень благоприятные условия в жизни и отец начал прибаливать. Он лечился в Москве, но ничто не помогало. Работал он в мастерской, но вино пил всё также. Последнее время он уже никуда не ходил, в зале стояла его койка и он лежал там. Тамара тогда уже училась, и Васька учился, я ещё нет. Мама работала в Доробине учительницей. Наступала осень. Дождливая, скучная осень. Отец сильно болел. И вот однажды сквозь дубовые стальные двери около трёх часов ночи я проснулась и услышала- весь дом наполнился плачем матери и причитанием бабушки. Я испугалась, встала, подошла к двери и открыла её. Вошла в зал, смотрю и удивляюсь- отец лежит на постели подперев правой рукой щеку, глаза открыты, рядом сидит мать и бабушка. Я подошла и спросила: «Мама, чего вы плачете?», а она сквозь слёзы мне ответила: «Глупышка, как же не плакать, отец то наш умер». «Умер»- подумала я и отправилась в спальню. Легла поближе к Тамаре, поджала ноги под одеяло и уснула. А на утро я встала и увидела: мой отец лежит в переднем углу горницы, во всём новом, покрытый белым полотном, а на глазах пятачки. Тут то я поняла, что у нас умер отец. Целыми днями у нас была масса людей. В Спасской, на углу кладбища, была готова могила.
Похоронили отца, на могиле мы посадили кусточек сирени. Жизнь наша после смерти отца намного ухудшилась. Настали самые тяжёлые годы, был голод. Ели мякину, варили щи из крапивы и щавеля. Мать пекла хлеб из свекольной ботвы и делила по крохотному кусочку. Летом зато было хорошо, мы собирали большой урожай из сада, было кое-что на огороде. Мама решила продать горницу, а бабушка бегала из угла в угол, всё плакала. Но голод решил всё. В течении пяти дней разобрали горницу и увезли всё в Яковлев. Не прошло и двух лет, как у нас умерла бабушка, похоронили её в Огарёве у её дочери- тети Оли. Жизнь понемногу стала идти в хорошую сторону. Я уже пошла учиться в первый класс, мама работала, Тамара окончила семилетку и пошла на курсы учителей, и в скором времени она уже работала. В 1934 году летом у нас умерла другая бабушка- Копа. И мама с Тамарой ездили её хоронить в Караси. Тем временем жизнь шла по прежнему и нам было прислано письмо от тёти Веры, он писала «Паша, приезжай и привози  Валюшку». И мне мама сказала, что поеду к крёстной, она живёт хорошо и я сходила в школу, взяла справку. На другой день мать встала рано, а меня не будила, я не спала, мне не хотелось уезжать куда-то далеко, на чужую сторону. Дорогой я у нее спрашивала далеко ли ехать, она отвечала, что поедем на поезде. Я отстала от неё, когда стали выходить за деревню- увидела, что Васька и Венька ещё стояли у дома, я им махнула рукой и заплакала. Но вот дошли, на станции было мало народа и мы быстро уехали. Это было в ноябре месяце 1933 года, понемногу подсыпал пушистый снег, были небольшие заморозки. После обеда мы уже были в Скопине.
Тётя Вера нас хорошо встретила, меня же вскоре определили в школу, которая была на конце города в большом фруктовом саду. Училась я во втором классе. Быстро привыкла и нашла себе подруг. Мать моя уехала, я не знала когда, я была в школе. Я очень скучала по матери и часто уходила к пруду возле которого я сидела задумавшись целыми часами, или же уходила к реке и садилась где-нибудь у тростника и плакала, вспоминая всех своих. Да, ведь я то была сыта, жила хорошо, училась, ходила на улицу, летом гуляли в сквериках. А там у меня дома сильно голодают. И эти ужасные мысли мучили меня. Вот так проходила моя жизнь у крёстной. А вот как жили дома, Венька мне писал: «Дорогая сестричка, ты хоть ешь вволю, а мы ведь голодные, у нас осталась одна коврижка хлеба и всё, больше нет ничего. Я прочитала это письмо, ушла на задний двор и сижу плачу. Как вдруг, незаметно ко мне подошла тётя и узнав всё горе на следующий день мы запечатывали посылку с сухарями, положили туда мыло, сахар и отослали.
В школе я училась хорошо, учительница меня любила и уважала, а также у нас были в школе горячие завтраки. Во время перемены занимались играми в большом светлом коридоре . Дома же тоже не было плохо, ложась спать нам бабушка Варя рассказывала сказки. Обычно приходили другие девочки и мы играли во дворе в разные игры. Часто посещала кино. Дядя Володя, своенравный и насмешливый человек, всегда любил посмеяться. Когда он, укоряя меня что-либо, в обиде его единственной дочки или же я взяла что-нибудь её, она жаловалась отцу, а тот ругал меня и не разрешал брать её ничего. Так прошло около года.
Я очень соскучилась и тётя решила отвезти меня к матери. Собрала в дорогу, сшила мне сатиновое, коричневое платьице и ещё кое-чего. И в одно утро она меня разбудила, сказала, что сегодня к матери поедем. Стоял тёплый сентябрьский день, ещё грело солнышко, мы шли по улицам Скопина и я смотрела на каждый дом, но вот прошли центральную улицу и я увидела чуть видневшийся уголок моей школы. Мы ехали поездом. На станции Волово мы сошли и пошли пешком. Ну вот и стали другие места, они знакомы. Прходим обширными полями мимо садов и леса, и я вспомнила, что когда-то я здесь с мамкой ходила в Огарево, к тете Оле. О, вот и видна моя родная деревня! Когда поровнялись с домом, я увидела всё тот же дом, сад, всё те же высокие берёзы. Тётя Вера уже была в доме, а я побоялась почему-то войти. Она разговаривала с мамкой, а я увидела, что ко мне навстречу шёл Венька, он не сказал мне ничего, а только посмеялся: «О, наша Валька с крёстной приехала» и что было силы убежал в глубь сада.
Когда я вошла в дом, мамка сидела у окна, я подошла и не узнала её: она поправилась, несмотря на то, что жизнь была трудная. Лицо её было полное и щёки красные, как кумач. Затем пришла Тамара, увидев меня она сбросила с плеч мешок с травой, подошла ко мне, обняла, погладила по голове и увела меня в сад. О как же всё здесь изменилось! Наливные яблоки клонили ветви деревьев к земле, несмотря на то, что половина урожая уже была собрана. В дали сада у беседки стояли ульи и пчёлы кружились над головами.
Тётя Вера уехала. На следующий день ко мне пришли наши сельские девчонки и я вместе с ними пошла в школу, училась я уже в третьем классе. Жизнь постепенно устанавливалась, Тамара работала, а мама работала в сельсовете. Однажды на праздник Красной горки мы все подруги собрались его встретить, а после решили пойти на кладбище в Спасское глянуть своих родителей и знакомых. Шли мы по пыльной дороге, прошли клеверное поле и вот стала видна церковь, все разошлись по могилкам. Я же порвала цветов и убрала могилу своего отца, брата и сестрёнки. Моя мать любила петь песни, вот бывало так сидит, что-нибудь делает, а потом отложит всё в сторону и горько заплачет, а когда я у неё спрашивала, она мне отвечала, что вырастешь большая, тогда всё узнаешь, а сейчас ты мала. Однажды она в жаркую летнюю пору ушла к колхозникам в поле и вместе с ними она решила выкупаться в реке. После заболела гриппом и когда она лежала на койке Вася был на улице, Венька сидел на печке, а я устала, а она и говорит: «Вот видите ребятки, умирать мне надо, а то вы все скоро разойдётесь: Тамару и Вальку- замуж, а вас- в Армию возьмут». Я заплакала, подошла и поцеловала её, говорю, что я никуда не пойду и тебя мы не бросим!..
Проходили годы, мы все учились, Тамара работала, мама в последнее время работала секретарём, она понемногу приболевала. Она решила поехать лечиться и уехала в Скопин. Была в Туле, но оно ничего не помогало и её направили в Москву.
Проводили её. Мы остались одни. Жилось нам не особенно хорошо, ели один сухой хлеб, да и его не хватало. Тамара была всё время в Яковлеве, а мы одни вечером сидели на печке и плакали. Мама писала, что её здоровье лучшеет и скоро приеду. Чему мы радовались. Но вот в одно время Тамара решила поехать к ней. Как мы ждали её день со дня, когда она приедет и привезёт новости. Мы были одни дома, всё ещё маленькие, не могли ничего сделать, но вот наконец мы дождались, я бежала навстречу Тамаре. И начались мучительные минуты полного ожидания. Мы ждали свою родную ласковую мать. И вот в одно прекрасное время погода стояла чудная, я помыла полы, убралась и подошла к вешалке повесить одежду, как вдруг внезапно открылась дверь и что я могла увидеть- вошла мама. Я бросила всё, она обняла меня , а я заплакала от радости. «Ну чего же ты плачешь? Что, меня мёртвую на носилках принесли что ли? Я ещё живая.»- сказала она задыхаясь. Пришла Тамара, Вася и Веня, мы её все окружили, она сидела на стуле, она была на голо острижена и вид у нее был болезненный. К нам пришли соседи- все хотели узнать о её здоровье. Ведь её все в деревне любили и уважали от мала до велика. В особенности она любила детишек. Вот придут они к ней в сад, а она им яблок, вишен каждому по куче даст.
Здесь уже она не работала, была очень слаба. Питания хорошего не было. Когда Тамара была в Черни на курсах, то мы вообще сидели голодные. А маме бабушка Фёкла или тётя Поля приносили пирожки или молоко. А когда Тамара вернулась, она была очень слаба. Она купила козу и козлиное молоко не поддержало её. Вот бывало я принесу лука, да корку чёрного хлеба, она кружку кваса возьмёт и вот сидит, да ест, а мы сидим в стороне, смотрим на неё, да заливаемся горькими слезами. И летом, когда были яркие, солнечные дни, она, еле передвигая ноги, шла в сад. И садилась под берёзой на погнивший дуб. У нас была тётя Лиза и к обеду она ушла к себе в Панарино. Пришла тётя Оля с Людой из Огарева. Мы целыми днями никуда не уходили из дома.
Стоял жаркий день, это было 20 августа. Ей стало очень плохо. Тамара была во дворе и говорила с соседками о том, что и как во что её убрать. Мать была уже при смерти, но в полном сознании. Я сидела у её койки и зелёной веткой махала, чтоб ей было прохладно и свежо. Она лежала и тяжело дышала, за последнее время она кашляла одной кровью. У меня были ужасные мысли. Смотрела на неё, видела, вот она ещё чуть живая лежит и ещё моргает глазами, у неё ещё бьётся материнское сердце, а вдруг сейчас она умрёт, и мы останемся одни.
Мне стало страшно. И у меня тихо начали капать слёзы. Она повернула ко мне голову, увидела, подняла свою костлявую руку и провела по моему лицу, потом опустила, и чуть слышно, хриплым, тихим голосом сказала: «Не плачь, я ещё долго буду жить, я с вами буду жить. И у неё самой наслезились уже туманные глаза. «Где Тамара? Я ведь слышу, что они говорят, что меня собираются хоронить, э-э-э, я жить буду» и она повернула голову к шкафу. Я позвала Тамару, подошёл Веня и мы стояли смотрели на неё, на полумёртвую родную мать. Я пощупала ноги, они были холодные. «И ноги холодные»- сказала я. Тамара была здесь же, мать лежала и металась то в одну, то в другую сторону головой. Она видела нас и у неё блестели глаза от слёз. «Вы отойдите, ей тяжело смотреть на вас»- сказала тётя Аня. Потом она сказала: «Всё, Просковья Ивановна скончалась». Мы подняли шум, кричали так громко и горько. Тамара упала и лежала без сознания, порвав на себе платье. Вася уехал в Панарино за тётей Лизой. Потом Тамара встала и подошла к маме и говорит: «Мама, а мама?!!». Но увы! Это уже лежало ещё тёплое, неподвижное тело- её сердце перестало биться. Её положили и она, как живая, даже щёки были розовые, лежала в переднем углу. Меня успокаивала моя учительница Галина Ивановна- красивая, кудрявая полька.
Мне было страшно, когда её стали класть и у неё разошлись руки, я вскрикнула. Тем временем Вася приехал и уже узнал, что мать умерла. И вот он, продираясь сквозь толпу людей, тесно набившихся в избу, подбежал к ней, прильнул лицом к ногам матери и громко зарыдал: «Милая мамочка, что же ты умерла, не дождалась меня, я приехал!. Что же ты нас одних оставила!» Тамара была не в себе, ничего не пила и не ела и только целыми днями и ночами плакала. Плакали мы все, ведь мы лишились единственной опоры, своей матери. Не спали мы три дня. Все три дня приходили и уходили от неё деревенские жители.
Но вот настал день похорон, гробовая крышка стояла на улице у дверей. Когда гроб с телом матери выносили из дома, мы пуще прежнего стали плакать. Я и Венька шли впереди, несли большой венок, Тамара и Вася шли за гробом. Народу собралось довольно много. Могила, вырытая рядом с отцовской была готова. Все прощались, прикасались к холодному лбу матери. Тамара без памяти лежала в трёх метрах от могилы. И когда стали забивать крышку и опускать гроб, то я смотрела вниз, как на верёвках спускается вниз гроб и я чуть не упала, меня кто-то сзади схватил. Всё готово. Уже возвысился небольшой свежий холмик. Вася посадил на могиле розочку. Тамару положили на телегу и когда мы были дома она всё ещё была без памяти. И только когда все сели за стол, она встала расстроенная и задумчивая. После же опять поднялся плачь на весь дом. Она стояла у комода, обхватив голову руками и говорила: «Милые ребятки, я вас не брошу! Я вам буду такая же мать!» Да, а ей было всего 16 лет.
До чего кошмарны были эти дни! После смерти матери в доме всё стирали, мыли, в сад никто из нас не ходил. Я как-то один раз пошла и то он мне показался чужд. Тёмный, яблоки, спелые хорошие яблоки падали на траву. И я быстро удалилась оттуда. Тётя Вера стала чего-то говорить Тамаре- дескать, их надо в приют отдать. И Тамара поехала в тёплое и вернувшись привезла документы. Сколько было непонятных слов для меня! Я читала книжки и знала как сироты живут в приюте и узнала, что это за слово «приют». Сидели в сенях на соломе, тётя Вера рассказывала, а я плакала, Венька ещё не понимал и был рад, что едет туда. Но ни к чему были мои слёзы, настал день собираться. Потом я решила и сказала: «Ну и ладно, Москву увижу.».
И вот в конце августа подъехала запряжённая лошадь и нас посадили. Помню как я обернулась, Тамара шла сзади, и когда мы въехали на бугор я ещё раз обернулась, увидела свой дом и всё, всё, я горько заплакала.
К вечеру приехали на станцию и в ночь мы уже уехали. Однажды на рассвете я стояла у окна вагона. Венька спал, мне тетя Вера сказала: «Смотри, вон она, Москва». И я впереди увидела и по бокам и где-то в стороне всё мелькали яркие огоньки. Утром мы приехали, на вокзале много было народа. Мы сели в трамвай и незаметно как приехали на одну из улиц. Здесь жила другая тётя. У неё была маленькая уютная комната. На следующий день она нас повезла отдавать в детский дом. Большой серый дом, на второй этаж мы вошли, там на диванчиках, стульях, на полу сидели девочки и мальчики, грязные, оборванные. Мы остались одни, а тётя Вера ушла. Через некоторое время она вернулась и сказала что завтра. На другой день мы опять приехали. Нас ввели в кабинет, у нас спрашивали кто у вас есть, мы говорили, что у нас все умерли и родных нет. Когда спросили: «А кто вам эта тётя», я ответила: «Чужая». «Не видно, эта девочка очень похожа на неё». И как мы ни просили, как ни умоляли, весь день я и Венька кланяясь им в ноги, нам отказали и сказали: «У вас есть родные, так пусть они вас и воспитают». Мы ещё больше стали плакать, но всё бесполезно. Мы сошли по улице вниз, там нас дожидалась тётя Вера, и мы несчастными сиротами, оба чуть прикрытые тряпками, побрели по улицам Москвы. Тётя Вера уехала к себе в Егорьевск, нас оставила здесь. Через два дня к нам постучался высокий солидный мужчина с дамой. Так как мы его не знали, дверь открыть не посмели. А когда я выглянула в окно я увидела и чуть приметила: «Э, да это дядя Лёня» у нас была такая фотокарточка. Действительно я не ошиблась. Я ушла в магазин за хлебом. А он тем временем был в квартире и решил взять к себе Веньку. И когда я шла, свернув в переулок, я увидела, шёл он с Татьяной(женой) и сбоку шёл Венька, он шёл в новых ботинках, в новом чёрном костюме и фуражке. «Ты куда, Веня?» а он мне махнул рукой и гордо сказал: «К дяде Лёне, жить у него буду». Я постояла, подумала, уронила несколько слёз и когда они шли по улице я тоже вбежала на эту улицу и смотрела на него до тех пор пока не стало видно. Народа в Москве много, сразу собьешься. Я пришла и долго плакала. Подходил январь, Новый год. Самый лютый месяц, а у меня нечего надеть и обуть. Тётя дала мне свою большую накидку. Ещё свои были брезентовые худые туфельки, да клеточками платьице. Не было варежек и я обычно морозила руки. Чулки худые были- пока дойду до магазина я окончательно замерзала.
Из Егорьевска тётя прислала письмо и пригласила к себе. Тётя Соня проводила до станции, посадила в вагон и я поехала. И у неё я пожила с недельку, отправила опять в Москву. А потом она ещё прислала письмо и пишет: «Пусть она приедет, я ей найду место- определю». И вот я вновь очутилась в Егорьевске. Шла по улице, проклинала всё на свете, основное- свою жизнь. Тётя Вера жила очень хорошо, но меня у себя сдержать видимо не в силах была, и вот однажды она мне сказала такую вещь: «Вот видишь, я сама не работаю, а что же Володя не обязан на всех работать и я решила отдать тебя к людям, будешь у них жить, он сам хороший человек, с Володей работает, мастером. Она тоже хорошая женщина. У них мальчик один, будешь у неё кое-чего делать, что ж, ты уже большая стала, иди с Богом, зарабатывай себе кусок хлеба» Я это всё внимательно выслушала и кажется не то поняла, не то вообще, ничего не поняла, ничего не сказала, а только сошла вниз, прошла во двор, вышла на задний двор, облокотилась у сарая и долго, долго стояла плакала и что-то я решила, что я я удавлюсь. Или мне такая дурная мысль в голову вошла или мне так тяжело было. А какая я большая? Мне и тринадцати лет не было и я вспомнила, когда училась читала про Ваньку Жукова, как он жил у чужих людей и представляла себе такую же тяжёлую и горькую жизнь. В дом я не пошла, а пошла по улице. И только вечером я вернулась вся издрогшая и замерзшая, как полевой цвет, когда касаются холода. А на утро меня тётя Вера повела к «чужим людям» жить.



                ЧАСТЬ 2 «Жизнь в людях»

Рано утром я встала, позавтракала и пошла с тетей. Куда для меня было известно, что я буду жить у чужой тети с дядей. Было морозное утро, из облаков чуть выглядывало потускневшее солнце, иней покрыл все деревья, под ногами звонко хрустел крепкий снег. Когда прошли мы весь город, свернули от площади вправо. Мне ещё никогда не приходилось испытывать такой тяжести, как в этот момент. Помню, как мы вошли в небольшую чистенькую комнату, на полу сидел мальчик около двух лет, скромная обстановка- койка, в углу комод, детская кроватка, большой раскладной стол, красивый буфет, несколько стульев, всё было чисто и убрано. Когда я осмотрелась, увидела, что на кровати лежала женщина, я подошла к ней. Тётя сказала, что я буду у нее жить. И так началась моя жизнь- жизнь испытаний, горя и нужды. Первое время я ходила ночевать к своей тёте. Уходя к вечеру из этого чужого дома, я долгое время не возвращалась никуда- стояла, мёрзла на улице, заходила в магазины, а иногда проходила тёмными улицами. Я вспоминала свой отчий дом, мать сестру, братьев, проклинала эту чужую для меня сторону. И так было каждый день- я уходила опять всё также стояло морозное утро, лицо моё обмерзало, ноги, которые были обуты в брезентовые туфельки и тонкие чулочки решительно мёрзли. Шла, смотрела на других, проходящих мимо меня людей и завидовала им , их счастью. Со временем я уже привыкла и стала жить у них. Илларион Иванович, мой хозяин был хороший человек- высокого роста, всегда задумчивый взгляд, лицо слегка рябой. Жалел меня, как свою дочь. Володя, его сын, был капризный избалованный мальчик, его всегда баловала мать. Иногда я сажала его на саночки, уезжала с ним в город, бывала у своей тёти. А когда все уходили на работу, я укладывала его спать, укачивала его, садилась за стол, писала письмо сестре, братьям. Я никогда не писала спокойно, всегда плакала. В 1938 году уезжала моя тётя из Егорьевск в другое место, для меня это было ещё тяжелее. Собрались вечером у неё, была выпивка и закуска, я плакала весь вечер. И когда её не стало, я часто заходила в её квартиру и подолгу стояла. Затем мы переехали на другую квартиру, здесь было гораздо хуже по сравнению с той. Здесь у меня была подружка с которой я часто ходила в кино, иногда долгими зимними вечерами мы брали большие сани, собирались ребята и катались на санях. На улицу меня особенно не пускали, большинство я сидела дома. У хозяйки родилась ещё девочка, крестила её я. Стоял сентябрьский осенний день, листья уже желтели на деревьях и мы должны были идти в церковь крестить её. Открылись перед нами церковные двери, подошёл поп и окрестил её. Девочка была хорошая, быстро и незаметно росла. Любил её отец и я, а для меня она была единственной, я её любила, как своё родное сокровище.
Хозяйка не бывала дома целыми днями и мне приходилось выполнять все домашние дела. Вставала рано, топила печку, готовила кушать, убирала в комнате, стирала белье и самое основное- следила за детьми. Иногда у меня целыми днями болела голова от угара, а тётя Маруся приходила с работы, увидев что-либо не сделанное, ругала. Я молча выходила из комнаты куда-нибудь в глушь, чтобы никого не видеть, а также и меня чтобы никто не видел.
Быстро проходили дни, а за днями месяцы, годы. Так проходила моя жизнь у чужих людей Часто вечерами в свободное время я с подругой выходила во двор и садилась на лавочке, заводили разговор, когда она говорила о семье, о матери о братьях, я просила, что не надо об этом вообще говорить. Не держала я мысли и о будущей своей жизни. Мне казалось, что всегда моя жизнь будет так протекать. Сквер, который был расположен через дорогу был красивый и уютный уголок для молодёжи. Вечером в свете фонарей собиралась жизнерадостная молодёжь- девушки, парни, но меня в это общество никогда не тянуло, мне хотелось сидеть в одиночестве и думать о чём-то далёком, прошлом. «Ну пойдём в кино»- скажет Клава, пойдём в кино- вот и всё развлечение. Хозяева задумали выстроить себе дом на окраине города. Был отведен участок, который окружал лес, ещё больше хлопот, еще больше работы прибавилось мне. Я уже никуда не ходила, работала целыми днями. Уходила на стройку, собирала в кучу щепки, всю мелочь и только вечером я возвращалась оттуда, детишки обычно радостно меня встречали: «Вая, Вая пишва!»- радовалась и кричала двухлетняя Алька. Выходными днями изредка удавалось зайти к Клаве или к Полине поговорить, и быстро спешить домой. Весной дом отстроили и нужно было переезжать, ещё с вечера укладывали кое-какие вещи, а на утро подъехала машина, уложили всё и уехали. Через несколько дней был совсем другой порядок в новом помещении- большая кухня с русской печкой и просторная терраса с красивым крыльцом. Вспахали весь огород, посадили капусту, картофель и другую овощную мелочь. Илларион Иванович посадил под окном куст малины и смородины. В свободное время обносил кругом изгородь. Когда не бывало никого дома, я убиралась, мыла полы, стирала, купала детишек и только к вечеру была свободна.  А когда тётя Маруся была дома, мы круглыми днями не выходили из леса- рубили-пилили дрова и на тачке вывозили. Вставала я рано, топила печь, готовила и когда всё было подано к столу, я будила тётю Марусю а потом одна уезжала в лес за дровами. Стояли жаркие летние дни, только в лесу была прохлада. Порубив дров целую тачку я ехала по лесной тропинке, вокруг меня всё было так хорошо, кругом цвели цветы- ромашки, колокольчики и я садилась на траву и задумывалась. Вся обливаясь потом я с силой выезжала из леса, подъезжала к дому и становилось на сердце ещё тяжелее. Иногда не предусмотрев какое-либо дело или вообще не было у меня время, хозяйка приходила с работы, ругала меня. «Умеешь есть, умей и делать»- кричала она. «Ты мой хлеб ешь, так будь добра всё делать» А что ей ещё нужно было, всегда она приходила с работы, в доме кругом было всё убрано и чисто, самовар к её приходу был готов и все съедобные кушанья были на столе. Муж её целыми днями был на работе, он был другой человек. Никогда не посмел обидеть и поругать меня, а всегда заступался, когда она ругала меня. Выходными днями они уходили куда-нибудь на вечер или к своей матери в деревню, я вечером оставалась одна, укладывала Вовку и Альку спать, писала письмо сестре, но о плохой своей жизни я никогда не писала. В одно время мне было письмо от братишки, Веня мне писал: «Милая сестрица, до чего же настала для меня жизнь, целыми днями до тёмной ночи я работаю, а работа мне не под силу, ведь мне всего 11 лет, а я делаю всё. Тётя Тая тоже не простая, говорит: «Делай больше , в сто раз умнее будешь», понять так, что в сто раз больше делай, а ешь в сто раз меньше, а я и так в день съедаю десять картошек и кусочек хлебушка». Закончив читать письмо я запела песню «Как в саду при долине громко пел соловей» и вон из дома, в лес, и села на пенёк, долго сидела. Пели птички, где-то вдалеке было слышно пение соловья и я долго, долго сидела…
Пришла хозяйка, начала меня ругать: «Где была? Почему ничего не делаешь?» я молчала и думаю про себя: «Как тебе не совестно, ты меня ругаешь, а ты не знаешь как тяжело у меня на сердце, не знаешь до чего сурова и жестока моя судьба, судьба моего брата». Вася, старший мой брат, уехал в Алексин, к тёте Вере, там жил и работал. В 1940 году мне была прислана телеграмма от сестры, она ехала ко мне. В полдень было жарко, я отправилась на станцию, слышу гудок, свист паровоза, сердце моё заколыхалось. Вот вышли из вагонов все пассажиры и Тамары всё нет и нет. Все прошли, а её нет. Вдруг вижу подходит ко мне, обняла и крепко поцеловала. Мы пошли. Тётя Маруся встретила неплохо, угостила, вечером пришёл Илларион Иванович и всё шутил: «Вот Валюшку замуж отдадим скоро». Днём мы ушли в город, где пришлось нам сфотографироваться. И на третий день она уехала. Тяжела была минута- минута прощания. Уехал поезд, тяжело запыхтел паровоз, весь состав обвеял дымом. Я увидела последний вагон и он скрылся. Тяжело и обидно мне стало. Долго и неподвижно стояла я на платформе.
Подходил Новый год, все ушли на вечер, только я одна осталась дома среди пустых стен. Сходила за Катей, за Клавой, собрала на стол. Выпили чаю и они, мои подруги, поплакали за мою горькую жизнь В 12 часов ночи они(хозяева) пришли. Я проводила Катю домой, а сама долго не возвращалась в дом, сидела на крыльце, вспоминала всё своё такое горькое, сиротское детство. Вспомнила последние минуты смерти матери, когда я покидала и уехала неизвестно для меня куда и зачем, и потом долго сидела, думала о чём-то. Потом почувствовала, что я замерзла и вернулась. Все спали. И я тихонько легла и уснула.
          Тётя Маруся работала ,и её круглыми днями не было дома. Я рано вставала, носила воду, работала всё, что заставляли. Не по силе мне было колоть дрова. И каждый раз в конце недели, я с раннего утра топила печку, кипятила воду и стирала белье. А белья было всегда очень много. А когда тётя приходила и проверяла простиранное бельё, и находила где-нибудь пятнышко, кричала своим глухим голосом: «Что так стираешь, дура? Перестирывай всё вновь!». А если увидит где чего не сделанное дело, то она целыми днями ругала меня и кричала: «Я тебя кормлю, а ты ничего не делаешь!». Управившись со всеми делами я садилась у окна и начинала чинить их бельё. Или штаны или рубашку возьмёт да порвёт Володька, а я ставлю заплаты. Иногда выходными днями, когда все были дома и ко мне приходила Клава, я просилась, чтобы она пустила меня в кино или в городской сад. Она давала мне два рубля и говорила: «Иди, но недолго». Альке ещё и не было года, а она уже болела три раза воспалением лёгких. Хозяйка работала по ночам, и мне в большой комнате приходилось сидеть всю ночь. Однажды, когда я нагнулась к кроватке и пощупала, то сердечко у неё чуть билось, а она была вся холодная. «Умирает»- подумала я и отошла в сторону, подошла к Вовке, он спал крепким сном. Вышла на улицу, стояла тёмная глухая ночь, ни единой души. А потом вернулась и пуще прежнего начала бояться: «Умрёт, что я буду делать?». И эти мысли бесконечно вились в моей голове. А мне и было тогда около тринадцати лет. Я была маленькая ростом, худенькая и всегда всех боялась. Вскоре она выздоровела и я ни минуты не сидела без неё- носила на руках, все дела исполняла с ней. К вечеру выходила с ними гулять. В сквериках было много детишек, копошились там и Вовка с Алькой. А однажды, когда я шла по улице, у меня одна женщина спросила: « Что, это ваши брат с сестричкой?». «Нет- ответила я. Я хожу за ними, у чужих живу». «Ты сама ещё маленькая, а уж за детьми ходишь, а где же у тебя мама?» «Она умерла»- ответила я и голову опустила вниз. Одевалась я скудно: два платьица, кофточка да жёлтые туфельки. А когда мне было уже пятнадцать лет, то мне тётя Маруся давала своё поношенное платье надевать в кино, я его подпоясывала чем-нибудь и надевала её жилетку. Хозяин меня всегда жалел, а его суровая жена пила из меня кровь. Когда он говорил, чтобы она меня не ругала и купила что-нибудь, она молчала, а после говорила мне: «Я тебя прогоню, ишь ты, барыня какая!». Или увидит кастрюлю плохо вычищенную, то подбегала ко мне, совала мне её в нос вместе с грязной тряпкой, кричала: «Делай хорошенько».
С каждым днём мне становилось всё тяжелее и невыносимей жить, всё больше и больше я стала тосковать по сестре и братьям, которых не видела уже несколько лет. Тётя упрекала меня и я решила пойти на работу. В первых числах июня я устроилась и работала на фабрике. В первое время мне тяжело было привыкать, но в последствии я уже совсем привыкла. Знакомы для меня стали фабричные двери, станки и машины, жужжанье моторов. Но зато я стала спокойна за то, что я зарабатываю. Жизнь проходила однообразно. В один прекрасный день, это было воскресенье, я как встала убралась, но в город не ходила. Только что мы пообедали, как к нам пришла Ирина, соседка и села на диван, задумавшись сказала: «В городе народу много, в магазинах- очереди, и по радио сказали, что Германия начала с нами войну…». Меня это ничто не удивило и я вдруг вспомнила 1939 год, когда была война с Финляндией, когда привозили раненых и мы ходили смотреть, и как я боялась смотреть на их раны, перевязки, кровь. Часто зимой вечером мы смотрели в окна госпиталя, а бойцы лежали все чёрные, обмороженные. И вот теперь в этот момент она сказала, я представила то же самое. «Не может быть- сказал хозяин- Мы с Германией договор заключили». И к вечеру мы ушли в город. Действительно в городе ничего не было- всё разобрали, все магазины были пустые, даже соли, спичек и тех не было. Кругом стало неузнаваемо- люди бегали, спешили, кричали, ругались на улицах, в магазинах. Началась мобилизация на фронт, руки от всего отлегли. В город творились чудеса, вечерами было темно, огни не разрешали зажигать, часто была воздушная тревога. На другой день взяли на фронт нашего Иллариона Ивановича. К трём часам дня я пришла с работы, взяла с собой Альку и пошли к военкомату. Его нигде не нашли- уже уехали. Постояли и ушли. Работа стала тяжёлая, работали по 12 часов. Из питания было плохо, многие томились голодом. Купить ничего было невозможно- всё дорого, зарабатывали очень мало. Лично для меня жизнь настала ещё тяжелее. 12 часов отработаю, приду, дома надо убраться, сварить, в лес за дровами. Хозяйке стало ещё тяжелее и она всё чаще ругалась на меня. Письма я уже ни от кого не получала. Немец продвигался всё глубже по нашей территории, подходил к Москве, окружил Тулу, были взяты лучшие наши города. Мой брат Вася был в кавалерийской школе, в последнем письме он писал: «Валя, не пиши мне письма, меня дней через 5-7 отправят на фронт. Прощай милая сестрёнка, может больше не увидимся. Если можно, приезжай ко мне, увидимся, целую, твой брат, Вася.» Долго я плакала, вспоминала своего Васю, ещё маленького мальчишку 13-14 лет, а теперь он уедет на фронт и там погибнет. И больше я не получала от него ничего. Отрабатывая последние часы, мучаясь голодом и сном, я шла домой как очумелая, а отдыхать было некогда, нужно было и дома работать. Тётя Маруся всё больше ругала меня и однажды сказала: «Уходи от меня, ты мне не нужна». Мне до боли было слышать эти слова. Конечно я ей не нужна теперь- дети большие стали, выходила, да и время тяжёлый момент настал. Однажды я отработала ночную смену и измученная, голодная, я пошла искать себе квартиру. Шла тёмными узкими переулками, но зайти ни к кому не решалась. Было пасмурное осеннее утро, слегка дул ветер, моросил мелкий дождь, смывал с лица мои горькие слезы. « Но как мне жить, что я буду делать, если у меня нет ничего, нет даже платья переодеть, не на чем спать?». Я проходила десятки домов, но в них я не входила. Было уже грязно, текли ручьи, дождь всё усиливался, а я всё ходила и ходила. И вот я очутилась на одном крыльце. Решила, постучала. Мне открыла дверь пожилая женщина, я вошла в дом. Было тепло и уютно. Увидев меня она с испуганными глазами спросила: «Тебе чего?» «Я на квартиру пришла» «Ну хорошо, вон там будешь спать»- и она указала мне угол, где стояла маленькая койка и столик, и я ушла. Тётя Маруся уже знала, что я ухожу и её это взорвало, она со мной стала обращаться более вежливо, ведь ей без меня тяжелее будет. Несколько дней я не могла спать и есть, а только плакала. В последствии я уже не стала плакать, а только когда тяжко мне, выйду, посмотрю во все стороны и не знаю и не вижу, где мой родной край, где я оставила родину, разбитую семью. Вздохну да и всё. День ото дня становилось всё тяжелее и невыносимей жить. В магазинах ничего не стало, на базарах всё дорого, зарплата была  скудная.  Не выходить из фабрики 12 часов было тяжко и невыносимо. Мучились голодом, есть было нечего, кроме пайки хлеба. Да и то не могли получить, по нескольку дней стояли в очереди и уходили пустые. Жители города бедствовали. Пронеслись слухи, что в Рязани хлеб есть и народ ездил туда. Фабрики и заводы остановились из-за топлива и энергии. В начале марта 1942 года, решила поехать за хлебом и я, из-за нужды, чтобы избавиться от голодной смерти я решилась на всё, уехать за куском хлеба. Мне было невозможно смотреть на Вовку с Алькой, они дети, просыпались ночами, плакали, просили кусочек хлебушка. Вместе с ними плакала и я. И вот, я утром встала, собрала себе мешок, уложила туда вещи, новые хорошие вещи, которые мне пришлось менять на хлеб, оделась потеплее, валенки дала хозяйка новые своё меховоё пальто и забрала на дорогу денег 250 рублей. Зашли за мной соседки и мы поехали.
Я шла городом. Очереди стояли у магазинов ужасные. Шла и думала, что я привезу много хлеба и мы будем есть. Не будет плакать Алька, которая по ночам плачет и просит есть, а Вовка проклинал Гитлера. Вместе с этими мыслями я думала о прошлом своём далёком горе. Жива ли Тамара, ведь там сейчас немцы, живы ли Василий с Венькой? При такой мысли я забывала куда я иду и плакала дорогой, вспоминалось, как я уезжала и как мы прощались, как всё это жестоко и горько было. А теперь настала иная жизнь, стала война. Лучше не жить не мучиться, как думала я. Дошла до окраин города потом остановилась и посмотрела ещё раз на этот уютный спокойный городок. Поправила кошелку на спине и зашагала быстрее. Я представляла как я еду, потом как приеду, привезу много хлеба и у меня перед глазами стала ужасная повесть- Серёжки, которому и было 11 лет и он уехал в Ташкент. А что вдруг и я приеду, у никого не будет? О, это ужас! И стараюсь успокоить сама себя, но ненадолго, прежние мысли вновь одолевали меня. Незаметно добрела до станции, всюду шли, бежали люди с мешками, ругались и кричали. «А вот в такое положение и я видимо попаду»- думала я, но всё же решилась на всё и поехала.
На станции было много народа, подходили и отходили поезда, но мне нигде не удалось сесть. Но вот сотни людей побежали, за ними и я . А, товарный! «Куда?» «На Рязань». И мы уселись, моё счастье, поезд тронулся. Замелькали снежные поля, крохотные домики. Тихо и мирно постукивают вагонные колёса. За четыре дня мы добрались до одной из станций Рязанской области. Торбеево. Мы слезли, но здесь ничего не оказалось- хлеба нет, а если есть, то очень дорого. Но вот ещё один поезд, куда вновь сели и поехали. На одной станции поезд остановился и многие вышли из вагонов купить что-либо покушать, вышла и я. Вдруг как в один момент поезд тронулся и я сесть не могла, ведь это пассажирский и я что было силы бежала за поездом, который шёл всё быстрее и быстрее, но вот последние вагоны, а я без памяти всё бежала и бежала. Сердце у меня сильно забилось и я упала под последний вагон. Не помню, что со мной было, меня схватил один военный, подали свисток, поезд остановился. Меня вели под руки двое солдат, когда я нашла свой вагон и очутилась там, то я в последствии почувствовала, что у меня болит сильно нога и вся спина. Доехали до Рузаевки, слезли и пошли в деревню. Было ещё рано, когда мы вошли в одну деревеньку, дома были маленькие, кругом были завалены сугробами и окошки крохотные ещё было видно. К вечеру у меня было уже все три с половиной пуда, из них два пуда муки и полтора пуда пшена. В каждом доме меня кормили, в каждом доме я села и отогревалась. И на дорогу себе я набрала хлеба , лепёшек, блинов, картофель. Увидели меня мои соседки и позавидовали, что у меня всё так быстро разобрали. Я положила на саночки свои мешки и поехала, а с полудороги мне пришлось подъехать с одним колхозником.  На станцию я приехала было уже к вечеру. , вдалеке было слышно, как солдаты пели песню «Люба, Любушка». На станции я посидела ночь и день, соседок я не дождалась- они задержались где-то. У меня был табак и за табак я села в одном из эшелонов. Спать пришлось немного, так как на станции Сасово меня ссадили, ещё тяжелее и обидней стало мне. Стою я на платформе и видно было, как пошёл поезд, как упала под колёса женщина, её разрезало пополам, а впереди ещё уйма аварий. Люди как дрова цеплялись, садились на подножки и падали вниз. Намертво. Я вошла на станцию и там всюду м везде сидели одни голодные, измученные люди. На руках умирали дети от голода. Встречали начальников, просились, чтобы всех отправили, но никто не обращал внимания на этих мужчин и женщин с детьми. Я повстречала свою одну знакомую девушку по работе. На станцию в это время прибыл воинский эшелон. Я с Ритой пошла в столовую, где много было солдат. Взяли с ней в консервных банках супа, покушали и сидим, смотрим, к нам подходят двое солдат- высокие, солидные кавалеристы. Стали у нас спрашивать: «Что за станция куда вы едете?». Мы сказали, что едем домой, везём хлеб, а вот с поездами очень трудно, никак нельзя уехать. «О, девушки- весело сказал один из них- поедемте с нами. Вы только вещи тихо пронесите, а сами вон там пройдёте»- и он указал в другую сторону эшелона. Мы так и сделали. Вещи наши они положили в один из вагонов, а после сели и мы. Вагон был большой, в нём стояло восемь лошадей, а по середине вагона висели уздечки и остальная рухлядь, лежали тюки сена, сидел молодой красноармеец. Когда поезд тронулся, то Рита долго стояла у двери и смотрела наружу. Но вот полустанок. Подходит один боец и Риту позвали в следующий вагон, она не шла, но они пригрозили ей, что сбросят на ходу и увели её. Я осталась одна, мне стало страшно, мысли в голове я ни единой не держала, подошла к двери, пошире приоткрыла её и стою, смотрю вдаль, как мелькают перед глазами снежные поля, как проходят люди, а я еду и думаю: «Всё же я счастливая, я еду.». Но потом этот боец подошёл ко мне и говорит: «Сядь»- я не садилась, но он насильно упросил меня и я села на тюк сена. Долго мы разговаривали, он рассказывал о войне, о том, что они все едут на фронт, о том, что может ранят, может убьют. А я рассказывала о нашей тяжёлой жизни, о том, как мы живём тяжело и голодно, что война принесла много горя и страданий народу. «Ты, может быть, кушать хочешь?»- сказал он. Я хотела есть, но я категорически отказалась. Потом он нахально стал приставать ко мне и лез, говорит: «Нам нужна женщина, мы едем на смерть.». Я ему избила в кровь всё лицо, исцарапала все руки, драла его за волосы и кричала: «Помогите!». Но он с насмешливым взглядом посмотрел на меня и говорит: «На следующей станции слезай, нам такие гордые и капризные не нужны. За это мы и возим вас.»- засмеялся он и отошёл к лошади, дал ей сена. Я стояла и плакала, он опять стал приставать, тогда я с силой вырвалась, подбежала к двери и решила выброситься вон из вагона, я не знаю, как я удержалась, что он меня схватил за полы пальто и удержал. «Ну хорошо, я не буду»- сказал он и запел какую-то песню. Эшелон стал тише идти и вот в лесной чаще он остановился. Это разъезд. Он схватил мои мешки, санки, выбросил вон и спихнул меня. Я упала в снег лицом  и лежала. И когда я подняла голову, я увидела, что около меня стояли те самые, которых я видела в столовой и ещё какой-то командир стоял и спрашивал у меня: «В каком вагоне ехала, что он говорил? В первый вагон посадите её и пусть доедет до своей станции»- сказал он сурово, подошёл к тому вагону в котором ехала я, взяли того бойца и увели куда-то. Меня посадили в первый вагон. Там я увидела одного кавалериста, которого видела в столовой и ещё одного пожилого бойца годов 39. Проехали несколько станций, потом один боец постарше, который слез и поезд двинулся, он видимо сел в другой вагон. И я опять осталась наедине. Он подошёл ко мне и сказал, смотря исподлобья: «Ну что, не согласишься?» «Эх, дурак, как же вам ни стыдно, я же вам дочь, а вы такие глупости говорите!»- и я стала плакать пуще прежнего. Он подошёл к лошадям, дал им сена, потом подходит ко мне, стукнул меня по плечу и говорит: «Нам такая не нужна, таких мы не возим. Слезай, вот сейчас остановка будет.». Мне было хорошо слышно, как тяжело пыхтя двигался паровоз, вот гудок, другой и он остановился. В глухом тёмном лесу нет никого и ничего. Это полустанок. Меня выкинули из вагона, я села на снег, обняла мешки руками. Было совсем темно, поезд ушёл и я одна сижу на линии и нет ни души. Я сползла вниз под откос, выкопала руками себе яму, втащила туда мешки, положила, а сама села на них, облокотившись на санки. Я уже не плакала, а только проклинала свою горькую сиротскую судьбу, проклинала жизнь. Ночь для меня казалась годом. Я совершенно вся замёрзла. Было голодно. И только к утру я смогла сомкнуть глаза и уснула. Рассвело. Я пошла по линии, длинную верёвку привязала к санкам через плечи, шла, в глазах у меня было мутно и казалось всё кружилось предо мною . К обеду я пришла на станцию, купила немного хлеба, поела и снова пошла. Я решила идти всю дорогу пешью, а маршрут был далёким. В глазах у меня темнело, шла спотыкаясь и десятки людей шли также, как и я. Я не могла смотреть на тех, кто сидел и ел хлеб. Я несколько раз падала, у меня не было сил, чтобы подняться. Но вот мне встретились двое пожилых мужчин и взяли меня с собой, они тоже из Егорьевска. Прошли несколько километров, впереди виднелась деревушка. И когда они остановились передохнуть, сказали мне: «Ступай вон в те  дома, попроси хлеба». И я оставила с ними вещи и пошла. В глазах до того стало темно, что я прошла метров 100 и три раза упала. Подошла к дому, постучалась. «А как я буду просить хлеба?»- мелькнула у меня мысль, ведь я в жизни никогда не просила ничего. А теперь меня голод заставил. Вошла в дом, слёзы ручьём льются, слова не могу сказать. Сочувствующие люди не могли этого сделать и каждый надавал мне еды. Вышла, ещё по две картошки дала тем двум мужчинам и мы пошли дальше. Немного лучше и легче стало мне. Покушала, к вечеру добрели до одной станции, которая была вся разбита, стоял один вагон, в нем помещались пассажиры, здесь была надежда, ходили пассажирские поезда. Внесла я вещи в холодный вагон. Народа в нём было много, негде было даже встать. Но вскоре я устроилась в углу, на маленькой лавочке. И выходить из этого вагона было некуда, поезда сутками не приходили, на улице беспрерывно шёл снег. К вечеру я вышла на улицу, крупными шапками шёл снег, оделось всё белой пеленой.  Я прошла метров 150-200, смотрю- стоит разбитый сарай, а там доверху было навалено мороженой капусты. Люди тащили её. Я взяла два кочана и пошла обратно в вагон, по пути я съела один кочан и почувствовала, что я сытая.. Ночами спать не приходилось- следила за мешками. Были случаи у кого мешки стащили, у кого разрезали, у каждого всё пропадало. На вторые сутки у меня распухли ноги, лицо, отекли руки, распухло всё горло. Я уже не могла сидеть и прилегла на мешки. Меня одолевала знобь и холод, мучил голод. Меня совершенно заели вши, я когда грела охладевшая руки рукав в рукаве, то я просто кучами сгребала их. На третьи сутки меня две незнакомых женщины увезли на санках в деревню, которая была рядом, всего несколько сотен метров. Как я была счастлива, когда я лежала на русской, хорошо отопленной печке. Потом они меня проводили на станцию, купили билет и я поехала. На следующей станции- Шилово- было много народа, ожидали поезд. Но когда подошёл к платформе поезд, начали всех разгонять  и сказали, что посадки не будет, поедут военные. Я сняла мешки, санки, стою на платформе и вдруг ко мне подходит женщина с большими санями чем-то тяжело нагруженными . «Чего смотришь?» строго сказала она «Поедем вместе, быстрее доедем, у нас салазки и всё.» Выслушав внимательно её я вытерла своё опухшее лицо, накинула верёвку санок и потащилась еле передвигая ноги. Помню, как мы проходили большими широкими дорогами, взбирались на небольшие пригорки, шли по железнодорожной насыпи, а к вечеру уже стемнело, мы забрели в деревню, где остановились переночевать. За все дни мы хорошо уснули в тепле, на соломе. И так мы шли несколько дней подряд. Она успокаивала меня, кормила всю дорогу, делила всё пополам, она рассказывала, что сама из Малаховки, какая семья. Потные, усталые мы садились на снег и несколько минут отдыхали. Но вот миновали станцию, где была посадка, она мне купила билет и мы поехали. И так ехали несколько станций. Но вот у неё денег не стало мне на билет. Садились в вагоны, я ложилась под лавку, а она меня закрывала и закладывала мешками. На одной станции была пересадка, было народа ужас сколько, и мы потеряли друг друга. И больше я её не видела. Тут мне повстречались те двое мужчин с которыми я шла пешью. «Э, да вот наша дочка. Ну, поедем с нами». И я опять осталась с ними. Вечером пришёл один из составов, люди суетились, бегали, кричали, толкали на бегу друг друга. Мои дядьки уселись в один товарный вагон, и когда я подбежала, только успела взяться за мешки и поезд тронулся. Упала тут я на мешки, ещё сильнее я стала рыдать. Кругом было темно и безлюдно, только звёзды тускло мелькали на небе, да я одна сидела и плакала. На утро пошла пешью, дошла до одной деревушки, переночевала. Хозяйка покормила меня. Я на пшено сменяла у неё буханку хлеба. И в ночь я уехала пассажирским поездом до Воскресенска, а здесь уже стал виден и свой город. Я не знаю с какой радостью меня встречали городские улицы, дорогие друзья и знакомые, мне казалось, что я не была здесь долгие годы. Чувствовала я себя теперь уже лучше, чем прежде. Еду городом, а в магазинах ужас один- сотни людей стояли за пайкой хлеба, да и тот не могли получить. Множество лиц оборачивалось и смотрело на меня удивлёнными взглядами. Одна женщина подошла ко мне,  нагнулась и пощупала рукой мешки. «Муку везёшь?»- спросила она «Да»- ответила я. Проехала город, спустилась вниз,  и здесь мне было уже видно свой дом. Подхожу. Сугробы снега ещё выше стали, снега больше подсыпало. Меня никто не встречал, не выбежал из дома Володька, не встретила меня Алька. Но это лучше. В заднее крыльцо стучу, никого нет, еще один стук. Слышу, открывается дверь из кухни, сердце затрепетало. «Кто там?»- спросил Вовка «Это я, Володя, открой дверь- закрылась»- и я еле разбирая его слова слышу: «Мама, это какая-то тётенька». Меня удивило, неужели он меня забыл? «Кто здесь?»- спросила тётя Маруся и когда она открыла дверь, я взглянула на неё, она меня не узнала. «А, это ты, Валя»- вскрикнула она и заплакала «Да где же ты была, я уже думала ты где пропала.» И вошла, дала ребятам по маленькому кусочку хлебушка, который берегла для них и сама не ела. Согрела кипятку я, погрелась, переоделась и мы долго сидели разговаривали. Пришли ко мне мои подруги- Катя и Нюра. Завидными глазами посмотрели на мои мешки, заплакали и говорят: «Валя, поедем ещё, ведь ты теперь дорогу знаешь!». «А у нас Толя с голоду умер»-задумавшись сказала Катя. «Знаете, девчата, денька через два, а то я измучилась»- сказала я. Когда я подошла к зеркалу, то я не могла убедиться в том, что это была действительно я. Я была чёрная, лицо было худое, глаза вваленные, нос длинный, щёки опали, руки как плети, одна кожа оттянула кость, но зато ноги были распухшие. Через два дня на третий за мной зашли девчата и мы поехали. Здесь было другое, мне была известна дорога и все дорожные законы. Ехали на площадках, на буферах, и всё же на пятый день мы приехали. Наменяли себе муки, пшена, на дорогу хлеба и поехали обратно. На одном из воинских эшелонов нас ссадили, а Катю с Нюрой увели к начальнику станции, а я долго сидела одна, а потом пришли все, взяли вещи и опять вошли на станцию. Повели в комендатуру. У них спросили кое о чём, они более подробно рассказали и их отпустили. Вечером мы сели на поезд и уехали. На станции Торбеево мы сидели два дня. Хлеб у нас весь кончился, мы собирали на деревне хлеба и ели, большую часть были голодны, но всё же было веселее, мы были вместе- 4 девочки. Через несколько дней мы уже были дома, с веселью и радостью встретили нас. Мне была прислана телеграмма от Тамары, она писала: «Если плохо жить, приезжай ко мне». Я не долго думая решила уехать на родину. И в первых числах апреля я собралась ехать из этой чужой стороны. Испекла себе на дорогу десяток лепёшек, сварила кастрюлю каши, собрала себе скудную котомку, уложила свои старенькие платья, пару туфлей, чулки, надела своё уже поношенное осеннее пальто, бурки с галошами, которые были в заплатках, сшила себе трикотажные варежки. Накинув на плечи сумку я стала прощаться.

                «Я еду на родину»
Тётя Маруся была на работе, дома были только я, Вовка и Аля. Я уже собралась. Вовка побольше понимал, что я уезжаю от них навсегда, Аля плакала. Я шла по городу, прощаясь с каждым домом, улицей, ещё раз посмотрела на клуб им. Конина, горсад, на этих прошедших людей. Мне встречались знакомые и провожали с торжеством. На станции было очень много народу, поезд не отходил, по перрону суетились и бегали пассажиры, мне сесть не удалось, билеты не давали, куда ехать мне, какие станции, города я должна проезжать я тоже не знала. К составу не подпускали, и когда поезд тронулся, я уцепилась за подножку и влезла на буфера. Но вот поезд пошёл быстрее, я долго смотрела вдаль и ещё заметно было видно город, и когда я ещё раз взглянула уже из глаз мелькнула фабричная башня и больше ничего не видно. Поезд мчался всё быстрее, на буфере было холодно, ветер с морозом пронизывал насквозь. На станции Рыбное пришлось сходить, дальше ехать было трудно, билетов не давали, люди кое как цеплялись, висели на подножках. Я с трудом ехала от одной станции до другой. Хлеба у меня не стало, каша прокисла и ту всю поела. Есть было совершенно нечего. На одной станции пришлось сидеть несколько дней. Но вот настал вечер. Темно, люди толкаясь на бегу бежали в темноте первее друг друга. Побежала и я. Смотрю, садятся в вагон, полезла и я, там было много кирпича. «На узловую»- шептались пассажиры. Но вот подошёл милиционер и стали всех выгонять из вагона. Я сидела у двери, первая попалась я. Стояло много военных, мне в руки подал кто-то мешок, я его взяла, а когда ощупала, в нем оказались сухари. У меня потемнело в глазах, я зашаталась и чуть не упала. Меня окружили, в руках у солдата был фонарь. Люди один за другим вылезали и ругались. Я не знала что сделать с собой. Сказали, что приведут всех к начальнику станции и оштрафуют на 50 рублей, а у меня ни копейки не было. Я уронила нарочно свой мешок и нагнулась. «Чего нагибаешься, стой!»- кричали солдаты «Да постойте ребята, я завяжу сейчас». Они смотрели в вагон, а я воспользовалась этим моментом, под вагон, другой, через рельсы да и убежала. До полуночи я просидела на улице, а потом решила пойти на вокзал. Там я устроилась в углу и уснула. На утро мне удалось влезть в товарняк и я уехала. Изнемогая холодом и голодом по нескольку дней я ничего не ела, у меня болели ноги, болели все внутренности. В ночь приехали в Волово. Здесь когда-то, несколько лет назад, гостила я у дяди Сергея. Передохнула на вокзале. На утро я пошла в город, можно ли было узнать Волово!? Когда-то был уютный городок, а теперь в чистом поле стояли стены, одни высокие трубы, пепел, груды камней и обломков. Я долго ходила и среди развалин я не могла найти дом, где жил дядя Сергей. Вот базар, вот эта улица, но где же он, где его семья? Никого не было. Пошла на окраину, там жила наша тётя Лиза. Нашла её дом, мне ответили, что она с семьёй уехала и в доме никого нет. Тяжело на сердце у меня стало, пошла дорогой на свою станцию. Помню как я ещё раз оглянулась на разрушенный город и зашагала по шоссейной дороге быстрее. Много было снега, дорогу я точно не знала и поэтому я шла по линии к Тёплому. До обеда была хорошая погода, ярко светило солнце, хотя и было холодно. После обеда пошёл снег, потом пошёл дождь. Я замёрзла. Промочило насквозь, ноги были мокрые, галоши порвались. И только к вечеру я добралась до станции Тёплое. Не доходя ещё километр на дороге невозможно было пройти, снегом занесло всё, слякоть, слегка грязь и вода. Я остановилась, тяжело вздохнула, пошевелила голодными челюстями, потом горько заплакала, проклиная свою тяжкую судьбу-жизнь, дальше идти не могла и вошла в один маленький домик, попросилась переночевать. Хозяйка сказала, что у неё много солдат, а потом осмотрела меня, сжалилась, сняла с меня бурки, пальто, дала мне кружку молока, кусок хлеба. С каким удовольствием я поела! Я влезла на русскую печку, как там было тепло и уютно, и облокотившись на правую руку я задремала. Я чуть могла слышать, как вошли солдаты, как брали ведро и наливали в машину. «Ничего, до Ефремова доедем»- громко говорили они. Я слышала, но глаза открыть я не могла. Хозяйка указала на меня и сказала, что мне ехать недалеко, на Ефремов, 18 км. Один солдат подошёл к печке, поднял руку и ущипнул меня за нос. «Да, дочка, дочка, жаль тебя, ну, поедем с нами.» Я быстро встала, натянула с трудом мокрые бурки, мокрое пальто, платок и вышла на улицу, села в машину. Поехали. Дорогой часто останавливались, шли войска, фронт был рядом. «Доробино»-сказал мне солдат «Слезай». Я слезла с машины, замёрзла вся, пальто у меня обледенело, бурки превратились в лёд. Они уехали, а я долгое время стояла на шоссе не соображая куда мне идти. Куда и к кому? В полумраке я могла рассмотреть по обе стороны дороги дома, но где же мой дом? Вот наши соседи- Малаховы, Акимовы, а моего дома нет. «Куда я пойду, никого у меня нет». И я всё же, припоминая знакомую дорогу, пошла вниз. Перешла гать, там несколько разбитых танков завязли в грязи. Иду по цыгановке, кругом ни души, на другой стороне деревни слышен лай собак. Чуть припоминая этот дом, где жила моя сестра. Подхожу, окно открыто. Остановилась, смотрю- крохотная избушка, русская печь, стол и ещё один стол, в углу кровать. На стенах висят фотографии. «Что мне делать?»-подумала я и подошла к дверям. Стучу, слышу в сенях Тамара кричит чего- то на овец, видимо вышли со двора. Ещё раз стучу. «Кто здесь?»- спросила Тамара. «Я, открой», «Кто это вы?»- в такой поздний час она не узнала меня. «Тамара, это я, что же ты не открываешь?», «Валя!»- воскликнула она, открыла дверь и я вошла в тёплую избу. Она раздевала меня, обнимала, целовала, дала тёплые, сухие валенки, чистое белье. И когда я осмотрелась, увидела, что за столом сидела её свекровь, на руках она держала десятимесячного Лёньку. Поставили самовар, накормили и легли спать. За все эти тяжкие дни, все в холоде и грязи, я впервые легла на чистую постель. Всю ночь мы не спали, а только разговаривали и плакали. Всю ночь мы плакали, вспоминали свою семью, мать, дом, братьев. На следующий день я решила пойти в деревню и я пошла. Смотрю на эти дома, домишки, сады, а вот и место где был мой дом. После долгой разлуки с родиной я с удовольствием прошла вдоль и посмотрела на всё. Вместо нашего дома- одни кочки, сада тоже нет, несколько яблонь, вишни все порублены, кругом ничего нет. Нет той берёзы, под которой моя мать в жаркие, летние дни сидела на бревне, вязала шапки, чулки. Кругом ничего нет, всё разбито, растащено. Постояла я ещё несколько минут, стёрла слёзы, вздохнула и ушла, еле переступая ногами..
Часто меня приглашали к себе наши соседи, и когда я находилась в этих тёплых домах, главное у людей, среди которых я росла и которые видели и знали всю нашу семью. Тётя Оля Малахова часто вспоминала мою мать, всегда такую вежливую и приветливую женщину. Тётя Аня Рыжова, эта добродушная старушка, у которой на глазах росли мы, умерли отец и мать, многое рассказывала. Я обычно слушала с грустью на сердце и горькие слёзы обливали моё лицо. Трудно и невыносимо мне было пройти мимо того места, где был наш дом. Иногда проходила по дорожке, которая, как помню с детства, шла от дома и до конца сада и кончалась у вишен. Вот это место здесь было любимым местом моей матери. Здесь росла высокая берёза, а под ней лежало погнившее дерево. Последнее время мать сидела здесь, здесь мало проходило сквозь ветки берёзы солнце. Нет уже той красивой беседки, которая была осажена акацией, диванчика, аккуратно выделанного в углу беседки, скульптуры Ленина. Теперь нет ничего, короткие ветки акации только высятся вверх. Я подошла к дому и не могла припомнить, нагнулась нашла уже почерневший кирпич и он дорог был для меня. Кругом всё поросло высокой полыньёй и бурьяном. И когда я вышла к камням, то очень хорошо было видно Спасское кладбище, церковь. Жестока судьба, судьба человеческая зависти от всего. Не стало никого, нет ничего. И я уходила из этого совершенно чужого дома, где жила сестра, куда-нибудь, где легче припоминать своё детство и всю семью. Когда-то, в школьные годы, я с другими девчатами собирала ягоды, рвала щавель в камнях, ходили в осинник. Вечером там стерегли коров, были наши мальчишки, мы разжигали костры, пекли картошку, скотина ходила, щипая траву, а мы играли  разные игры. И когда поздно вечером я пригоняла свою Маруську мне жаль её было, что она будет ночь стоять и не есть, думала больше молока даст. Иногда просила Веньку или Ваську, чтобы они пошли со мною травки порвать, но они отказывались и тогда я брела в сад за лопухами или за свекольной ботвой в огород.
Была ещё в Доробине изба-читальня, красный уголок. Вечером взрослые девчата и парни собирались там, когда было кино. Я тоже потихоньку убегала. Часто бывали и спектакли. Денег не было, и мы собирались с девчонками, пробирались сквозь толпу молодёжи. Вечером молодёжь шла вдоль деревни, весело под гармошку пели песни, частушки, на красном мосту собирали вечеру в тихие летние дни. И вот мне всё это вспоминалось, а иногда и казалось, что это всё было когда-то давно-давно, теперь уже не то стало. Эта же молодёжь, часть из них на фронтах, вместо тех весёлых девушек стали задумчивые хозяйки и по куче детей. Я приходила к себе, садилась у окна, и мне хорошо было видно за буграми на высоте память моего старого дома.
Мне кажется, что дни проходили годами, так они для меня были долги и скучны. Прошло пять лет моей разлуки с родиной, я встречала людей из деревни, подруг и я не могла никого узнать. В доме где я жила всегда было скучно, а иногда хотелось уйти куда-либо, чтобы не видеть ничего.. Но я со временем стала привыкать, хотя окружающее меня и было чуждо. Ходила на работу в колхоз. Что и было трудно для меня привыкать, семья была небольшая- сестра, её десятимесячный ребёнок, муж, свекровь и две золовки. В доме было всегда много хлопот, но делать чего-либо было некому кроме сестры. Она работала в школе, приходила с работы, убирала хозяйство и поздно вечером она только могла лечь спать. Так как Николая не было дома, я спала с ней. Проходила весна, наступало лето, меня бесконечно стали посылать на трудовой фронт- копать окопы. Уходить было не с чем- одна коврига хлеба, да в узелочек завязана соль. Фронт был рядом. Трудно приходилось с утра до тёмной ночи с лопатой или киркой в руках долбить землю. И только поздно вечером я возвращалась в разбитый сарай, где много было соломы и спали мы там все, как звери в берлогах. Иногда целыми днями шёл дождь, я вся измокшая, холодная, изнемогая от голода, падала на землю и вскоре сушиться и обогреться было негде. Один холодный сарай, а день в работе. Временами немецкие самолёты налетали и бомбили, я видела, как живут в землянках день и ночь наши бойцы, офицеры. Иногда, когда враг сыпал, как горох бомбы, мы залезали к ним в землянки или траншеи, выкопанные нами, и сидели там. Много стояло на боевом счету орудий, пушек, противотанковых орудий. Около двух месяцев пришлось мне голодной и раздетой, скитаться на окопах. И когда нас всех отправляли домой, мы ушли, я оглянулась и увидела позади себя рвы, окопы и траншеи, проволочные заграждения. Дома сестра меня встретила, я выкупалась. За долгое время я впервые увидела так близко около себя воду, чистоту, воздух. Но и здесь мне не было покоя- хозяйка смотрела на меня искоса и всегда, когда я приходила измученная и голодная с работы они собирали обед, садились все и кушали, но меня из них никто не приглашал, а сама я боялась садиться. И вечерами, когда Тамара приходила, я уже спала в амбаре. Подойдёт ко мне и спросит: «Валя, ты ела?». Я отвечала, что ужинала, а сама голодна как волк. Она приносила мне кружку молока и кусок чёрного хлеба. А я всё это поскорее лопала, не жевавши. На работе мои подруги уже заметили, что Маруся наша(дочь свекрови) во время перерыва садилась и ела молоко, лепёшки и яйца, а я забивалась куда-нибудь подальше и долго-долго сидела, не выходя. Тогда они догадывались и давали мне чего-нибудь поесть. А иногда в жаркие летние дни я приходила на обед. Уходила на задний двор дома, где много было деревьев, кустарников, внизу протекала маленькая речушка, а на широком лугу пестрели цветы, жарко грело июльское солнце.. И я долго сижу, а потом упаду лицом в землю и засыпаю. Подниму голову и я увижу сразу- вон на той возвышенности только  один кустарник- это память моего дома, сада, семьи. Приходилось в грустные минуты переживания моей сиротской жизни уходить и на тот бугор, где возвышалось кладбище. Пройдя луг, переходила речку, поднималась на бугор, а на углу  кладбища были три неподвижных могилы. На маминой могиле всё выше росла розочка, которую посадил брат Вася, на папиной- сирень. Одна детская могила тоже поросла травой и цветами.  Я долго стояла и смотрела, думала и вспоминала пять лет тому назад, семью, мать. А теперь она тут лежит и ничего не знает, а я мучаюсь, мучаемся мы все, её дети-сироты. Потом я падала на могилу, обнимала её руками, плакала и звала к себе на помощь мать или желала, чтобы она взяла меня к себе, но всё было мертво. Я вставала, ходила по кладбищу, рвала цветы, плела венки, убирала могилы. Вокруг меня стояли одни кресты на бугорочках, разбитая церковь, из которой ежеминутно вылетали грачи и кричали и там где-то в кустарнике пел соловей. Да, я одна нахожусь среди мёртвых и плачу по своим родителям. Тамара ничего не знала, ибо я ей ничего никогда не говорила. Меня опять послали на окопы, двоих ребят и трёх девчат. Положили хлеба, соли, огурцов, одну пару белья и отправились в путь. Отбыв свой срок, 5 дней, нас отправили домой, но я не пошла, а решила пойти к тёте Вере в Алексин. Идти было далеко, но я никогда не считалась с трудностями и пошла. Наказала девчатам передать Тамаре, что я ушла к тёте. Шоссейка проходила широкая и гладко асфальтированная, но везде и всюду стояла охрана военных, а я этого боялась. Проходила кустами, пролазила по канавам, переползала через линии. Постирала в мозоли все ноги, которые болели до невозможности и вспухли. Но вот я нашла Алексин, пришла к тёте. Дома не было никого, одна Валюшка спала. Конечно встретили тоже со слезами, пробыла я у неё ровно месяц, сшила она мне юбку, дала две кофточки, чулки и носки. Я связала себе на дорогу тапочки она испекла мне лепёшек из отрубей со свёклой и я ушла. Хорошо пришлось мне добраться- всю дорогу ехала на машине. Один даже посадил меня в кабину и угощал меня шоколадом и белым хлебом, и я благополучно доехала. Дело было к вечеру, уже садилось солнце, чуть было видно багровый закат,  было тепло и влажно. Я подошла к дому, открыла дверь и вошла, меня никто не встретил. Я сказала: «Здравствуйте»- но мне никто не ответил. Все сидели за столом и ели только что сваренную картошку. Я прошла в передний угол, сняла с плеч котомку, положила её на пол, разделась. Все молчат и косятся на меня. Пришла Тамара, и на сердце невольно стало легко. На другой день у меня распухли ноги и я не могла идти на работу. А в сентябре, после обеда, мне принесли повестку в Ф.З.О., мне конечно хотелось отсюда уехать. Тамара меня не пускала и всё плакала, а 7-го я должна была уезжать.  Колхоз мне купил ботинки, маленький пиджак, дали хлеба и отправили меня в ночь. Пришлось переспать на полу райисполкома. А наутро нас всех построили, записали, и к вечеру нас всех отправили в Тулу. Утром мы прибыли, человек около трёхсот построили и повели по улице города, а потом нас поместили в корпусе, в больших светлых комнатах. И так началась моя новая жизнь!
Почти две недели нас всё формировали, а потом нас повели в завод. Для меня были уже знакомы эти фабрично-заводские двери, станки и машины, визжанье моторов. Меня назначили в механический секретный цех работать токарем. Но недолго пришлось, сняли всех с должностей и поставили работать по указанию директора завода. Я попросилась и работала на станке, но это была учёба, которая продолжалась 4 месяца. Хорошо было то, что мы ни за что не отвечали. У нас был свой директор школы мастера. В 6- подъём, физзарядка, туалет. Спать днём не разрешалось, были и военные занятия, с нами занимался военрук. В комнатах была чистота и порядок, у каждого своя койка, принадлежности, тумбочка, стул.  Я, как любительница чем-либо заняться, всегда у меня были вышиты наволочка, полотенце, салфеточка на тумбе. Гулять нас не пускали, только по разрешению директора школы. Стояли в наряде дневальными по общежитию. Я была старшей по комнате и девчата всегда уважали и хорошо относились ко мне. Питались в столовой хорошо- три раза в день. Часто на строем проводили по улицам города в цирк, кино, театр. Жизнь протекала хорошо и мне казалось, что настал для меня новый путь в жизни. Работали по 8 часов. Наступал 1943 год.
Нас должны были выпускать к Новому году, устроили ёлку и должны были давать лучшим ученикам Ф.З.О.  премию. Меня избрали в президиум. Открылся вечер, мне вручили похвальную грамоту и премию в 250 рублей. Многие из девчат разбежались домой, они побоялись оставаться здесь и работать, но я не решала бежать, потому что мне некуда было бежать. Из этих корпусов перевели в бараки, где было темно и сыро, а потом дали общежитие от завода, где было хорошо и удобно. Здесь жизнь намного ухудшилась. Я работала на заводе, выходных не было. В ночную смену работать было невыносимо- заводская температура, пыль, смрад и вонь, всё это въедалось в сердце. Не раз приходилось стоять у станка, глаза невольно закрывались от усталости и голода. Ящик с патронами, очень тяжелые, невыносимо было поднять и поставить к станку. И когда после долгих часов, кончая работу, я выходила на свежий воздух, я не могла надышаться. . А затем предстояла хуже работа- круглый день стоять в очереди за пайкой хлеба. Ночи не стояли. В желудке всё ныло, в глазах темнело, клонило ко сну. А иногда и хлеба не получала по три дня. В общежитии было холодно, отапливали плохо, на кухне иногда приходилось согреть кипяточка и покушать с коркой хлеба. Нет, нет, никак нельзя так жить, э
То ужас, кошмарная жизнь. Я плакала день и ночь, проклинала свою горькую судьбу-жизнь, а иногда решалась сделать что-либо дурное, не было больше сил так жить. Однажды я лежала без сознания и пол рассказам своих подруг я узнала, что звала свою мать и сестру, звала братьев. Вечерами девчата собирались на улице, веселились и я тоже выходила, но недолго была, вспоминала своё прошлое и уходила в общежитие.. В одно время нам разрешили поехать домой за продуктами. Я написала письмо сестре и спросила можно ли к ней приехать. Нет слов, она рада была встретить меня. И в одно утро, по железной дороге, я уехала с Марусей Рогачик. Это было в середине февраля. Когда мы сошли с поезда, погода стояла скверная, метель бушевала во все стороны, но нам удалось сесть в машину и доехать до нашей деревни. На пути к дому мне встретилась одна дивчина и сказала, что Тамара сегодня родила. Меня это как-будто бы вдарило чем-то тяжёлым по голове. И когда я вошла- в доме никого не было, я стала у двери, но никто не появлялся и не отозвался. Я тихонько спросила: «Тамара, а Тамара, где ты, что же ты не идёшь?». А она лежала и еле выговаривая слова прошептала: «Кто там вошёл?». «Я, я вошла, к тебе приехала». Она встала, обняла меня и мы обе были очень, очень рады. Тут я увидела около неё нечто маленькое существо, её ребёнка. «Девочка, смотри какая хорошая»- и вновь заплакала. Побыла я у неё всего 4 дня. Она с трудом встала и собрала мне кое-чего, посушила сухарей, дала коврижку хлеба и отправила. Стояла суровая зима, морозы были крепкие, мне ходить было не в чем, и так приходилось мёрзнуть, в комнате тоже было холодно, отапливали плохо. В марте я получила письмо от меньшего брата- Вени, он был ранен в ногу и находился в госпитале, в Новосибирской области. Я ему написала ответ и послала фото, чему я была безгранично рада- да, думаю, хоть один брат, да живой. Наступила весна и солнце по-весеннему сияло, была непроходимая грязь, всюду были лужи и текли ручьи. Жизнь ничуть не улучшалась, а наоборот- жить становилось ещё тяжелее. На базаре цены на продукты были высокие из питания было очень плохо. К девчатам приезжали из деревень родные, привозили хлеб, масло и другие продукты. Мне ждать было не от кого. В городе мне часто приходилось встречаться с военными девушками, они гордо выглядели, я спрашивала у них про их жизнь и мне многие советовали идти в армию. Я со своей подругой Лёлей решила пойти учиться на курсы шофёров, срок обучения 6 месяцев, потом на фронт. С завода мы ушли принялись к учёбе. Но нам никаких условий не создали, день учишься, а кушать было нечего. Говорили, что будем на казарменном положении, но и этого не было. Жить становилось ещё труднее, на завод мы больше не пошли, сидели дома пожалуй с неделю, затем мы твёрдо решили уйти добровольцами в ряды Красной Армии. И в один солнечный день мы подошли к военкомату, но нам ответили, что сейчас нет мобилизации, а через месяц, приблизительно, будет. Нас это огорчило, ведь ещё месяц ждать. «Нет Оля,- сказала я- Я решаюсь на всё, на смерть. Я уйду на фронт. Ты пойми, у меня на родине проклятые немцы сожгли мой родной дом, они убили моего брата, ранили другого, они жгут наши сёла и города, они мучают и уничтожают людей, топчут нашу землю. Черезх них мы несем тяжести». Я с ненавистью посмотрела в окно, а по дороге шли наши усталые бойцы, они двигались туда, где смерть, несли на плечах оружие. «Я больше не буду терпеть, жизнь тяжёлая, кругом враг, и так жить нельзя, надо мстить за нашу поруганную молодость»- ещё раз сказала я Ольге.  И на следующий день рано утром мы встали, собрали свои лохмотья и простившись со своими подругами мы пошли. Ещё раз оглянулись, и только когда мы скрылись было ещё видно тот двухэтажный корпус, в котором провели свою маленькую жизнь.
К вечеру мы сошли на перрон, на станцию Тёплое. Вошли в село, переночевали в одном доме, а на утро пошли в военкомат. Нам ответили: комиссара нет, придёте завтра. Мы договорились и я пошла к сестре, Ольга тоже пошла к родной тёте. Тамара меня встретила радостно, я ей сказала, что я ухожу на фронт. В чемоданчик она мне положила хлеба, пяток яиц и мяса положила солёного. И когда я вышла за село, то мне удалось сесть в машину и доехать до Тёплого. Там я Ольгу ждала до вечера, но её не было и я уехала обратно. Я поняла, что она не захотела идти и одна я не решила уйти на фронт, хотелось вдвоём. Ехала в кабинке и весело разговаривала с шофёром, он мне сказал, что едет на фронт к Воронину. «Поедем с нами, сестра»- сказал он. Но я отказалась, ведь я была одна. Слезла я возле моста, а домой я побоялась идти и свернула обратно. Деревенские сказали Тамаре и только, когда я зашла за село и села на канаву, как вдруг, вижу Тамара бежит ко мне. Посидели с ней, поплакали, и она меня вернула обратно к себе в дом, а сама пошла на работу. Я пошла задними дворами. Вот они эти высотки и бугорки, вспомнилось мне моё детство, когда-то собирала здесь ягоды, клубнику, рвала щавель, а теперь здесь много насажено ёлок и они уже большие стали. А вот стоит один пень, он врос в землю, это была красивая лозинка. Вот огород, вспомнилось, что когда-то мы здесь сажали картофель и другие овощи.  А это сад, но увы, уже нет ничего- всё срублено, истоптано, а вдали виднеется небольшой бугорок. Это память моего дома. Я долго сидела и думала: куда мне идти, к кому? К Тамаре?. Нет, не могу, она сама бедная, живёт, мучается. Что делать? Да кругом все чужие! Я упала на землю, прильнула лицом и стала горько, горько плакать. Я почувствовала, что у меня кружится голова. Я вынула листок бумаги, карандаш и начала что-то писать. Но не помню, я опять заплакала, а потом быстро встала, вытерла платком вспухшее заплаканное лицо, и пошла, ступая тяжёлыми шагами. А наутро я опять пошла в район, прошла комиссию и решила своё. Мне дали повестку, а на следующий день отправилась в воинскую часть в нескольких километрах от нашего села.  Вот я прошла совхоз, а потом направилась к лесу. Часовой меня остановил, позвал дежурного, и меня повёл в лес. Да, до чего же мне показалось страшно! Одни палатки, походная кухня, а там два повара. Стоит часовой и много бойцов и все они чистят винтовки. Вошли в одну палатку, там сидел майор, командир части. Приветливо встретил и ещё пошутил: «Хоть одна девушка будет у нас». Мне сказал, чтобы я завтра к 9 явилась. Счастливая и радостная я вернулась домой к Тамаре. «Ну разве это фронт?»- думала я. Там нет окопов, траншей, которые мы видели на окопах. Тамара меня проводила до Спасского и остановились мы напротив кладбища. Она мне указала на тот холмик, где были могилки наших родителей.  И сказала: «Вот, посмотри Валя, попрощайся, ты может и не вернёшься. Будешь умирать в боях, вспомни меня и умерших родных». Она обняла меня, крепко поцеловала и я пошла, поправила на плечах вещевую сумку и зашагала быстрее. Часовой весело встретил и безо всяких претензий пропустил. Как мне скучно было! Я встречала много разных людей и никого из них не знала. Я избегала встречи со всеми и боялась говорить, когда со мной останавливался кто-нибудь и вёл разговор. И обычно я уходила в глубь леса, и только услышав чьи-то шаги я убегала как зверёк, боявшийся своих охотников. На квартиру меня поставили в совхозе к добродушной женщине. Думала ли я когда, что меня приведёт к такой жизни судьба! В 5 часов утра я ежедневно вставала и уходила в часть. Работала я на кухне, помогала поварам- мыла посуду, котёл, рубила дрова, подавала на стол кушать офицерам. Потом меня заставили стирать для всех бельё и к обеду я должна была поспеть подать на стол. Высокий боец украинец привозил мне воду, а я рубила дрова, грела и стирала. Стали переезжать и расположились в одной деревушке Орловской области. Здесь мне дали большую мужскую гимнастёрку, серую шинель, пилотку и сапоги и когда я оделась, то мне не верилось, что это я. Стирать меня не заставляли больше и я работала на кухне. В переездах на новое место я ехала или на обозе или шла пешью, отставая от всех.  Понемногу стала привыкать. Меня перевели работать в хирургическое отделение. Я помогала хирургу во время операции, подносила инструменты, медикаменты, убирала всё, наводила порядок в палатках. В отделение много поступало раненых лошадей с передовой линии. Потом я работала в терапевтическом отделении лаборанткой, но это было недолго, месяца полтора. Командир взвода был новый, молодой лейтенант Выдрин. И он старался, чтобы привлечь меня к себе, но я была против этого. И он стал говорить комчасти о переведении меня на кухню. И вот я вновь на кухне. В часть пришло пополнение, я круглый день работала на кухне, вся в грязи. Телогрейка у меня вся блестела от сажи и мойки котлов. Но я, не чувствуя усталости, продолжала работать. Каждый день я стояла на посту, крепко сжимая в руке винтовку, я честно несла караульную службу и получала ни раз перед строем благодарность. Недалеко от нас был Гомель и слышно было орудийные раскаты. В небе летали вражеские самолёты и бомбили. Но это не фронт, это тыловая часть, а хотелось на самый фронт, где много орудий. И когда я однажды сказала комчасти, он ответил: «Ты ещё мала туда, а потом, там ведь немцы, они убьют тебя». «Ну и что,- ответила я- я хочу на фронт». Но напрасны были мои мечты о фронте, я осталась в тылу и продолжала свою работу. Осенью я заболела гриппом и меня отправили в г. Клинцы, в госпиталь. Попрощалась со своими товарищами, снега ещё не было, но мороз был крепкий. Лейтенант Крайзман ввёл меня, меня сразу отвели в палату, он ушел и сказал, чтобы я опять возвращалась в их часть. До чего томительны были эти 5 суток моей жизни. Но вот ко мне подошла сестра и сказала, что меня выписывают. До чего я была рада! Старая женщина-врач, по званию майор, пожелала мне счастливого пути и я отправилась на пересыльный пункт в село Синюковка. От Клинцов в свою часть я не попала. Пришлось переночевать, а на утро я была на пункте. Собралось много бойцов и среди них было только две девушки- я и ещё одна. Когда меня вызвали я подошла к столу. «Кем вы работали?»- спросил у меня лейтенант. «На кухне, а потом лаборанткой»- ответила я. «А нам повар нужен»- сказал один из них. Я посмотрела на него, не хотелось мне поваром. «Ну хорошо, пошли к нам»- сказал опять тот лейтенант, «Нет, я хочу на фронт»- гордо сказала я. «Ты и будешь на фронте»- сказал другой. Затем посмотрел на одну женщину, старшего лейтенанта медицинской службы и весело сказал на украинском языке: «Но и добре, во цю дивку и забэрим к соби». Написали документы, и меня с остальными посадили в машину и поехали. Ехали по широкой дороге, а она вся изрыта была, по ней, видно, не так давно шли танки. Бомбили. Ехали быстро, а к вечеру переночевали в одном домике. И на второй день к обеду мы въехали в одно село. «Приехали»- сказал шофёр и мы вылезли из машины. Я увидела, что кругом опять дома, бойцы, машины и даже много гражданских жителей. «Разве это фронт?»- мучил опять меня этот вопрос. И я у одного бойца спросила, который со мной ехал. «Не знаю»- ответил он «Может куда пошлют».  В этой части я была с неделю, потом я один раз услышала, что меня посылают в подразделение, которое находится на фронте. И я сама видела, как приезжают бойцы с винтовками и многое рассказывают Меня вызвали, оформили документы, дали валенки, правда они были подшитые, новые ватные брюки, рукавицы, подшлемник, две пары дамского белья, котелок. И отправились в путь. К вечеру въехали в один хуторок, нашли своих и поместились на ночлег. В этом подразделении была ещё одна девушка, которую отправили отсюда в часть. Опять все новые, но я здесь быстрее ко всем привыкла, здесь были молодые бойцы из которых лучшие были- Торопов Николай и Коростелёв Владимир. Начальником подразделения был капитан Волков, среднего роста, в очках, очень справедливый и умный человек. В середине декабря подругу Таню увезли в часть и я осталась одна. Через три дня мне сказали, что я буду в команде лейтенанта Широкова и через три дня мы идём на задание. Рано утром сделали подъём и ещё темно мы собирались идти. Мне приказали взять санитарную сумку. Выдали мне винтовку и подсумок и когда мы дошли до леса, немецкие солдаты сделали налёт и стали бомбить. Мы притаились в окопах. Правда первое время мне трудно было привыкнуть, я боялась всего, но в последствии для меня не страшно было ничто. С Тороповым вдвоём нас всегда первыми посылали. Да, Белоруссия, сколько там пришлось пройти по болотам. По колено в ледяной воде мы вдвоём шли вперёд по указанию своего командира. Не раз была привязка наблюдательного пункта, где приходилось ползать по полю, в снегу утопая мы выполняли свой долг. Однажды, когда мы сидели в землянке у радистов, немецкие самолёты начали бомбить, несколько бомб разорвалось около землянки и осколки сыпали градом по насыпи. Так шли дни, месяцы и ежедневно одно и то же. Было наступление днём, а ночью не умолкали орудия, всё небо озарялось в багровый цвет. Двигались и мы. Под Жлобином стояли в обороне, по дороге шли наши части, двигались на передовую, двигались пленные- оборванные изнеможенные немцы. Они шли, озирались, фу, до чего они противны, глаза на них не смотрели! Но вот форсировали реку Березину, здесь изрыты берега, навалены груды обломков сгоревших машин, в грязи, в болотах увязли танки, всюду были видны трупы убитых фрицев. В одно время нам было дано задание и мы отправились. В этот день было наступление, весело грохотала наша «Катюша», а немецкие пираты стали бомбить и в это время погибла одна наша команда, был ранен смертельно Коростелев Володя. И когда мы окончили задание, усталые, грязные мы возвращались в тыл и зашли в М.Е.Б. он был ещё жив и до последней минуты говорил с нами. Мы поклялись отомстить врагам за своего верного товарища. А на утро, идя на задание, мы уже видели братскую могилу. Постояли молча, и ушли. Много пришлось пройти по кровавым дорогам войны. Сколько было этих лежавших неподвижно трупов и  я над каждым наклонялась, хотелось поднять своего неизвестного товарища. Многим родным о смерти товарища я сообщала от себя лично.
Это было в один прекрасный день. Солнце серебрило и на снегу поблёскивало лучами. Лес весь был окутан белым инеем, стоял крепкий мороз. Я, три наших бойца и лейтенант, пошли на задание. В лесной просеке устанавливали «Катюшу». В небе бесконечно рычали моторы немецких спиратов. Первая наша точка была на углу леса, и путь должны проложить к нашей батарее около 3-4 км.  Лейтенант поставил(…), а я с Тороповым развертывали ленту, как вдруг началась бомбёжка, мы прыгнули в первый попавшийся без навеса окоп. Немцы бросали хлопушки, по насыпи окопа летели осколки, вот один слегка скатился и Торопову на голову, но без вреда, ещё неизвестному бойцу разбило голову. Немец бушевал и сыпал градом. Артиллерия била и вся земля тряслась. И только на земле слышно одно лишь- жужжание. Я подняла свою голову и маленькие осколки с насыпи окопа обожгли мне между глазами переносицу, я нагнулась и схватилась рукой, она была вся в крови. «Никула!- кричу я- что это?!». «Ранило»- спокойно ответил он. Вынув из кармана брюк бинт, я наскоро прижала течение крови. Когда кончился «концерт» и я посмотрелась в зеркало, у меня была маленькая трещинка на переносице. «Ну, это ерунда»- говорила я- «Только поцарапал тебе фриц»- смеялся Никула Торопов. Подразделение, в которое меня переслали было небольшое, как и все подразделения отряда. Начальником был капитан Осинников, ещё совсем молодой и красивый офицер. Раньше я его встречала, когда были на отдыхе, на Украине. Особого внимания я ему не придала. В один из летних июньских дней, когда всё подразделение было на выполнении боевого задания, я осталась на месте. К обеду вычистила свою винтовку, затем был готов обед. Я принесла капитану обед, поставила на уголок маленького стола и хотела было уже уходить, но он в это время окликнул меня: «Постой, Валя, куда ты идёшь?». И он смотрел на меня и в его взгляде мне показалось что-то хорошее и очень доброе, сердце у меня стукнуло и внем пробудилось какое-то новое чувство, всё во мне вспыхнуло и само сердце мне сказало, что я должна его любить. Я стояла неподвижно и вдруг круто повернулась и вышла от него. С этих пор я избегала его взгляда. Как-то после обеда я с Таней сидела в одной половине дома, где мы находились, дом был довольно разрушен. Я услышала в соседней комнате кто-то начал ругаться и сразу выскочили оттуда и вбежали к нам совершенно пьяные солдаты и от нас вышли в другую комнату, где на кровати спал капитан. Он в это время быстро встал, из кобуры выхватил пистолет, они на него набросились и стали вырывать пистолет. Я набросилась на одного солдата, сзади меня Таня и у нас завязалась жестокая борьба. Вдруг один солдат вырвал у капитана пистолет и уже направил дуло ему в голову, тогда я с силой свернула его голову в камни, наступила сапогом ему на руку, а из другой выхватила пистолет и быстро спрятала его в солому, капитан едва успел вырваться. Тех бойцов арестовали и посадили в один из подвалов. И когда вечером всё утихло, ко мне подошёл капитан и сказал: «Молодец, Валентина, ты спасла мою жизнь». А когда я была на улице, он поцеловал меня. И этот поцелуй для меня был неожиданным, я была счастлива. Встречали день Великого Октября. По его указанию все должны встретить его как положено в обстановке войны. Вечером он пришёл к нам, Таня уже ложилась спать, он долго сидел и разговаривал, но видимо очень устал, решил идти, я вышла, он остановился, близко подошёл ко мне, обнял меня за талию и крепко поцеловал в губы.
Шли тяжёлые дни войны, и вместе с этими днями утекала вдаль и моя жизнь. Я уже успела полюбить его. И хорошо было, когда поздно вечером вернёшься с задания, покушаешь, немного отдохнёшь и придёт тот Борис, которого я любила. Но вскоре мы уже были хорошими друзьями, хорошо и весело мы жили, все невзгоды переживали с ним. Как я могла не любить его? Только и любить такого человека как он. Он очень любил меня, я это сама догадывалась по взгляду его прекрасных глаз. Но иногда мне становилось и грустно, что настанет время и расстанусь с ним. Мне было бы легко забыть его. Да, если бы не та тёмная, беззвёздная ночь, которая хранила все тайны нашей любви, когда в её горячие минуты я решала свой шаг в жизни. Но Борис, он был тих, мил и нежен, что меня приводило в безумие. Для него я делала буквально всё, чтобы не терять его достоинство я всегда поддерживала его авторитет, а когда из части приезжал капитан по политчасти Заморин, он был другом Бориса, то они всегда были веселы. Но шла война и задумываться много не приходилось. «Дружба и службы.- говорил Борис- Ты молодец у меня, неплохо работаешь и я очень горжусь тобой».  В городе Казимеже, около реки Вислы, мы жили в небольшом домике и как-то для встречи Нового года Бориса и меня пригласил в гости один из его приятелей, майор из первого подразделения. Вместе встретили дружно и весело, хотя нас и было всего трое. Звучал патефон, я с Борисом танцевала и только поздно ночью мы вернулись домой к себе. А наутро мы пошли в наступление на мощный плацдарм правого берега Вислы. Наши войска прорвали линию противника и двинулись вперёд, на запад. В одно время они находились в лесу и стояли там в обороне около месяца. Низкая землянка, тесный проход, да по середине небольшая железная печка.. Днями никого не было, все уходили на задание. Хотя и была зима, но было сыро, на дороге много было воды. И я весь день на задании, вся измокшая, а ночью приходила в холодную землянку, снимала сапоги, надевала валенки и, завернувшись в шинель, засыпала. На голову, в лицо сыпал песок с потолка, а большинство во время, когда вблизи разорвётся снаряд и земля содрогнётся от взрыва. А потом становилась на пост. В лесу было тихо и безлюдно, только в ночной тишине иногда было слышно: «Стой, кто идёт?», да щёлкал затвор винтовки. И вот я стою одна, вон там, в нескольких метрах от меня была немецкая оборона, там ещё много валяется немцев. И к каждому дереву, кустику я прислушивалась. А кончая службу поста, я входила в землянку и затапливала печку. Задание было ежедневно. Потом нам пришёл приказ выехать на отдых. И мы все выехали на Украину, в свою часть. Как чудно было находиться в глубоком тылу, жить в доме, в чистоте и порядке, где по воскресеньям бывало кино, а вечером весело гуляли и веселились украинские парни и девушки. Но недолго было это торжество, нас опять стали провожать на фронт. В наше подразделение прислали ещё двух девчат. Сколько мы проехали! Ехали по широкой шоссейной дороге, по бокам её тёмные, дремучие леса. Проезжали сёла и города, они были сожжены, люди сидели на улицах. Мы остановились под Ковелем. Около четырёх месяцев мы были в обороне, лето было жаркое и я целыми днями была на задании с другими бойцами, за отличные выполнения заданий я получала благодарность от комчасти Райского, не включая от начальника подразделения. И однажды мы втроём- я, Фаина и Аня, спали в глубоко вырытой землянке, как вдруг я проснулась и выглянула наружу, то я увидела- наши все бойцы стояли и смотрели куда-то, я вылезла и тут стало видно сквозь рассвет, что небо всё красное от пожаров, а рядом с нами ухали пушки, а вот полетели и наши соколы. Нам дали команду и мы пошли в наступление. Немец без оглядки удирал, но его всюду догоняла пуля русского солдата. А вот река Буг, это русско-польская граница, мы её перешагнули и шли день и ночь вперёд. Это польская земля, первыми вошли в город Хелм. Кое-где уцелели гражданские жители, которые встречали нас радостно. Без устали двигались вперёд наши войска и вот достигли города Рембертува  в 7 км от Варшавы. Здесь мы остановились, в Праге много пришлось нам поработать. И как на ладони была видна Варшава, видно было, как её жгут день и ночь проклятые немцы, а у нас задания было так много, что не было свободной минуты. Рано утром был подъём. Наскоро позавтракав, взяв с собой кусок хлеба, я отправлялась на задание. Тяжёлый инструмент тёр плечи. От винтовки отнимало плечо, туго набитый патронташ, подсумок свисал с пояса. Дни стояли жаркие, в Праге беспрерывно рвались снаряды. Осколки со свистом летели вниз, гражданские жители разбегались по щелям или прятались где-нибудь у домов в подъездах.  В одно время мы вышли за станцию, я пошла вперёд окопать точки, другие бойцы остались в тылу. Когда я поднялась на линию, стала окапывать точку, как немцы начали вести обстрел. Я, не обращая внимания на то, что над головой визжали снаряды и рвались вблизи, продолжала свою работу. Когда всё закончила, сошла с линии, то снаряд разорвался в нескольких метрах от меня, я прилегла, в тридцати метрах от меня находились траншеи, стояли пушки, ходили часовые польской армии. Ещё снаряд разорвался возле пушек, я шла к другой точке. Но вот немецкие гады подряд бросили три снаряда, меня откинуло в сторону и я прильнула к земле. Слышно было, как по земле жалобно визжали осколки, меня запорошило торфом и землёй. Я лежала неподвижно, в голове у меня шумело. И когда я поднялась, то увидела большие воронки, а около меня кучей насыпало земли. И только к вечеру я вернулась в своё подразделение. Варшава днём и ночью была окутана в огонь и дым, оттуда кое-как, с трудом, уходили жители. На Висле не умолкали ни на час наши орудия. Немец не удержался и оставил Варшаву. Оставил только свои кровавые следы, следы убийства и варварства. Наши части продвигались вперёд на запад, нашему подразделению было приказано переехать на новый участок фронта, это на западную сторону реки Висла. Немного морозило, земля была чуть посыпана белым снежком, мы ехали по широкой шоссейной дороге. К вечеру мы въехали в город Казимеж. Высокие, обрывистые берега реки Вислы были красивы. В одну сторону раскинулись улицы городка. На высоте горы стояли уже разбитые старинные, серые замки. Вот замёрзшая, покрытая льдом река, она широка, по ту сторону наш мощный плацдарм, там крепко держатся наши воины. В разбитом домике мы поместились. Ежедневно выезжали на плацдарм, на задание. Шли лесами и дорогами, всегда и везде были видны следы проклятых немцев. Они здесь сжигали всё, что попадалось, одни груды камней и обломков. Виднелись среди белого поля десятки разбитых машин, танков, застряли в болотах и застыли на месте. Как рубленые дрова были раскиданы трупы немцев, они лежали вверх поднятыми руками в своих зелёных шинелях. В одну ночь раздался шум и сотрясение земли, я вышла, небо покрылось в красный цвет, где-то в высоте летали самолёты. Не умолкали орудия, то и дело сверкали с неба красные ракеты, тяжёлые снаряды падали на землю и кажется, что вся земля поравнялась с небом. Нам дан приказ: продвигаться вперёд. Быстро собравшись погрузились в машину и двинулись дальше. Немецкая свора удирала, поля и леса были наши. Это был самый сильный удар по врагу с р. Висла до р. Одер. Днём и ночью мы без устали двигались вперёд, ночами стояли морозы. Иногда приходилось остановиться на отдых для того, чтобы сварить горячий обед. На улице нельзя было разжигать костра, потому варили в каком-либо разбитом доме, только затапливали свою железную печку, для того, чтобы погреться и, укрывшись шинелью, сладко засыпали. Ну вот и близко стала вражеская граница. В г. Лодзи нас встречали поляки, дети ручонками махали, приветствовали части Красной Армии. На окраине города ещё вверх клубился серый дым. Здесь немцы успели сжечь жилые дома и маленькие предприятия. Вот немецкая зона, здесь немцы жили, отдыхали. Вокруг лес, новые выстроенные дома. Мы решили здесь переночевать. Начальник подразделения, капитан Осминов поехал в штаб армии получать задание. Я чистила картофель, вдруг, смотрю, на той стороне дороги стоят двое гражданских. Я подумала, что это немцы и быстро вышла. Когда я к ним подошла, увидела: один высокий фриц, в старом чёрном пальто, другой- поменьше. Они говорили, что они поляки и работали у немцев. Конечно, это ложь. А когда мы потребовали у них документ, они сказали, что их нет, потом всё же показали. Это были шпионы, немецкие офицеры, которые имели несколько наград. Я подошла к одному и сказала, что он немецкий офицер, он испуганно ответил: «Найн, зольдат». И я взмахнула рукой, в которой был перочинный ножик и кольнула ему в грудь. Бойцы, стоявшие рядом, громко рассмеялись. Нам нужно было двигаться вперёд и приказали расстрелять их, вон в том лесу. Пошёл наш старшина и боец-киргиз. Я решила пойти посмотреть и когда мы вошли в лес, то их остановили мы. Старшина велел им снять сапоги, они разулись и стоят танцуют, «Нам холодно»- показывают на снег шпионы. «Ничего, проклятые, постойте»- сказала я им. Высокий фриц обернулся и приложил палец к виску и сказал: «Рус зольдат, тук, тук». «Найн»- ответила я. Остановились, они из карманов вытряхивали белый хлеб, масло, папиросы, другую мелочь. А я взяла у одного зеркальце, на обратной стороне было фото- стол, большой зонтик, над ним он, его жена, маленькая девочка. Он сказал, что это его жена и ребёнок. «Идите»- крикнул старшина. Боец Салтыканов побоялся расстрелять этого негодяя и я взяла у него винтовку. Идём сзади, они спереди. «Заряжай»-сказал старшина, он дал выстрел, фриц бросился в сторону и в 5 метрах от дороги его настигла пуля русского солдата. Я тоже нажала на курок, раздался выстрел и фриц упал навзничь. Но одной ему мало и я решила поиздеваться над ним. Когда он поднял голову, я двинула ему в лицо сапогом, потом ещё пустила пулю в грудь, но видимо не достигла она его души, и он в тяжёлых мучениях лежал, а я стояла и видела, как он затуманенными глазами смотрит на меня и что-то лопочет. Подошёл старшина и сказал: «Какого чёрта? Стукнула ему и всё». «Э, пусть помучается, у меня братья так тоже небось мучились»- весело сказала я. Он попытался поднять голову, но и здесь я угодила ему, голова раскололась на части. Мы шли, я, утопая по колено в снегу, смеялась, бойцы встретили меня: «Вот так надо, наша Валюшенька фрица убила». Пусть хоть пленный, но я его убила, всё же я набралась мужества убить живого человека. В ночь мы перешли границу, маленький ручеёк рассекал Польшу и Германию. Здесь мы двигались не зная сна и покоя. Машина остановилась в одной деревне, мы все ушли на задание. Немцев гражданских никого не было, они все уходили с отступающей немецкой армией, было тихо и безлюдно. Ни единого человека не видать, только иногда проходили стороной солдаты, или пробирались разведчики. В лесу, где нам было дано задание, казалось ужасно, я, и ещё со мной боец Абдуллаев, шли лесной тропинкой, но вот мы дошли до поворота и решили присесть, пока впереди не поставят точку. Вдруг я увидела, что в нескольких метрах от нас зашевелились кусты и показались четыре фигуры немцев. «Абдуллаев, немцы!». « Их много, а мы что? Давай приляжем, а то они нас заметят, бросят гранату и всё. А у нас ведь только винтовки». «Нет, нет, этого нельзя сделать,- сказала я ему- ведь у нас ещё сзади люди идут, если они их не заметят, то они положат их всех». И я, недолго размышляя, встала во весь рост и крикнула: «Хольт!», а потом бросилась бежать к ним. Они попытались было бежать в лес, но затем остановились в разных сторонах. Не знаю, о чём я тогда думала- о жизни ли, о смерти ли, не знаю. Вижу и Абдуллаев подходит, мы их стали обыскивать. Они искоса смотрели на меня, а я стояла перед ними меньше каждого ростом, годами, в ушанке, в валенной телогрейке, туго подтянутая ремнём, в сапогах и в ватных брюках. «Ох, паразиты вы окаянные, бежать хотели? Никуда вы теперь не уйдёте, теперь то мы на вашей землице. Но они молчали, я решила, что я их одна всех уложу. Скомандовала им, раздался выстрел, глухо пронесся по лесу и они, как один полегли. Ничуть не задрожала моя рука, окрепло моё сердце, стало как камень нечувствительно, не страшно убить человека. Один бросился в сторону и на краю дороги он упал лицом в снег. Когда я подошла к нему, то он тихонько приподнял голову и я заметила, что до него ни одна пуля не долетела и я угодила ему в голову. Кровь ручьём полилась и он забился, как искусанный зверёк и умолк. Тяжела была эта картина, я никогда не думала, что я буду такая бесстрашная и человека убить для меня ничего не стоило. После ещё наши бойцы смеялись: «О, с ней страшно ходить куда-нибудь, сразу убьет». Задания было очень много, круглыми днями мы находились в поле. В одно время мы подходили к точке, метров так 200-300, но нам было хорошо видно, что много стоят людей, а когда поравнялись, то это были немцы, которых наш лейтенант нашёл в лесу, в одном разбитом домике, их было 9 человек. По окончанию задания я шла в стороне, держа автомат наготове, на груди висел бинокль. Остальные шли позади, немцы шли еле двигая ногами, нам встречались наши бойцы и весело приветствовали: «Вот так наш разведчик, русская девка, а сколько фрицев ведёт!». Я шла не обращая внимания. Свели их на пункт, а как было после известно, их поставили к стене и наши танкисты похлопали всех. Много было таких моментов, когда приходилось испытывать горе солдатской судьбы. Мы двигались по фашистским городам и сёлам, они все горели, их жгли наши русские солдаты. Кое-где не успевшие убежать жители оставались, но и здесь их уничтожали.  На дороге, во дворе, в комнатах и на лестницах, всюду в луже крови валялись убитые немки, немцы и дети, старики и все…  Лежали трупы на дороге, по ним едет машина, гремя гусеницами пыхтит танк, даже мы и то перешагивали через них. Брали ряд городов и деревень и везде одно и то же. Немцы уходили, оставляли всё, что у них было. В городе Лансберге остались дома, но жителей не было. В г. Дрездене, в красивом курортном городке, уцелели, они не уходили, но многие и ушли. Те, которые остались, встречались с нами, искоса смотрели на нас, говорили: «Гитлер капут». Вечерами этот город жгли, впоследствии мало осталось хороших зданий. Мы продвинулись вперёд и находились в нескольких километрах от реки Одер. Остановились в с. Квартшен. С утра до темна мы выезжали на одерский плацдарм и выполняли задания. Это был мощный, сильно укреплённый участок, где наши воины не посмели отойти ни шагу назад.  Через реку трудно и опасно было переправляться на ту сторону. Впервые, когда мы с инструментом погрузились на паром, сбитый из досок, я, наклонившись вниз головой, смотрела на воду, которая волнами удалялась от парома. Один немолодой солдат стоял рядом со мной, немец начал вести обстрел и снаряд за снарядом летели в воду и брызги летели в разные стороны. Он мне сказал: «Куда ты, девушка, идёшь? Не боишься, что фриц пустит снарядик и мы все утонем?». Другой солдат тоже подтвердил: «А там на плацдарме ещё страшнее- немцы бьют без отдыха». «Ну и хорошо, и мы им ответим». С задумчивым видом я посмотрела и увидела, как на той стороне реки шёл дым, были слышны разрывы. «Да она как разведчик, и инструмент у неё и бинокль и автомат»- пошутил первый солдат. «А вы думали как же, от фрица есть чем отбиться». Паром подошёл к берегу, мы сошли и пошли вперёд, расставляя вехи, а мы измеряли линии от точки к точке. Враг бросал снаряды, вёл миномётный обстрел передовых позиций. Вот на мине, недалеко от нас, подорвался наш танк, и танкист, контуженный, выбежал из танка и идёт, не обращая внимания. Так было ежедневно, одно и то же. В одно время стали бомбить, мы шли по берегу реки, не выпуская из рук ленты, вот одна и ещё посыпались бомбы, мы только прильнули к земле, осколки с визгом врезались в землю, бойцы сидели в своих окопчиках, траншеях, впереди у каждого лежал фауст- патрон, пулемёт, тут же патроны, винтовка. Всё же я никогда не считалась ни с какими трудностями и в любую минуту готова идти везде и всюду. Однажды наш командир, лейтенант Чабанов, шёл сзади нас, а мы впереди, и он мне крикнул: «Аккуратней, там весь участок минирован!». «Иди, чего же ты будешь стоять»- говорила я, но он стоял неподвижно, я ещё ему попыталась сказать, но он не двигался. Тут вновь начал немец вести обстрел и снаряды в нескольких метрах плюхались в землю. Тогда я поставила колышки и ленту, пошла, осторожно ступая между минами. Я благополучно прошла, он пошёл по мои м следам и мы продолжили свой путь. Через некоторое время враг стал бомбить, наши пустили дымовую завесу над рекой, начали бить зенитки и сразу три вражеских стервятника в пламени дыма и огня, рухнули на землю. И только вечером мы возвращались усталыми в часть, через реку перевозили раненых, их клали в лодку, паром, но некоторые умирали. На берегу были накиданы трупы, в крови запеклись на солнце, они лежали неподвижно. Потом нам было задание, это в городе Кюстрине. Этот город весь был сожжён и разбит. Когда его взяли и мы очутились в нем, то по обе стороны дороги горели дома, везде валялись трупы немецких солдат и офицеров. В районе старого Кюстрина много пришлось поработать. Круглыми днями там была окружена группировка противника, около тысячи человек. Когда мы стали работать, то нам строго запретили конные, сказали, что здесь группами ходят немцы и нападают на отдельных солдат. Мы тогда пошли другой стороной, вот идёт среднего роста боец, ему лет 18, нараспашку гимнастёрка, впереди автомат, в руке граната, а впереди его босой, с разбитой челюстью немецкий офицер. Он озирается на всех, ему русская пуля пронзила спину и вылетела в грудь. А вот ещё, это немецкий наблюдательный пункт, здесь один фриц повис, а другой лежит около лестницы, видимо не успел влезть и его угодили. Лесная жизнь стала родным домом. В мороз, в холод, в грязи, под дождём, всюду сидели русские солдаты, они были хозяева каждой лесной ёлочке. Привыкла ко всему и я, находилась я в лесу и в поле, ночевала под деревом, спала на сырой земле. С Одера мы были должны двинуться вперёд. Как ни держался враг, но он ослаб. Звонко и тревожно загудели наши самолёты в воздухе, загрохотали танки, поднялись и ринулись в бой пехотинцы, у каждого было одно: добить быстрее врага и с победой вернуться на Родину. Мы двигались день и ночь, по дороге войны двигалась наша могучая Красная Армия. Уже наступала весна, было тепло и хорошо, в марте уже распускались деревья, мы двигались к победе. Многие бойцы, увидев меня на машине, спрашивали: «Эй, солдат, куда двигаешься?», «На Берлин»- с гордостью отвечала я. Но вот мы были в 3 километрах от самого Берлина. Это уцелевший городок, сотни и тысячи по дорогам двигаются на лошадях и пешью, наши русские люди. Идут и другие народы мира: поляки, украинцы, белорусы, французы, болгары, чехи и др., они встречают свою армию-освободительницу, они по три года и более были рабами у проклятого Гитлера, теперь они свободны, навсегда. Мы оставляем всё позади, двигаемся вперёд, вот въехали на возвышенное место и встали. Видно Берлин, самое логово фашистского зверя, видны трубы, бесконечные трубы- это их заводы и фабрики. И вот настала эта минута, это было 24 апреля 1945 года, когда мы ворвались в Берлин, в предместье города. Не страшны были русскому их мощные дзоты и доты, укрепления, заграждения, всё это разбили. Но вот войска двигаются по улицам, здесь уже много гражданского населения немцев, они избегают, косятся на нас, они голодны, как псы. Идут бои за каждый переулок, за каждый дом, выбивают немецких бандитов. Двигаемся в глубь Берлина, здесь уже всё разрушено и сожжено, всё разбито, тёмные улицы, мрачные серые здания, завалено всё грудами камней и обломков, дороги тоже завалены, трамвайные линии порваны из зданий валит дым и огонь. И вот сквозь это ужасное пожарище движутся наши славные части Красной Армии, уничтожая на каждом шагу фашистскую нечисть. У нас было небольшое задание. И мы вновь идём по чёрной берлинской дороге, вот канал, там нет ни единого моста, теперь сами же немцы таскают бревно и доски, делают мосты, и эти же фрау сняли лайковые перчатки и принялись за работу. Каждый ждал, что война скоро кончится. Встретили 1 мая, а второго мы полностью взяли Берлин, Берлин пал, сколько у каждого из бойцов было радости! Мечта сбылась! Но война шла, немцы продолжали сопротивляться. Вот здание- большое, серое, мрачный Рейхстаг, мы решили подняться туда, он ещё горит, зал в котором Гитлер речь произносил, разбит с верха до низа, там всё горит. Одни ступеньки уцелели, а остальное всё ужас и кошмар. Весь Берлин горит, жители мечутся из стороны в сторону, на площади Александров-плац разрушены памятники, Бранденбургские ворота, серые и мрачные, осколками разбиты на верху скульптуры, три стороны колонн, были установлены баррикады, доверху насыпано камнем и землёй. Но и это не устрашило русского! Ничего не существует теперь в Берлине. Но вот 8 мая стали идти слухи, что война кончилась, а 9 мая 1945 года мы услышали по радио выступление из далёкой столицы Москвы, речь великого Сталина- война кончилась, мы шли по улицам, встречали каждого бойца, офицера и все обнимались. У нас полностью было выстроено подразделение и по команде: «В честь победы- в воздух!» мы подняли оружие и произвели выстрелы. Вечером мы решили пройтись по Берлину, кое-где горело электричество. Как было странно! Нет теперь уже у нас задания, нет сильных ударов орудий, нет жарких боёв. Солдат отдыхает. После мы ходили, смотрели берлинское метро, но разве оно похоже на московское? Нет, ничуть. Узкий тоннель, тёмные станции на улице, нет такой изящности и красоты, как у нас. Мы поместились в одной из улиц Берлина, в большом, светлом доме. Хозяева, показывая нам топливо, воду и всё остальное, не забирая с собой ничего, уходили. Скоро домой, скоро на Родину, в Россию! Эти слова радовали каждого воина. Но вот мы получили приказ и переехали в свою часть. Съехались все подразделения, находились в одном из дачных мест Гитлера- Геббельса- Карлхорст. Двухэтажные дома, вокруг усадьба. Лето было жаркое, выходными днями ездили на пляж или в центр Берлина, его уже очистили, улицы были чистые, на углах стояли регулировщики, но всё те же мёртвые и неподвижные дома, одни стены да трубы. Я дежурила по суткам на кухне, голодная немчура надоедала, просили хлеба, супа, кричали: «Гитлер капут, хайль Сталин!». Вечерами по асфальтированной, гладкой дороге, я с другими друзьями каталась на велосипеде. Теперь уже и жители на нас иначе смотрели, встречались, приветствовали. Вечером на танцплощадке собирались наши бойцы и офицеры, приходили и немцы. Я жила на 3 этаже, в комнатке была хорошая обстановка, ко мне всегда приходила моя верная фронтовая подруга Фаина- умная и скромная девушка. Но вот стало слышно, что мы в скором времени поедем на Родину, это ещё больше обрадовало каждого. В конце июня нашей части, указом президиума, было вручение ордена «Красная звезда». Весь день собирали, готовили к столу, днём же было вручение, на широкой площади, играл оркестр. Мы, все девушки, подавали на стол. Вечером были танцы. Я и Фаина обычно собирались у неё и там веселились. Но вот пришел приказ, меня командир части и начштаба вызвали и сказали: «Усачёва, у вас ведь нет никого и мы вам советуем остаться у нас, вольнонаёмной». Я многое передумывала и решила уехать. Я соскучилась по Родине. У штаба было построение, из всех бойцов стояли двое- я и ещё одна- Мария Садонова. Остальные же девчата во вторую очередь, их оставили составлять планы Берлина. Ещё с вечера я собрала вещи, два больших чемодана, мешок с продуктами и сев в машину, мы тронулись. Долго нам махали руками наши боевые товарищи и вот мы свернули и скрылись. К вечеру были мы на пересыльном, в городе Фюрстенвальде, город был большей частью разбит и сожжён, населения немцев было много. Так потянулись мои дни, здесь много было девчат, солдат, все они из разных краёв нашей Родины. Вечерами ходили в кино, питание было плохое, но вот первый эшелон отправили в Москву. Как мы его провожали! Нас переслали на другой пункт, на другой край города, большие кирпичные здания, немецкие госпитали здесь раньше были. Вода была далеко, мы три дня сидели на площади, воды ни капли, погода стояла жаркая, солнце просто пекло, мы забирались в пыльные кусты шиповника. Потом нас поместили в одном из домов. Почти ежедневно мы строем ходили на р. Шпрею купаться, шли дни за днями, а когда же мы поедем? Эта мысль мучила каждого, но вот оформили и уложили вещи мы, пошли на станцию. Но отправка будет завтра, и так мы просидели ночь. Станция была разбита, мы в кучу уложили свои вещи, а сами, облокотившись на них, спали. На следующий день, 23 июля, нам подали ещё пополнение и подошёл эшелон. Мы, девчата, украсили свои вагоны и в 7 часов вечера тронулись. Проехали Германию, миновали Польшу, а вот и наша граница, Брест- Литовск. Высунувшись из вагонов, мы все смотрели, вот они проходят- простые русские люди, радостно они встретили нас. В Смоленске, в Калуге нас забросали цветами. В ночь на 1 августа мы приехали в Тулу, в свою родную Тулу. На утро поехали до своей станции, к обеду в Тёплом нас встретили и я уложила свои вещи и поехала к Тамаре. Не могу сказать какое у меня радостное чувство было! Вот я иду широкой шоссейной дорогой, вот те же поля, те же маленькие домики, какие остались в памяти. Иду, стало видно на бугре мою родину, но вот спустилась вниз, всё те же деревья, вот я поравнялась, где был мой дом, я остановилась и горькие слёзы брызнули у меня, за долгие годы они накопились. За всю свою мытарскую, походную, солдатскую жизнь я не плакала, как сейчас, смотря на это родное местечко. Стоит у дома тётя Анна Рыжова, она не узнала меня, а когда увидела, что я утираю слёзы, она подошла, крепко обняла меня и сказала: «Да, ничего не осталось, всё растащили». Я пошла дальше, мне встречались деревенские женщины, я их узнавала, но не могла узнать из молодёжи, все выросли, возмужали. Но вот проехали по мосту через реку и спустились вниз, к Цыгановке. У дома никто меня не встретил. «Видно нет Тамары»- и сердце у меня сжалось от боли. Я видела только маленького мальчика, с кнутом в руках, это был её Лёнька, четырёхлетний пацан. Но вдруг из хаты выбежала Тамара, на руках держала толстую Верушку, она обнимала и целовала меня, она плакала. Я тихо и спокойно вошла в избу, на минуту остановилась у двери и тихо произнесла: «Ох, как же вы тут живёте». Полутёмная, серая избушка в два оконца, да русская печь, всё это производило впечатление. У меня мелькнула мысль: « А в Германии как живут, какие дома и всё-всё, а у нас- бедные». Я сняла шинель, повесила на гвоздь и стала умываться впервые чистой русской водичкой. После же подали на стол, конечно немного выпили в честь приезда моего. Деревенские бабы шли с работы, и узнав что я приехала, они гурьбой нахлынули в тесную избу, долго у меня расспрашивали, где была и т.д. Стали проходить дни, скучно. Скучно за всех своих товарищей, вечерами на улице не собирались, молодёжи нет, один мой товарищ по учёбе и сосед Васька Молохов только пришёл. В середине августа я и Тамара поехали в Алексин к тёте Вере, погостили немного и тётя упросила, чтобы я осталась у неё жить. «Что ты будешь в деревне делать, небось как-нибудь проживём, я тебя не брошу.»- и я решила остаться. Я и Тамара поехали обратно, она задержалась в Туле, а я уехала одна в Доробино. Но напрасно я ждала, что она скоро вернётся, уже три недели, а её нет, я находилась одна. Развлечение её хорошие красавчики Лёнька с Верушкой, я их обоих собирала и уходила куда-нибудь. В один прекрасный день я пошла в деревню, решила ещё раз навестить своё родное местечко. Вот здесь когда- то были большие кустарники малины, смородины, вот здесь- вишни, я тихо и бережно каждую веточку прижимала к сердцу и у меня навёртывались слёзы, Лёня тогда меня спрашивал: «Тётя Валя, чего плачешь?»- а мне тяжело было, среди этого опустошенного места я нашла несколько штук малин, подала их Вере с Лёнькой, нарвала в саду ромашек, кашек, колокольчиков по букетику и мы ушли, детишки спрашивали : «А кто тут жил?». «Твоя мама, я и твоя бабушка, которая умерла»- и я видела, как умное лицо Лёньки сделалось мрачным. «А тебе всё жалко и ты плачешь, да Тёть Валь?». «Да, да, мои милые…». Приехала Тамара и я собрала свои вещи, уехала. На станции меня встретила Анька и Валюшка, уже была ночь, когда мы переплывали реку и поднимались в гору, на утро с работы пришла тётя. Мы все спали крепким сном. Я решила съездить в Москву, побывала в Москве и решила побывать в Егорьевске, и я поехала, я сидела и думала, как меня узнает ли Алька с Володькой, которых я растила 5 лет, ведь три года прошло. Так я прошла город и когда я открыла дверь, увидела- тётя Маруся стояла у окна, увидев меня она не узнал, я была в шинели, в гимнастёрке, туго подтянутой ремнём. Потом громко вскрикнула и заплакала. А когда я проходила по улице я видела 3 девочек, которые посыпали песок и я не узнала свою любимую Альку, когда тётя Маруся мне показала, то я не могла поверить, что это была она. И так я пробыла у неё пять дней. Она меня просила, чтобы я осталась у неё жить- всё веселее будет, но я не решила и уехала в Алексин, заехала в Серпухов к дяде Коле(маминому брату). Стоял тихий вечер, когда я спустилась вниз по кладбищенскому проезду и стоя у окна, я не могла узнать его, прошло почти 12 лет и когда я стукнула в дверь, тётя Нона открыла(она меня уже видела с Тамарой, когда я в Алексине была). Он меня не узнал, а потом обнял и поцеловал в щёку, говорит: «Ишь, какая ты уже стала». Долго разговаривали и через 2 дня я уехала. Из Алексина я поехала к Тамаре, взять ещё вещи и по делам. На этот раз она меня встретила и была чем-то встревожена, она плохо очень жила, тяжелы были условия её жизни, пробыла я у неё с неделю, ходила в Огарево к двоюродной сестрёнке Лиде. И с ней вместе решили поехать, она должна ехать в Москву. Легли с Томой вместе спать, положили по серёдке Лёньку, который быстро засопел и уснул сладким детским сном. Что-то не радостно меня встретила и её семья- свекровь покосилась, а золовки и говорить не хотели, за то, что Тамарка из моих посылок платьями обделила. На утро мы стали собираться, я уложила вещи, Тамара заняла хлеба на дорогу, я взяла у соседки огурцов и всё. Тамара вся в слезах говорит мне: «Валя, посмотри мяса у них сколько, яиц, и она не может дать!». «Не надо мне ничего, я с куском чёрного хлеба уйду из этого дома, поняла? Пусть кушают на здоровье». Пока она шла со мной до моста, то всю дорогу плакала навзрыд, она бедная вся измучилась в этой проклятой семье. Мы ещё не дошли и она упала на землю и ещё сильнее стала рыдать. «Валя, милая, не обижайся, что едешь с куском хлеба, я ничего не сделаю, не могу я тебе помочь». Я её успокоила и дойдя до мостика она постояла немного и ушла. Впереди показалась машины, мы её остановили и хорошо доехали до Сумароково, а там- поездом. Шёл дождь, стояла пасмурная тёмная ночь, когда поезд подошёл к Алексину, мы решили до утра побыть на вокзале, утром пришли к своим. На следующий день я Лиду проводила на пристань и вернулась к себе. Началась моя жизнь, уже шли осенние, скучные дни, целыми днями моросил дождь, было много луж и непроходимая грязь, я устроилась работать в магазин. Работала продавцом, ещё быстрее стали проходить дни и незаметно прошла осень, как наступили морозы, дело шло к зиме. Та обстановка моей жизни, в которой я находилась, была необыкновенна- тети Веры дочь, Валя, была слишком горда и своенравна, капризная и настойчивая, круглыми днями она ходила и молчала, косилась на всех. Была у них на квартире ещё одна девушка и эта Анька жила, как дома, они всячески угождали ей и считали её, как своей. «Нет долго писем, может и в живых давно нет»- так вечно вздыхала тётя Вера и обычно сидела со мной и разговаривала. Владимир Иванович, её муж, который после 3-ёх месячного молчания прислал известие, что едет и эта радость переполнила весь дом, все ждали, кто мужа, кто отца. И я ничего не ждала, только одно, что жизнь мне будет тяжелее при нём. Но вот в ноябре пошли на станцию, в 3 ночи подошёл поезд и встретили его. Проходили дни за днями я ничего не замечала, хотя и он очень сожалел и говорил: «Ничего, теперь я приехал, не бросим мы тебя, проживём как-нибудь». Спустя месяц он устроился работать в магазин, в котором работала я. Здесь для меня втрое хуже стало, он на работе всегда старался оговаривать и с ехидной усмешкой посмеивался, а когда бывали дома, то он обычно читал нотацию: «Что ты всё не так, да не так. Учись у меня, я больше тебя жил, видел и я знаю». Ужасно любил похвастаться и обычно перед какими-нибудь мальчиками, как он воевал. Меня он начинал презирать и однажды, когда мы пришли на обед, он мне сказал: « Вот, Валентина, перед тобой стоят две решающие задачи: первая- ищи квартиру, а вторая- работу». И ушёл. Не помню, что со мной сделалось, я побледнело и в голове зашумело, как- будто колом ударили. А тётенька желанная стала мне говорить: «Вот ты живёшь у нас, пьёшь и ешь всё наше и спишь, как барыня, а платить то ничего не платишь. Володя не хочет, чтобы ты была здесь». И она мне стала напевать всевозможные сплетни и кляузы, упрекнула: «Вот, я один раз тебе сказала, чтобы ты Аньке платье дала, а ты нос вздёрнула, а сама её лепёшками давишься». Я с этих пор лепёшки их есть не стала, а их дочка всё злилась, дескать у тебя всё есть, а у меня нет ничего. В один вечер он мне и говорит: «Ну что, скоро ты уйдёшь?». Я принялась плакать и весь вечери всю ночь я пролежала и проплакала. Такой весь декабрь был и больше половины января, за последнее время я за стол не садилась. На другой день я пришла на работу и спросила у него, почему это всё так получилось, а он отвечает: «Вот ты уже 3 месяца на моей шее сидишь, я тебя кормить не обязан и на этом скажи спасибо». Тут уже я не выдержала и сквозь слёзы ему отвечаю: «Я работала и на вашей шее не думала сидеть, а если я вас стесняю, то буду на полу спать или уйду». На этом всё кончилось, шли дни, я вынуждена была взять расчёт и осталась без работы. Утром я вставала, натощак выпивала пару стаканов чего густого и уходила бродить по городу, ища себе квартиру и работу. А когда возвращалась, то садилась у окна или двери. А когда они садились обедать, то я уходила, а тётя тихо говорила: «Ну иди, чего же ты?» или же: «Иди ешь, или не хочешь?». При нём я никогда не садилась за стол, да и без него я самое большое в день один раз ела, да кипятком желудок промывала. Вечером я тоже поздно приходила, была где-нибудь у знакомых. А иногда, когда они обедали и тётя меня приглашала, я отходила ко сну и слёзы невольно наворачивались на глаза. Она мне тоже уже не раз говорила, когда я уйду, якобы её муж противоречит. И так, не найдя для себя работы, без копейки, я ушла, разбитая горем и страданием. И в одно воскресенье я только к вечеру пришла к ним. Тётя сидела на диване и что-то делала, я ей сказала: «Ну, тётя Вера, я ухожу от вас, теперь вам мешать не буду». Она посмотрела и ответила: «Час добрый, а куда, устроилась ли на работу?». Я сказала: «Нет». И уложив в два чемодана вещи, привязала на санки и не сказав ни слова вышла. Уже темнело, я шла по городу, на квартире устроилась ничего, хотя хозяйка была очень требовательна. На следующий день я пошла за другими вещами, а остальные я попросила, чтобы у неё были, так как мне некуда деть. Когда вошла и сказала: «Здравствуйте» она ответила тем же долгом, а когда я стала уходить она и говорит: «Вон, хочешь есть, бери в печке- ешь». Я хоть и была голодна как волк, но сказала: «Спасибо, я сыта» и ушла. Часто мне приходилось встречаться с их дочкой и я всегда старалась её обойти, а однажды она видела и рядом стояла в клубе, даже не посмотрела и я тоже отвернулась. До того они мне были все противны и невыносимую обиду я перенесла от них. «Свои», «Свой»,повторяла я. Тётю я тоже часто встречала, но и эту старалась избегать. В одно время я пошла взять кое-чего и свести их санки. Они купили себе корову и когда я вошла во двор она с соседкой накрывала соломой сарай.  И только я сказала слово «здравствуйте», как у меня забилось сердце от прошлой обиды и слёзы вновь навернулись. «Хорош покупок у нас?»- спросила она. «Хорош»- ответила я. «Ступай в дом, там Анька»- сказала она, но у меня на их ступеньки нога не ступала. После долгого колебания я вошла, потом она пришла и пригласила чай пить. Но вскоре я удалилась, больше не была да и подумала пойти. Однажды я видела её на базаре, но тоже постаралась избежать. На квартире я продолжала жить. На целый день я уходила искать работу, но только к вечеру я убитая горем, еле передвигая ногами, голодная и усталая, возвращалась в эту чужую, холодную избу. Я продавала свои вещички, покупала картошку и получала 300 гр. Хлеба. Мучилась, болел желудок, когда по карточкам я получила 5 килограммов огурцов, то я целыми днями их ела, да холодную воду пила. Проходил месяц, за квартиру платить нечего. С горем пополам я продала майку и отдала хозяйке 50 рублей. Оказывается здесь жила дальняя мне тётка, она уезжала в Москву и решила оставит меня у себя. И вот, подумав, я пришла к ним. Семья малая, муж её, да сын. Вступила я на порог неожиданной для меня жизни. Я целыми днями была одна, убиралась, делала, что хотела. Основное, я была сыта, как говорится, по горло. Один раз я пошла по воду и стою у колонки, вдруг меня сзади окликнули: «Валюшка, это за водой так далеко ходишь?» и когда я обернулась, я увидела, стоит тётя Вера. Она уже узнала, что я нахожусь у Нюры и кто сказал- неизвестно. Она продолжала: «Ты чего же к нам никогда не приходишь? Приходи, когда угодно.» Я ничего ей не ответила, она ещё стояла, видно ещё что-то хотела сказать, но я молчала, а когда она пошла, то у меня невольно навернулись слёзы. «Вот, то гнали, а теперь в гости приглашают. Спасибо.» Шли дни, я часто ходила на квартиру, волновало то, что я не прописана, да, как известно, хозяйка не хочет прописывать. Ведь уговор был за карточку хлебную. И ей не нравилось, она говорила, что якобы свекровь ей не разрешит прописывать. Не долго думая, я забрала свои вещи и осталась у Нюры. Так шли дни. Я находилась одна дома- хозяйничала. Питание было хорошее. Но недолго продолжалось, скоро из Москвы приехала Нюра и увидев, что я уже осталась здесь, была недовольна. Она думала, что я у неё останусь жить, но я этого не хотела. С приездом её, я отошла в отставку и вновь мои мучения появляются, опять настали для меня чёрные дни. Я ходила, искала работу, надо жить, а чем и как? Обещали в дом отдыха, но это ведь ещё месяц. Я старалась всеми силами помочь в хозяйстве Нюре и всячески угодить, ради куска хлеба. И вот я решила одно: Как прожить месяц до 1 мая? Уехать к двоюродной сестрёнке в Ясную  Поляну. И шестого апреля, после обеда, я вы. Шла по этому грязному, скучному городу, до берега реки Оки. Лёд начинал трогаться, гати все сняли. Я сошла вниз, кое-кто из мужчин тихо проходили по надломленным льдинам. Идти было страшно и очень опасно, я была очень решительна. «Что-нибудь одно»- думала я без страха. И пробираясь, перепрыгивая с одной льдины на другую, которые после расходились, я миновала другого берега. Вечером я была в городе, а на утро я была в Ясной поляне. Лида не ожидала и с восторгом встретила меня. Она жила неплохо, с мужем вдвоём, большой четырёхкомнатный дом. К вечеру пришёл Валентин, её муж, собравшись долго шутили, а Лида мне и говорит: «Хочешь, замуж отдадим, найдём хорошего парня?» Я смеялась и говорила с весёлой улыбкой: « Что ты, я не хочу, я одна поживу ещё годочка два». И не приняв всё это близко к сердцу, хладнокровно относясь ко всему окружающему, я была спокойна. Вечером, когда она ложилась спать, такая упоённая счастьем и я немного позавидовала ей. Днём в одно время, к нам пришли двое молодых, здоровых, энергичных парней. Я было легла спать на диване, но вынуждена была встать. Один из них был высокий, чёрные волосы и короткие усики, чуть зеленоватые глаза весело сверкали из-под нависших бровей. Сам он весь проворный и быстрый, недаром его и прозвали «Гусь». Другой среднего роста, русый, голубые глаза, здоровый и очень плечистый. Очень спокоен и спокойный взгляд его оставался неподвижен. «Гусь» долго смеялся, даже больше всех, ведь партизан бывший. А Лёшка больше всех молчал, только отвечал, когда его спрашивали. К вечеру все ушли, а Лидка мне и говорит про Лёшку: «Это хороший парень, правда живут они плохо- бедно. Ты ему нравишься». А меня смех взял: «О,- думаю- с первого взгляда понравилась». В этот же вечер он пришёл, накинув на плечи серую солдатскую шинель, он сел на диван, а Лида, позвав меня на кухню, сказала: «Он с тобой поговорить хочет.». «Что ты, я ни за что, ну их к Богу всех»- сказала я  и когда вышла в сени закрыть дверь, он вслед поспешил за мной. Чего-то боясь и стесняясь, его слова дрожали, и он тихо, еле выговаривая, говорил мне: «Подожди, куда ты спешишь, я с тобою очень серьёзно хочу поговорить.» Вошли в комнату, сели на диван и долго сидели, беседуя о жизни. Он у меня спрашивал о моей жизни, вообще интересовался узнать больше подробно, я ему рассказала про все эпизоды своей одинокой жизни. Не прошло и трёх дней, он мне сделал предложение. Меня это очень удивило. Я видела его, он был откровенен, не любил говорить лишних слов и большинство старался молчать. Я шутя говорила ему: «Ну что же вы обижаетесь на свою судьбу, жениться надо.» А он отвечал: «Вот видишь, я беден, и какая за меня пойдёт?» Сказав эти слова, он опускал голову вниз и очень задумывался. Я целыми днями была встревожена и не могла найти себе покоя. Однажды я и Лида зашли к нему в дом. Одна его старушка- мать сидела у окна, в доме ничего нет- чёрные стены, сверху вниз спустилась паутина, в углу навалена картошка, пахло противно и сыростью с вонью, я постаралась скорее удалиться отсюда. «Это всё можно сделать,- думала я- были бы руки». Но после всего этого я продолжала с ним встречаться и в душе у меня появилось что-то необыкновенное. Однажды я написала письмо Тамаре, описала обо всём: а потом села на диван, подперев руками голову, я крепко задумалась, перед собою поставила зеркало и смотрелась в него тихо и спокойно. У меня невольно навернулись слёзы, я причесалась и опять залилась слезами. «Эх, прошла моя жизнь, как чёрная туча, не видела я своей молодости, не пришлось мне пожить, как живут все молодые девушки, не видела я ни счастья, ни ласки». А вечером пришёл Алексей и мне не хотелось с ним разговаривать, а когда он у меня спрашивал, я дерзко отвечала: «Да и нет, не хочу говорить.» В душе всё кипело, пред глазами мелькало всё и вилось вокруг. « Ну значит это всё задаром, на смарку, ну зачем нужно было говорить, зачем дала согласие, ведь у меня и мать и сестра знают, что я женюсь на тебе, знают все мои друзья». И после долгого колебания я решила ему покориться, мне стало его жаль, он задумался и чуть не зарыдал и в этот же вечер я ему стала говорить, что он мне не нравится, что я не имею к нему никакого чувства и он мне безразличен. «Я не могу любить тебя. А почему? Не знаю. Я не смотрю на твою бедность, это ерунда, но я не могу быть твоей.» Он был раздражён и нервничал, я была спокойна, но потом у меня вдруг появилась к нему необыкновенная жалость, мне стало жаль его, как малого ребёнка. «Ну хорошо, ладно, всё, я не буду, я покорюсь тебе, может любить не буду, но привыкну к тебе». Я кажется говорила нелепые слова или они так бессвязно у меня звучали. «Что со мной делается?- думала я- ведь я никогда не была такой, а теперь так неожиданно, внезапно всё получилось.» Сколько ещё и какие чёрные, скверные мысли не вились в голове. Подошла Пасха, вдвоём с Лидой мы с утра немного поплакали, вспомнили все наши прошлые встречи праздников, когда родные были, а теперь одни сидим. Я сидела у окна и видела, как Лёша то и дело выходил на улицу. У меня сильно билось сердце и я даже про себя сказала: «Ну иди, чего же ты не идёшь.» Но он пошёл куда-то к низу. Потом мы вышли, он стоял у соседнего дома на крыльце и Ванюшка Пудов позвал нас, мы подошли, пригласили в хату, там находилась маленькая, но довольно весёлая компания. Конечно и мы погуляли на славу, сходили в парк, на могилу Л. Толстого. Я к нему совсем уже привыкла и когда его иногда не бывало долго, я скучала. Вечер назначили на Красную Горку. Он весь день находился у меня, у него в доме шла стряпня, затем он пришёл за мной, я положила всё необходимое в чемодан и вышла. В доме стало чисто, побелили, я повесила занавески, убрала постель, к восьми часам стали собираться, я и Лида одевались, я надела шёлковое, голубое платье с накидкой и чёрные лаковые туфли. Собралось человек около двадцати. Не знаю и не могу выразить того чувства, что было в этот вечер. Гости сидели, смеялись и только кричали: «Горько!». Эх, а у меня на душе было другое,  никого у меня нет, даже не знает Тамара какой день у меня. И после этого ушла я в спальню, села на койку и долго горько плакала, и не к чему здесь утешения Алексея. Подошла Саша, но это не помогло, а потом я долго веселилась вместе со всеми, весело играла гармошка.  На второй день я уже приступила к новой жизни, вернее к семейной обстановке. Рано утром я встала, оделась и ушла в рощу, домой не пошла- боялась и решила заснуть у Лиды. А когда Лёша пришёл и очень был огорчён почему я не дома. Через два дня я и Лида поехали на родину, она хотела свой дом продать. Первое мая встретили, как и будничные дни, безразлично. У Тамары были около пяти дней, Лида осталась в Огареве, а я ужасно соскучилась и решила уехать одна. Алексей был рад и тоже соскучился по мне. Шли дни- теплые, солнечные, весенние денёчки. Лёша работал на косой горе, я убиралась с огородом, не спеша вскопали весь огород, вдвоём, посадили картофель, он поставил столбы, обтянул проволокой, вскопали и я посадила: репу, лук, редиску, чеснок и другую мелочь, а также капусту и помидоры, свёклу. Сама натаскала хвороста и обгородила. А также иначе стала выглядеть и хата. Я принялась за уборку. С потолка и в углу висели страшные, серые паутины, целыми нитями спускались вниз и только в течении пяти раз я могла как следует промыть полы. На кухне доски все прогнили, я их разобрала, помыла и высушила, в углах было столько набито засохшей грязи, что пришлось топором соскребать. Сшила на кухню занавески, на окно и на полку в передней уже были давно сшиты. Убрала, стало хорошо и чисто, постелила на пол свежие чистые мешковинки. Лёша сделал из досок диванчик для сидения, я его накрыла новенькой дорожкой. На окнах и на столе стояли свежие весенние цветы, что было хорошо и приятно. Потекла моя жизнь по другому. Он приходил с работы поздно, я подогревала обед, он умывался и кушал, я старалась больше ухаживать за ним. Как мне было трудно вникнуть в такую жизнь! Но пришлось покорить саму себя, я же ведь его не любила, и он для меня был безразличен, но я поборола сама себя, покорилась и твёрдо решила привыкнуть. Иногда он для меня казался противен, а иногда его было жаль, но я всё же привыкла и считала его своим мужем. Он был заботлив и очень степенный человек. Не любил особенно разгуливать. Но бедность! Какая же бедность! Ох, трудно всё выразить! Свекровь спала на койке, было постлано два старых, рваных в ничто пиджака и одна подушка, даже полотенца и то не было. Ни единой тряпки нет!. У него три пары совершенно старого, изношенного нижнего белья. И одни ещё солдатские брюки и худые сапоги да шинель. Меня это всё приводило в ужас и я порой отчаивалась. Питание было очень скудное. Хлеба не хватало, получал паёк, картошка тоже на исходе, пустая похлёбка застревала в горле. Я иногда была очень разочарована и долго задумывалась: куда, ну куда я попала? Неужели для меня не было бы лучшей жизни? Эх, уже видно такова судьба, неужели я так и умру в нищенстве, не буду досыта есть. Я всё же плакала иногда, когда Алексея не было дома. И вышла я не из-за любви, да ещё в такое нищенство, просто заставила меня это сделать жизнь или судьба. И сколько я не думала, жить нужно было. У меня всё же довольно было чего носить, были хорошие модные платья, туфли и сапожки, зимнее и осеннее, летнее пальто, было два костюма, и собиралась не хуже других. А он- совершенно голый, при этом слове у меня невольно захватывало дыхание и становилось ещё страшнее передо мною впереди. Серенький костюм ему на время дала Саша(его сестра). И тот возьмёт. Как жить? И на что ему чего справить? Сердце обливалось кровью. За месяц получил зарплату, сотни две. А что на них делать- кормиться или одеваться? Горе и страдание, нужда. Что делать? Но как-нибудь надо жить. А здесь ещё две его племянницы, ничего от них не утаишь. И когда они только уйдут отсюда? Кусочек хлеба и то иногда приходится из кулака есть. Сегодня пошла в лес за дровами, а силы то ничего нет, не могу на плечо поднять. Села на траву, да заплакала, ох, думаю, когда же я перестану мучиться то? В одно воскресенье в парке было массовое гуляние, я и Лёшка пошли, я была одета довольно прилично, в лаковые туфли, в своём лучшем, модном платье, при часах. Ему Саша дала еще хорошие штиблеты в сером костюме. Там нам повстречались Серёжка-«Гусь» и ещё один кавалер. При виде меня он окинул взглядом, а потом сказал, что я наверное Лёшина жена. Он взял Лиду под руку, а я шла по другую сторону и меня взял. А Лёшка с Гусём прибавили шаг и ушли к весёлой публике. А после он очень обиделся и два дня сердился на меня, я всю ночь пролежала и не могла уснуть. Он был ревнив до безумия, а мне пришлось немножко поплакать. Но это всё ерунда, хорошо, что хоть ревнует, а так я от него ещё не слышала ни единого грубого слова, и плохого обращения ко мне не было, он очень любил и всячески старался уважить меня. Хоть и плохо жить нам, тяжело, питание плохое, но я иногда бывала довольна своей судьбой. Может окрепнем, будем хорошо жить ещё не видно. А сейчас видно, живи, как наказывает тебе жизнь. Стояли жаркие июньские дни, солнце пекло, земля огненная. Природа чудная, вечерами из леса доносилось пение соловья. Огород мой растёт на славу, картошка уже большая, а другая мелочь идёт хорошо. Но жизнь тяжела, на последние деньги купили картофеля для еды. Жить больше не на что, зарплата была у него скудная, хлеба не хватало, а большую часть сидели на «ковардошках». Иду бывало из леса, сяду отдохнуть, а уже дерево на плечо поднять не могу- нет силы. Сижу да думку думаю: Ох, какая я, думала, несчастная, сколько я жила не видела малейшего счастья и вышла не лучше, хлеба не вижу. В доме тоже иногда неприятности из-за этих девчонок, его племянниц, но я всегда молчала. Свекровь у меня была уже очень бестолковая старуха, одно слово несколько раз повторит. Но с одной стороны хорошо, она жалела меня и была не болтлива на людях. Я иногда приходила в ужас, а когда Лёша чего-нибудь осерчает, я про себя повторяла одно и то же: «Уйду, уйду я отсюда, лучше одна буду мучиться». А куда идти? Кто меня ждёт? На фронте продвигаясь по передовой, что мы там не видели, что мы там не кушали? А теперь настало время и я не вижу хлеба. Алексей обычно был молчалив, приходил с работы и делал что-нибудь по дому. Говорил со мной он очень мало и жизнь у нас шла тихо и спокойно, как- будто мы прожили уже несколько лет и нам не о чем поговорить. Не любила я его. Иногда хотелось убежать куда-либо. Так привыкла, всё, но чувства к нему не было, а так о нем заботилась и всегда болело сердце о нём. Но почему же я не могу его любить? Сколько раз я задавала себе этот вопрос. Ведь он не дурной собой, умел себя вести в обществе людей. Но увы не могла я проявить такого чувства…
…иным голосом говорил Алексей. «Что ты Лёша, она о тебе так заботится, как за ребёнком ухаживает»- утешала его Шура. Ходить мы никуда не ходили, после ужина ложились спать, а я частенько сидела у окна на лавочке и думала о жизни, о другой жизни, светлой и хорошей. Зачем я выходила замуж за нелюбимого человека? Нет, я уйду, тогда будет хорошо. Успокаивала я себя. Смотрела на огород, вот всё это своими руками вскопала посадила и для меня это ничто не мило, не нужно мне это, хорошо у меня в доме убрано, но ничего не мило, лучше в сарае жить, но с тем, кого я могу любить. Много натаскала дров, половину сеней, да и сена насушила достаточно. Но всё это я оставлю и уйду! До чего мне тяжело здесь жить, разорву я цепи и вырвусь отсюда на волю! Пошла было на работу устраиваться, да так и не пришлось, отказали. Ходила в рощу, рвала щавель, с огорода- салат, ходила в Щёкино или в Тулу на базар и продавала на буханку хлеба, или что из тряпья продам, картошки купить надо, а Сашины девчонки залезут да поедят. Хлеб хоть не клади, всё поедят, про себя не говорю, а он ведь работает, придёт и поесть нечего. Жалко всё же мне его, привыкла, чувствовалась какая-то нить, которая стягивает жизнь людей.
И так шли дни за днями, стояли жаркие июльские дни, Алексей работал по прежнему и по прежнему был молчалив, я трудилась по дому. В один из дождливых вечеров мы рано поужинали, в сенях постелила постель на полу, на душистое сено, дождик тихо постукивал по черепичной крыше, я ужасно устала и мне хотелось быстрее уснуть, Алексей стал меня щекотать, я резко его одернула и отвернулась в сторону, его это возмутило. Слово за слово и у нас начались жёсткие разговоры. Долго спорили, не уступая друг другу слова, я не выдержала и сказала: «Что, гордится стал, прикрыла вас немного». Его это огорчило и до некоторой степени был взволнован, что выругался. «Меня ничто не устрашит оставить твои голые стены»- не успокаивалась, продолжала я. «Ну и иди куда угодно»- отвечал он. Долго мы наносили друг другу жесткие, не по сердцу слова. На утро я не вставала ему готовить завтрак. Он молча встал, не знаю, что кушал, и когда я проснулась, он вышел из дома, тихо прикрыв дверь, ушёл ни сказав ни слова. Свекровь об этом не знала, золовка тоже самое, не имела об этом знака. Истопила печку, убралась, в лес ни за чем не ходила, ибо для меня было теперь всё чуждо, руки мои уже ни к чему не прилегали. Весь день ходила я как убитая, идти надо отсюда скорее, но куда, кто меня ждёт, жаль что у меня нет знакомых, нет квартиры. К вечеру он пришёл с работы, на меня не смотрел, как- будто я для него уже не существую, мать собрала на стол, молча сидел ел, потом ушёл куда-то. Я вышла, долго стояла в дверях, прислонив голову к перилам и думала о чём-то далеко ушедшем. Думала о своей свободе, что скоро буду жить вновь одиноко и хорошо мне немного радостно становилось на сердце, думала о своей прошедшей молодой жизни, тяжело вздохнула, вернулась в дом и мне стало страшно, всё опять стало и незнакомое для меня. Вот эти стены, с которыми я на днях должна попрощаться и уйти, куда глаза глядят. С этими мыслями я легла спать, слышу, через некоторое время приходит он, тот самый человек, который насильно привёл меня в эти двери и который теперь не хочет смотреть на меня. Я вздохнула, повернула лицо к стене и у меня навернулись слёзы. Пусть, что жизнь совместно с ним, в течении всего прошедшего протекала так скучно, что я не видела ничего хорошего, пусть, что я не любила его, но мне вот только теперь стало тяжело уходить и прощаться совсем. Он залез на чердак и устроился спать на сене. А когда на утро он уходил на работу, подошёл к двери приоткрыл её и, не смотря на меня, грубо сказал: «Мой отрез и бельё отдай матери», я слышала, что он сказал, но я не могла ему ответить. Слегка моросил дождик, я вышла в заднюю дверь и только увидела, как он скрылся за ригой.  На следующий день он был дома, Саша стала уговаривать его, мать то же самое твердила, я нервничала и в то же время собиралась уходить. Подошёл к окнам, изо всей силы стал рвать с окон занавески, больно стало моему сердцу. «Ничего не тронь, сама всё сниму, не ты их вешал, не тебе их и снимать, ты мне не безобразничай, не рви, не беспокойся, уйду»- уже холодно говорила я. Когда все разошлись, меня Саша стала уговаривать, что не беспокойся и всё обойдётся, это всегда так бывает и она рассказала мне о своём замужестве. На улице мне говорили: «Ты не бойся, никуда не уходи, а живи. Побесится да и успокоится, всё будет хорошо». Он не хочет больше жить, ему надоела семейная жизнь- такие мысли были у меня. Ну и хорошо, я уйду отсюда совсем куда-нибудь только здесь в Ясной не жить мне здесь страшно жить и я не намерена. Сняла с окон занавески, убрала всё со стен, собрала своё всё до единой тряпочки, всё перестирала, погладила, убрала в чемоданы, постель связала в узлы и в доме образовалось полное бесхозяйство, всё стало чёрное, посерело. Он пришёл с работы, мать ему подала на стол, а когда она вышла, я подошла к кухонной двери, вижу, что он сидит, он дерзко посмотрел на меня и крикнул: «Уйди отсюда, дай мне спокойно поесть». Я вышла на улицу, были похороны, хоронили соседнюю девушку, которую задавило поездом. Он начал было выкидывать мои вещи на улицу, я ему тихо сказала: «Сейчас уйду, подожди, немного стемнеет». «Как-нибудь проживу один,- говорил он- а уж жениться ещё ничего не надо, вперёд обуться, одеться, потом жену в дом  брать». «Правильно,- говорила я- а ты хотел за счёт жены нажиться, не выйдет». Стемнело, темно стало на небе, стали выходить звёздочки, издалека слышалось кваканье лягушек и лай собак. Я взяла чемоданы и вышла, и когда отошла мне почему-то стало радостно на душе и я тихо напевала песню «Когда имел златые горы». Унесла из дома всё, не оставила даже иголки, не хотела оставить ничего, чтобы скорее забыть всё, одно корыто забыла, которое висело в сенях на гвозде, да мешок с тряпьём под койкой. Перешла на время к Лиде. У нее на столе стоял самовар и пили чай. Я достала сахар, хлеб и только принялась за питьё чая, как дверь открылась и в дверях показался Алексей. «Иди возьми свои вещи, корыто там твоё, с какой-то простынёй»- сказал он. Меня почему-то разобрал смех и я говорю ему: «Садись чай пить». «Спасибо»- ответил он. Когда я вышла, то он шёл впереди меня шагов на пять. В темноте я нашла корыто, сняла его, достала мешок и подошла к двери. Он молча опустил голову, стоял у двери. Я уже холодна была и мне кажется, будто я тут не жила и что между нами ничего не было. «На вот, возьми»- и я ему в руки сунула кусок сахара, а то ведь при мне не кушали. Почему я это делала- не знаю, дурная мысль вошла в голову, он взял и через некоторое время набравшись силы и воли, сказал: « Ты сама виновата, зачем нужно было говорить эти слова, зачем упрекать?» Я не ответила, подняв мешок на плечи, сказала: «Теперь поздно!». «Дай я подниму, а то тяжело»- вдруг сжалился он. «Нет,- сказала я- спасибо, надо было жалеть когда я ворочала с утра до ночи. Всё кончено». И вышла. На утро я пошла к нему, просила его, чтобы сено он мне отдал, хотя бы половина. Ведь он всё до копейки у меня взял из сумочки, документы взял свои и деньги. И я ушла без гроша. Ездила в Тулу, продала вещей на 700 рублей, вот только этим и жила. Он лежал на той же койке которую я своими руками мастерила, он проснулся, я ему и говорю: «Алексей, дай же ты мне хотя половину сена.» он мне сказал : «Иди, ничего не дам, верни мои два куска мыла, я тебя корил, что за так что ли». Эх, и обидно мне стало! И говорю ему: «А ты забыл когда я продавала свои вещи за кусок хлеба?» И всё, больше говорить не стала. Не думая ни о чём я хлопнула дверью и вышла. Шла, тоже ничего не думала. Нужно было устраиваться на работу. Нужно было жить, заново настраивать свою жизнь. Скорее забыть всё прошлое и вступить на порог другой жизни. А какой для меня было ещё неизвестно. Что меня ожидает впереди, судьба мне укажет. Ежедневно ездила в г. Щёкино. Ходила на шахты, прошла все конторы, все учреждения и предприятия и остановилась перед маленькой вывеской «Мехрайторг»(?). Когда я вошла и спросила директора, секретарь указала мне на дверь. Я постучала и вошла. За столом сидел мужчина лет 38-40. Он внимательно посмотрел на меня и спросил что мне надо. «На работу принимаете»- сказала я. Он у меня спрашивал обо всём и сказал секретарю чтобы меня оформили. Долго пришлось ждать, около месяца, пока откроется вновь выстроенная чайная. Но без работы не пришлось и дня быть. Шла рабочая пора, колхозу нужна была помощь. Не хватало рабочей силы, много было девушек которых всех оформили, ходили в колхоз. Ездили на сенокос, убирали сгребали сено, возили из Сумароково до Щекино на машине. Ночью ночевали в стогах. Потом работали в колхозе, ходили на поле, вязали рожь, день вяжу, а ночь молотила. Потом открыли чайную и я очутилась на пороге большого светлого здания, со множеством столов. Работала я официанткой, быстро привыкла и хорошо освоила свою профессию. Закипела моя жизнь снова, в Щекино на квартиру устроилась хорошо. С утра до тёмной ночи находилась на работе. Было хорошо, удобное место выпало мне на мою долю. О нём я совсем забыло, памяти у меня о нём никакой не было. Только изредка мысль набегала и приходилось вспоминать о прошлом. Со своим старым знакомым Николаем завязалась вновь переписка. Наступила осень. С Алексеем встреч не было. В один из выходных дней я поехала в Тулу, откуда на обратном пути заехала в Ясную к Лиде. Она была в лесу, я легла на диван отдохнуть, как вдруг дверь приоткрылась и я могла увидеть лицо Алексея, он быстро вышел, а через некоторое время вышла и я. Он стоял у дома старухи Арины, поднял голову, посмотрел в мою сторону и сказал мне: «Здравствуй». Но я быстро вернулась в дом. Вскоре я уехала до Щёкино. А когда думала я о нем, то мне становилось его жалко. И однажды я шла в Ясную, видела ещё издалека, что ехал Лёшка на телеге, сердце мое забилось и только когда не стало его видно, то я вздохнула и у меня навернулась слеза. Иногда и в Щекино я встречала его. И только слышно было т него: «Здравствуй».
       Но вот и пришла зима. Шёл снег, покрывал белой пеленой поля, около домов нависали высокие холмы снега. Я работала на старом месте. Пришлось в чайной встретиться с Сашей(его двоюродной сестрой) сидели за столом, разговаривали и только завели разговор про Алексея, как она мне вдруг внезапно хлопнула по руке и говорит: «Смотри, на лёгкую поминку сам Лёшка пришёл». Я обернулась, сердце, я видела как он стоял у буфета, а потом вышел но через некоторое время вернулся с Ванюшкой и мне пришлось их обслуживать. И так частенько заходил он, но скоро уходил. Однажды, когда я была в Ясной, видела Лорочку(его племянницу). Она мне говорит: «Тётя Валя, пойдём к нам, не бойся, Лёшки нет». А когда я вошла в дом, Саша сидела за столом, я сказала: «Здравствуйте». Села за стол на сбитом диванчике, в доме всё было черно, полы грязные, в углу навалена картошка, в бочках стояла капуста, пахло сыростью, мы долго разговаривали, потом я ушла. Зима стала утихать, перестали свирепствовать морозы и уже по-весеннему пригревало солнце. Снег постепенно чернел и незаметно таял.
        Однажды меня вызвал к себе в кабинет директор и дал мне совет поехать учиться на курсы буфетчиков. Мне понравилось это предложение и я стала собираться, деньжат себе скопила так, что а два месяца мне достаточно было. Успехи в учёбе были неплохие. Жизнь протекала хорошо, вечером с подругой по школе Эммой ходили в парк, иногда бывали на танцах. В одно прекрасное время я ехала в трамвае, около меня сидел ещё молодой, красивый юноша, я смотрела долго в его сторону и тут я вспомнила. «Слушайте, я кажется узнаю вас, вы были командир, лейтенант Выдрин, в 1943 году». «Да, я был»- ответил он гордо и тотчас смотрел на меня. Затем он долго тряс мою руку и повторял: «Ну вот мы и встретились». После мы частенько ходили в театр и в кино. В июле я окончила курсы и работала буфетчицей в чайной в городе Богородицка. Это был ещё старинный городок, но со временем войны он был разбит. Очень красивая сторона, где раньше жил некий граф. Протекала река. Однажды я стояла у окна чайной и смотрела на улицу, смотрю, проехал мимо человек и мне показалось, что чего-то знакомое в его фигуре. Я вышла и окликнула, это оказался сам Выдрин. Он жил с семьёй в Богородицке. Мы встречались, когда была возможность ходили в кино. Но жизнь меняется у человека, так и у меня, я хотела жить и забыть всё прошлое. Но в моей памяти стоял всегда и везде образ Бориса. Фаина мне из части писала, что были слухи он приехал и привёз как- будто жену с собой, но она не знала где он находится. Возникали образы моих знакомых, но всё где-то в глубине души, всё угасало. Николаю я уже не писала. Вечерами сидела на лавочке, представляла себе всё какое-то глупое и уродливое чувство замужества с Алёшкой, которого я вовсе никогда не любила. И моя мысль оставалась безответна. Как интересно, ведь я с ним была знакома и кажется только лишь немного привыкла возможно даже, но он оставался чужим, но мне так казалось. А вот почему я вспоминала о Борисе и мысли мои останавливались на этом? Потому что я его любила самой настоящей любовью. Потому что мы жили с ним единой мыслью. В один из июльских дней я решила уехать из этого городишки и надумала опять в Щекино. На квартиру встала опять на старую. Ездила на газовый завод к двоюродной сестре Лиде. Она вышла замуж уже за второго. Жила неплохо, устроилась работать буфетчицей. Жила хорошо, бедствий никаких. Стояли жаркие июльские дни, солнце палило и от земли шло такое испарение, что тяжело дышать и только хорошо посидеть где-либо в прохладном местечке, у берега реки, или же в берёзовой роще. Я это лето немного отдыхала, на работу ещё не выходила и однажды одевшись в лёгкое летнее платье я решила поехать в Тулу. Первое это я зашла на колхозный базар, что меня заинтересовало это сидела цыганка и разложив карты она гадала и около её собралось много людей, подошла и я, со стороны стою слушаю.
И вдруг ко мне подходит один уже немолодой мужчина и слегка дотронулся до моей руки. Я обернулась, смотрю ему в глаза и мне что-то стало неудобно, мне показалось, что я его где-то видела и давно, и наверное знаю. Тогда он мне и говорит: «Ну что, землячка, здравствуй. Я говорил в Туле встретимся.» Я на него смотрю и тут я вспомнила его. «О, капитан Заморин, это вы?! Ну вот теперь я вас тоже узнала, вспомнила». И я тут вспомнила его и всё прошлое. Это было в годы Отечественной войны, я служила в топографическом отряде, в третьем отделении, где начальником отделения был молодой, красивый капитан Осминов Борис. У него была фигура среднего роста, правильные черты лица, голубые глаза и пышные чёрные волосы. Одевался он всегда по вкусу. Любил армию и любил военную форму. Любил разговаривать, иногда шутил, уважал солдат, а солдаты уважали его. Он для меня был начальник. Я была прислана в его подразделение в конце 1943 года, когда наши войска только продвигались на территорию Белоруссии. С первых же дней у нас завязался роман. Да, и я могла его полюбить и полюбила я его самой настоящей, чистой, правдивой любовью. Я любила его искренне и мне казалось, что моему счастью не будет конца. Наступили мирные дни, война кончилась. Мы жили в Берлине, занимали большой трёхэтажный дом. Я жила на третьем этаже, маленькая уютная комната, дивишься, не надивишься на всё. На втором жил Борис, у него большие две комнаты, стояло пианино, буфет, шкаф с книгами, красивая веранда, где он всегда вечерами выходил, садился и играл на аккордеоне. Я любила слушать, когда он учился играть и у его ничего не получалось, но потом всё же научился хорошо играть. Иногда мы уезжали на озеро. И жизнь была так хороша и прекрасна. Но вот пришёл день нашей демобилизации, он ещё с вечера сидел у меня и был очень расстроен.А когда я собрала все вещи, уложила на машину и зашла к нему, он стоял посреди комнаты с опущенной головой. Я вошла, он крепко обнял и поцеловал и сказал: «Валентина моя милая, родная, Валентина ты уезжаешь, я остаюсь один». Я горько плакала, он ласкал меня и так длилось несколько минут. Я села на машину, она тронулась а он стоял и смотрел в землю, как-будто потерял там чего-то хорошее.
       И вот я уже на родине. Пишем друг другу письма, хорошие, тёплые и ласковые. И вдруг всё порвалось, кануло куда-то в тёмную мглу и я о нем уже ничего не знала. В моей душе остались только одни тяжёлые воспоминания. И всегда когда я о нем вспоминала я плакала. Подруга моя Фаина, не поехала, осталась в части, вышла замуж и жила на широкую ногу. Но почему я не осталась, зачем я уехала, я ругала сама себя, но всё было бессознательно. Она мне писала: «Сегодня была у Бориса, он меня встретили обнял и говорит: Я тебя встречаю как свою Валентинку. Он очень переживает и жалеет, что ты уехала». Но прошло немного времени, от Фаины тоже не стало писем. И всё замерло, как- будто ничего на свете и не было подобного. Прошло три года и я встретила капитана Заморина, он в части был политруководителем и хорошим другом Бориса. Мы разговорились, он мне сказал, что Борис живёт сейчас в Москве и продолжает учиться в военной академии, очень часто вспоминает тебя и не прочь бы встретиться с тобою. На этом мы расстались. В это же лето, в первых числах августа я еду в Москву, с тайной надеждой увидеть его. И вот я иду по широкой улице, сотни людей идут взад и вперёд и все спешат и торопятся. В Москве же проживает моя тётушка, где я у неё и остановилась. Жить пришлось довольно много время, около трёх недель. По адресу Заморина я нашла его квартиру, встретили меня хорошо. Михаил Константинович и его жена Маруся очень много рассказывали о Борисе. Сам Заморин ушёл ему звонить, но вскоре вернулся и сказал, что его дома нет и уехал куда-то на практику. Я узнавала в справочном бюро, но ответа ниоткуда не было и в полном разочаровании я уехала из Москвы. Но время шло, а забыть его, того самого Бориса такого близкого и родного я не могла. Всюду и везде его образ стоял передо мной. Я часто вспоминала и много грустила о нём. Жалела своё упущенное счастье, но найти его я уже не могла, потому что любить так я ещё никого не любила да и думаю, что не придётся любить. Прошло ещё два года. Летом я не могла выбрать времени свободного, довольно было много работы. Но в конце августа я взяла отпуск и решила поехать в Москву. Стоял пасмурный день, несколько дней уже шёл дождь и на улице было грязно. Я забежала на квартиру, взяла с собой необходимое, села на машину доехала до Тулы, а от Тулы до Москвы автобусом. Все двести километров своего пути я только думала о ем. К восьми часам я была уже в Москве, сошла на Курском вокзале, села на «Б» и через остановку была уже на Ульяновской улице. Тётушка встретила и мы много с ней разговаривали. На утро я приоделась и отправилась с трамваем «А» до Красной Пресни, к Заморину. Его дома не было, лежала в постели одна Маруся- его жена. Она меня не сразу узнала, так как я за два года много изменилась. Как- будто выросла и возмужала. Да, правильно, я солидно выглядела, хорошо поправилась и недурна была собой. Мы вели беседу, она мне многое говорила о Борисе и из её слов я узнала, что он очень часто бывает у них, что его бьёт его жена и у него есть сын. Мне это особо не дало никакого замешательства и я даже хладнокровно отнеслась к этому. Я только сидела и думала об одном, какой бы он ни был, мне только бы его увидеть тогда будет пусть всё чему быть. И так лились мои мысли одни за другими. В три часа приехал сам Заморин, мы поговорили, он хотел ему позвонить, но номер телефона забыл, оставил на работе и поэтому сказал мне, чтобы я приехала завтра: «Как раз воскресенье, я ему позвоню, а ты будь здесь к трём часам дня». На этом мы и разошлись. Прошла половина дня, настала ночь, долгая мучительная ночь, всю ночь я не спала, всё думала о нем, о Борисе. И вот стрелка часовая двинется вперёд, уже два часа. Я собралась и иду, быстро я шла, кажется бежала, села на трамвай и он как назло ползёт как черепаха и я приехала не к трём часам, а уже было четыре часа. Быстро перебежала площадь, но вот вбежала во двор и иду тихо- тихо, с мыслями как я его встречу, что я ему скажу, как отнесётся он ко мне, о чём мы будем разговаривать… Но я вошла в комнату всё было по- прежнему. Заморин стоял у стола и набивал табак в папиросницы. Увидел меня, он сказал: «Ну вот, Борис приехал к трём часам и ушёл обратно, ты его наверное видела где-нибудь в вагоне». Я приняла всё в шутку и ответила: «Ничего, я ещё подожду, придёт ещё». Он сказал это всё в шутку. Затем он ушёл звонить ему по телефону, но не упомянул ничего о моём приезде. Борис ему ответил, что сегодня приехать не может, его «жена избила», а Заморин говорит: «Ты должен сегодня обязательно быть у меня». Борис отвечает: «А выпивка у тебя есть?». «Э, да сегодня точно будет, приезжай». «Хорошо, через час жди»- ответил Борис. И я сижу, жду. Мягкий диван стоит в углу комнаты, рядом стол, я нашла маленькую книжонку и стала читать. Но строчки в ней разбегались, мысли где-то были далеко и в голове было всё пусто. И вдруг мне почудилось, что кто-то идёт. Да, это он идёт. Нет, я не слышала ни шагов, ни единого звука, всё было по- прежнему тихо, но что-то мне сказало: «Он идёт! Он идёт!». Сердце моё заколотилось. Я почувствовала, что он подходит к двери, вот он открывает дверь, я вскочила с дивана. Но нет, мне вдруг сделалось страшно при этой мысли, я отложила книжку, задумалась и опять стала читать.  Но тут моя мысль была выброшена и я на одно мгновение забыла про него. И тут мне показалось, что открылась дверь. Да, действительно, вошёл он. Тот самый родной мой, близкий мой, любимый Борис. Я его увидела, но ещё не видела в лицо, изменился он или нет. У меня захватило дыхание, я хотела что-то сказать, но вместо этого у меня текли слёзы и шёпотом повторяла: «Борис, мой родной Борис.» Он стоит, не видит меня. А он, когда вошёл в комнату, и не мог видеть меня, так как диван на котором я сидела стоял в углу, а печка загородила свет в ту сторону. И он когда вошёл, прямо из двери повернулся, облокотился на задинку  кровати, и разговаривал с Марусей о её болезни. Он ей и говорит: «Ох какой сегодня день для меня тяжёлый, да сон такой страшный видел.» Она ему отвечает: «Да что ты, Борис, сегодня самый радостный день для тебя в жизни, о чём ты так долго мечтал». Но не говорит, что приехала я, ибо я уже ей сказала, чтобы она молчала. «Ох, ну и сон я видел» и тут он обернулся и я увидела его всё такого милого и родного, но сидела я уже как окаменелая. «Ах, это ты, Валентинка, моя милая родная Валентинка.» Потом мы сидели рядом, прижавшись друг к другу… Он долго обнимал и целовал меня в губу, в глаза, гладил как ребёнка по голове и только повторял: «Мы встретились, мы встретились». Я ничего не говорила, я была в его объятьях, на глазах у меня были слёзы. Набравшись сил я сказала: «Боря, какое мне счастье выпало, что я пять лет мечтала о тебе, пять лет ты как всегда жил в моём сердце и вот ровно через пять лет мы встретились». «Валя, неужели ты меня за пять лет не забыла, неужели ты не разлюбила меня, ведь я большой подлец перед тобой, ну если любишь, то поцелуй меня» И я горячо целовала его в губы, глаза, его чёрные с проседью волосы… «Ну хорошо, скажи как ты живёшь? И где, чем занимаешься?». Я ему всё рассказала о своей жизни. Тут пришёл Заморин и говорит: «Что за Борис, а я его стою и жду, он уже здесь сидит, опять как пять лет назад и всё с ней…». На стол образовалась выпивка и закуска. В магазин я шла с ним. Я шла счастливая, всё так же как пять лет тому назад. Его повысили в звании, теперь уже был подполковником. У Заморина просидели до часу ночи, он нас проводил, мы простились и он ушёл. Мы шли по улице, зашли в кафе, немного посидели и долго ещё блуждали по широким московским улицам… Затем сели в троллейбус, доехали и тут уже, в три часа ночи я проводила его домой, он мне пообещался прийти прямо из академии. Мне кажется, что я шла и дошла до квартиры, была чем-то опьянённая. Как дошла, как стучала не помню, но когда легла в постель, то с тётушкой Соней проговорили до семи часов утра. Весь день я ходила как шальная, не веря сама себе, что я видела его и мне показалось, что этого ничего не было. Но получилось иначе. На второй день я стояла в четыре часа, ждала его у трамвая «г», он уже с тётушкой шёл от дома ко мне. Он взял меня под руку и мы шли по Ульяновской улице к Таганской площади. Я так была счастлива и мне не хотелось бы с ним расставаться и так я с ним шла бы всю свою жизнь. Я даже не находила слов, а только смотрела на него, у меня в душе кипело что-то хорошее, приятное… Дошли до ресторана, у входной двери стоял швейцар. Мы прошли в большой светлый зал со множеством столов, где сидели клиенты. Борис заказал и нас вскоре обслужил уже пожилой официант. Мы долго разговаривали и он мне рассказал о своей жизни. Как он приехал из Германии и как он женился и что он очень сожалеет, что сгубил свою жизнь с человеком, которого ненавидит.  Вскоре мы вернулись к нам, тётушка уже была дома когда мы пришли. Боря сидел на диване, я рядом с ним и не могла оторваться на минуту, чтобы отвлечь своё внимание от него. Он играл на гитаре, тётя ушла в магазин. И тут я увидела его утомлённый чем-то взгляд и в его взгляде я поняла всю его жизнь и как ему тяжело. Он обнял меня, поцеловал……
……и переживаний. Тогда он подошёл ко мне ближе и почто-то шёпотом сказал: «Ну ладно, я останусь с тобой, если ты не возражаешь.» Подошёл, взял такси и нас доставили до квартиры. На утро я его проводила на работу, к вечеру он опять пришёл ко мне, а на следующий день я уехала из Москвы. Вскоре получила письмо, затем другое и в январе я поехала к нему. Увидела его на другой день. Вечером я с тётей Соней хотела пойти в кино, но потом раздумала и сидела у стола, играл патефон. Леночка сидела на кроватке. Ждали с работы Лёву. Дверь открылась, вошёл Лёва а сзади него вошёл Борис. Лена его увидела и крикнула: «Ох, Валя, вот и Болис пришёл». Я как дитя кинулась к нему навстречу и мы обменялись горячими поцелуями. Он сидел, смеялся, говорил, что ему дали путёвку лечиться в Щёкино, что там живёт врач по имени Валентина. Вскоре мы вышли из квартиры. Он мне сказал, что завтра едет на автобусе в санаторий. Вечер провели прекрасно, сидели у Заморина, они конечно по старой привычке выпили. На утро мы рано вышли от него. Он зашёл на квартиру ещё с вечера, жена у него не спросила куда он едет, только сын Вовка расцеловался с ним. Он взял чемодан с бельём и мы шли по Кировскому проезду. Он уехал автобусом, на прощанье мне сказал: «Жди меня третьего февраля, приеду обязательно». Доехала я хорошо, только дорогой очень болела голова. Работала и очень беспокоилась, что меня не сменят 3 февраля. А 3 февраля как на грех некому было менять, но насилу упросила Тоню сменить. Быстро сдала буфет и как стрела помчалась домой. Дома нашла его письмо, но только две строки: «Жди 3 февраля». Умылась, стою у зеркала, хотела причесать голову, как слышу вошёл кто-то. Но это был он. Из залы я увидела шинель, да, он, Борис. Я вышла и говорю: «Сюда проходи». Сколько у меня было радости на сердце. Он разделся, даже влез на печку и грел ноги, так как на улице стояли крепкие морозы, а он был в сапогах. Всё лежал он с дедушкой и разговаривали, он всё спрашивал про Л.Н. Толстого. На что дедушка ему всё отвечал, ведь он был когда-то хорошо знаком с великим писателем. Я встала на сундук и облокотилась на край печки, моя рука коснулась его свитера, его руки, до чего всё было мне близкое и родное. Мы пошли в город, купили кое-что, сели за стол. И все в компании вместе с хозяевами повеселились. Борис опять влез на печку и я к нему забралась. Как тепло и уютно было лежать с любимым человеком, когда на улице свирепствовали морозы и пела унылую песнь метель. И все тайны нашей любви хранила эта тёплая русская печка. На следующий день я его проводила. Вышли к остановке автобуса, доехали до Тулы, там он сел в автобус на Москву и он уехал. Уехала и я , разбитая одними мечтами о нём.
    Шли дни… Проходила зима, на дворе стало пахнуть весной. В середине марта я поехала в Москву. Вечером приехала, сошла с автобуса и звоню по телефону. Отвечает его жены племянник, затем передаёт трубку и я слышу голос Бориса. «Здравствуй Боря, я приехала. Зайди завтра, здесь буду немного». И слышу ответ: «Я не могу, у меня завтра конспекты.» Я повесила трубку и пошла. На утро сходила в магазин, тетушка как всегда была дома и занималась рукодельем. К вечеру она меня послала в магазин за нитками. А я, к сожалению, до того изнервничала, что рада хоть куда-нибудь уйти. Ждала его и не ждала. Придёт или нет.  Мучительны были минуты, шла с Таганской площади пешью и всю дорогу думала придёт или нет. Но вот я открыла дверь и увидела- он сидит на диване и курит папиросу. Очень я обрадовалась, кинулась к нему и крепко расцеловала.
     Мы шли по улице, я была счастлива. Зашли в ресторан на Таганке и долго сидели разговаривали. Он мне сказал, что его посылают в Сибирь на выполнение срочного задания на несколько месяцев, как вернусь- приеду к тебе. И только одно говорил, что не брошу и ты будешь со мной. Я ему верила, не зная того, что я уже обманута. Поздно ночью мы разошлись на одной из улиц Москвы.
     На следующий день он просил, чтобы я его ждала у академии. Я жду, из академии всё идут и идут, а его всё нет и нет. Но вот вышел и он. Мы вместе шли и дошли до одной из улиц и зашли отдохнуть на Маросейку, в ресторан. Что меня ожидало в этот вечер? Да, именно сегодня я должна получить от него окончательный результат- или продолжать или покончить раз и навсегда. Если покончить, то пожалуй будет легче. Если продолжать, то больше нет моих сил тянуть эту бессмысленную связь. У него- семья, я- одинока. Нет, видно, ”отрезанный ломоть к краюхе не прилепить”.  Он заказывал вино, пиво, закуски, я уже почувствовала, что была хмельна. Сердце мое сильно билось и у меня появилась ненависть к нему. Я стала ему говорить, что долго ещё мы будем продолжать эти тайные свидания? И чего я ещё могу ждать? Да зачем ты меня так терзаешь! Он мне клялся, что не бросит меня никогда…
        В первом часу ночи мы вышли и дошли до одной из площадей. Я нарочно стала от него отставать, а он всё шёл и шёл впереди. Подошёл автобус, я встала на ступеньку и в это время меня сзади схватил кто-то за руку. Я слетела вниз, Борис стоял около меня. Я сказала: «Боря, мы сегодня расстаёмся навсегда, иди домой, тебя там ждёт жена и сын. А у меня путь один, я пойду по той дороге, по которой шла пять лет, и буду жить так, как жила» И тут мы крепко поцеловались… Пошёл он всё также сгорбившись, своей тихой и ровной походкой и скрылся в толпе людей от меня навсегда…
          Как села в автобус, как доехала, как шла, как стучалась, как легла спать- ничего я не помню. Всё во мне кипело. Тысяча мыслей и я не могла их сосредоточить. Приехала домой. Стала тихо и скучно вести свой образ жизни, но вскоре от него получила письмо.
«Что ты на меня обижаешься?- писал Боря- Пойми, я не могу ничего иначе для тебя сделать, ведь я так несчастен в своей жизни. Сын, только он один крепит мою жизнь с той, которую ненавижу.» Ответа я ему не писала, ибо рука моя не поднималась писать. Все мечты рухнули, все обещания- сплошная ложь и обман… Но я его любила. Не могла же я выбросить и растоптать эту любовь? Мне иногда хотелось умереть- легче будет. Проходят лучшие молодые годы, а между тем, найдётся ли хоть одна такая минута, о которой можно было бы вспомнить с удовольствием? Ведь всё безразлично кругом, буквально всё- бесцельно и пусто. Вечные будни и ни одной светлой минуты я не видела в жизни…
        …..Москва кипела, бурлила своей полной жизнью, шли люди, спешили в метро, в магазины, вели детей, садились в трамваи, шли, и у каждого было своё: и радости, и переживания, и мечты, надежды, и каждый думал о чём-то своём. Только я одна была среди всех, шла и не видела перед собой ничего, а в сердце несла свое рухнувшее счастье. Даже начала сожалеть, что после долгой разлуки снова пришлось с ним встретиться. Долго лежала, мучилась, с открытыми глазами, не спала всю ночь и всё далёкое прошлое вновь становилось передо мной. Берлин, поездка с ним по городу, Карл-Хорст, где мы жили. Дом большой, внизу жили солдаты нашего подразделения, он жил на втором, я- на третьем этаже. У него довольно просторная комната и веранда, вечером мы любили сидеть на этой веранде, обвитой кругом плющом.  Он играл на аккордеоне, я сидела, слушала, затаив дыхание. Приходила вечером Фаина, пили чай. Борис немного играл на пианино, ох, и как мы тащили это пианино с ним! Он мне всегда говорил, что я увезу его с собой и буду тебя вспоминать, когда сяду за аккорды. Но самое веселое время было по приходу Заморина. Капитан был всегда находчив а словах. Однажды выпили и Борис незаметно взял да привязал на спине под ремень ему хвост от лисицы, он когда ушёл мы с веранды смотрели. Ну и смеху было! А его полковник остановил, да как вытащит этот хвост и ему показывает. Борису после рассказывает, а у самого слёзы льются. Чудесное время, как хорошо было жить!
      И последняя разлука. Я уезжала, только ты один, Боря, милый, родной, меня провожал и тебя я оставила, да разве я знала, что так могло всё случиться, разве я могла знать, что ты тоже любил меня? Ведь я была в самом тяжелом состоянии, но я тебе Боря, ничего не сказала. Знала одна и осталась сама с собой и со своими мыслями о тебе. Я не знаю, как сложится моя жизнь, но я до конца буду помнить тебя. И какой бы ты ни был, вспомни, Боря, даже будешь нищим я всё равно буду любить тебя. Я знала, Боря, что я сегодня последний раз проходила по той дорожке по которой ходишь ты, больше никогда не пойду я здесь. Пройдут года, проскочит вся жизнь, и наши головы покроет седина, но память о тебе и любовь моя останется навсегда со мной. Я прошла с тобой по трудным фронтовым дорогам, я усталая приходила с задания, но я знала, что есть ты, один ты. Только я была молода, не могла сказать, все в себе носила. Но что же поделать, так получилось, вольному- воля. Может быть пройдёт много времени, лет, возможно и ты когда будешь вспоминать меня. Меня, ещё совсем глупую девочку, не видевшую ничего хорошего в жизни… Тогда на вокзале было много народа, я взяла билет на автобус и уехала к себе домой. Думала только об одном, что я должна уехать, обязательно должна уехать работать в Германию, так как ко мне уже приходили из военкомата и предложили поехать. Не знаю как сложится, а пока я решила именно так. И ты меня, Боря, просил, очень просил, чтобы я не ехала в Германию, ты даже сказал: «Ты там выйдешь замуж». Но ведь я тебе ответила, что я замуж долго теперь не выйду, просто мне нужно уехать и забыть всё, что было. Чтобы не напоминало мне о нем ничего.
            Время проходило довольно скучно, всё та же работа. В военкомате оформила документы и через пять месяцев мне пришёл вызов. Я взяла расчёт, купила себе необходимое, вещи отправила к Тамаре и уехала. Тётя Соня мне сказала, что на днях был Борис у неё, долго разговаривали. Он уезжает куда-то по назначению, продолжать службу. Задерживаться не было времени и поэтому, получив всё что требовалось, я села на поезд, и он, набирая скорость, всё дальше отправлялся от столицы. Она оставалась далеко позади, промелькнули леса, убежала вдаль деревня, а поезд всё дальше и дальше мчал на запад. Хорошо, даже приятно на сердце- так пусто, вот так сидеть и ни о чём не думать. Смотрела в окно на широкие поля. И только тогда я глубоко почувствовала своё одиночество, свою боль, всё прекрасное, что остается на моей Родине. Это моя земля, земля на которой я родилась и росла, земля, которую мне пришлось пройти по дорогам войны. И мой русский народ, мой язык, моя Родина…
             Стали отъезжать от Бреста- ступили на другой клочок земли и тут то я не выдержала: просто заревела, а капитан стоял и смотрел на меня. Потом спросил что случилось(мы ехали в одном купе). «Да вот,- говорю- уезжаю и тяжело что-то стало на душе, потому и плачу». До Франкфурта-на-Одере доехали, а там пришлось ожидать куда назначат, ведь я не одна была- ехали ещё девчата, поэтому нам выдали денег- марки немецкие. Да, пришлось мне пройтись по городу, только уже по мирному городу. Ведь мы брали Франкфурт-на-Одере и засели тогда в нём, и вот, как не вспомнить, как забыть? Ведь опять старое всё вспоминается, ведь здесь же мы были. Вот тут, в доме одном мы ночевали, и я с Борисом из одного котелка ела такие вкусные щи.
            Вечером нас всех собрали в солдатской столовой и конечно же был дан ужин из солдатского котла. Боже мой, прошло всего только шесть лет, а мне казалось, что я опять солдат, только в мирное время. Как-то невольно всё вспоминается- былые годы войны.
            Нас, несколько девчат из вольнонаёмного состава, приехал забирать один лейтенант, и мы с ним уехали в небольшой городишко, что расположен в красивом местечке северной Саксонии. Красиво. Такой крохотный городок, весь утопал в зелени и наверху возвышались горы. Горы были поросшие елями и соснами. Смотришь вечером при закате солнца на эти горы и кажется, что все подпирает небо, прелесть какой пейзаж! Военный городок находился в стороне от немецкого населения. Когда-то, ещё во времена фашизма, в этом самом городке был расположен штаб армии фон-Паулюса. Уцелел полигон, что строили наши советские военнопленные в годы войны. А наверху высился памятник- это немецкие коммунисты увековечили память советских воинов, погибших в застенка фашистов. Они убивали тех, кто уже не мог работать на полигоне. Что характерно: видят, утром стоит памятник, фашисты взорвали, стерли всё с лица земли, но через несколько дней, на этом же месте, стоит опять такой же памятник. Сколько было силы воли у самих же немцев против фашистов. Мне предложили работать при гарнизонном доме офицеров. Работы было много. Вечерами, когда было кино и спектакли, дополнительно продавали билеты. Пошла моя жизнь скучно и дни тянулись медленно. Кругом всё было однообразно и так почти каждый день. Ездили на экскурсию в лагерь смерти Бухенвальд, что находится в стороне от Веймара. А кругом сплошной лес, природа, ничего не говорило о том, что происходило в чаще этого задумчивого леса. Лес этот не привлекал внимания и жителей, что находились по соседству с ним. Лес как лес, таких лесов в Германии много: и дорога проходит чистая, асфальтированная, и железная дорога- узкоколейка, и солдаты шли как на службу. Только в глубине леса была смерть. Весь лагерь кругом обнесён в два ряда колючей проволокой, посередине проходила линия высокого напряжения, стоял дом-крематорий, а над ним- высокие трубы. В крематории- три печи, электрические стулья, внизу печей было всё необходимое, можно было нажать кнопку и пепел высыпался и отправлялся на удобрение. В каждую печь из подвала по лифту, по транспортёру шли трупы военнопленных, и за двадцать минут всё превращалось в пепел. А вот и газовая камера, куда десятки людей заталкивали и душили газом. Целы и металлические формы, где для анализа брали печень, сердце, лёгкие, почки. И крюки, на которых вешали ещё живых военнопленных вниз головой, прикрепив кольца на ноги. И ванные комнаты с холодным душем, где ледяной струёй обливали, приводили в чувство. И все вагонетки опрокинутые, на которых привозили в печи трупы. И наконец, подземное жилье, это значит, что люди не видели ни света, ни солнца, где в три яруса настроены деревянные настилы, кое-где валяются деревянные колодки. Одиночная камера, где сидел в заточении Э. Тельман. А вот и медвежья берлога, и кругом берлоги вырыта траншея в которую наливалась ледяная вода и туда загоняли пленных. А медведей выпускали из берлоги и они рвали людей, а в это время наверху берлоги, на скамеечках, среди цветов сидели фашисты и играли на губных гармошках, другие напевали песни. Все эти страшные мученья и бесчеловечные пытки творили фашисты, а между тем, наверху всё кажется шло обычной жизнью- ходили немецкие солдаты в тяжёлых сапогах, бегали офицеры, отдавая приказы… Дикие, нечеловеческие страхи и ужасы.
              Приезжала в отпуск и хорошо отдохнула в деревне. Выбралась на недельку побывать в Москве. О Борисе ничего не было известно, его в Москве не было, он жил в Ленинграде. Вскоре я окончательно возвратилась домой. Вернувшись на Родину, надо было устраивать как- будто сначала свою жизнь, но с чего? И вопрос оставался безответным. Решила обосноваться опять в своём провинциальном городишке, но пришлось устроиться и работать в чистеньком, всегда зелёном и уютном посёлочке. Мне нравится жить здесь- рядом леса, всегда свежий воздух, утром и вечером служащие спешат на работу, из магазинов- домой. У каждого своя забота.