Т Р О Н У Т Ы Й
Нет, я не балаболка какая-нибудь и в чужую жизнь никогда не лезу, но про этот случай не рассказать никак не могу. Довел меня мужик этот, ну, до самой ручки своими выкидонами. А началось все с чего…
Как и во всех городах, когда у нас начали большие дома-то строить, понаставили их вдоль проспекта в ряд, а наши домишки, как были, так и остались сзади стоять. И еще сто лет простоят, кому мы нужны.
В этих многоэтажках всю жизнь проживешь, хорошо если соседа по имени знаешь, а уж если кто по фамилии спросит, всем домом вычисляют: всю родню переберут – и жена какая из себя, и детей сколько, и какого возраста, и особые приметы – глядишь и вычислят, а то, так и нет. Я вот думаю, хорошо в таких домах шпионам жить, ни одно КГБ не откапает.
То ли дело на нашей улочке, раз чужой человек пройдет, его уже пол-улицы видело. И когда этот мужчина появился у нас, я его, считай, сразу заприметил. Высокий такой, подтянутый, лет сорока, с приятной сединой в волосах. Все время с книжечкой в руках ходил.
Мне такие всегда нравились. С ними поговорить одно удовольствие. Все-то они знают, и что у нас делается, и что на каком-нибудь Мадагаскаре, на все у них есть свое обстоятельное суждение.
Я в детстве и сам любил почитать. Это уже потом, когда на Клавке женился, да пацанов она мне понарожала, на работе напашешься, придешь, а дружки уже третьего ждут, какое тут чтение.
Поселился он квартирантом у бабы Веры. Как она мне потом сказала, разведенный он. Тут я сразу смекнул, что к чему. Ведь с нашим бабьем как, если развелся – две дорожки: или бери чемодан в руки и мотай пока цел куда глаза глядят, или определит куда следует. Может, конечно, и не все, но если рассказывать, я один сто случаев приведу.
На завод-то мы, считай, уже сколько лет одним автобусом ездим, все друг друга знаем. А тут новый человек да такой видный, против наших мужиков особенно. Бабенки наши на него сразу глаз положили. Кто такой, откуда?
Я с ним уже знаком был, с бабой Верой мы соседи. Обрисовал им ситуацию. Тут холостячки и разведенки и вовсе зашлись, неровно задышали. А он хоть бы что. Вежливый, приветливый, со всеми поздоровается, поговорит, но не более.
Я уже начал думать, может у него по мужской линии чего. Потом гляжу, нет, все нормально. Стала к нему время от времени одна женщина захаживать, маленькая такая, аккуратная, симпатичная, но не королева.
Я люблю, чтобы в женщине всего много было. Во, мою лапищу видишь? Чтоб за что ею не ухватился, еще и для другой руки осталось. А эта что, на ладошку посадить можно, только что ножки свесит. Да ладно, у каждого свой вкус. Говорят, что и хромых, и кривых любят, правда, я не встречал.
Пока он еще не обжился, как следует, окна у него без занавесок были. Выйду перед сном покурить во двор, гляжу, он за столом сидит, все что-то пишет. Раз я его спросил, над чем, мол, Петро, корпишь? Ответил, что стихи пишет. «Почитай,- говорю,- если можно». – «Да у меня все про любовь»,- отвечает. Однако почитал. Складно у него так получается, но, как у Пушкина: «кровь – любовь, розы – морозы», не интересно. Я, вообще, стихов мало читал. Пушкина, Лермонтова там, в школе проходили, Некрасова еще, кажется. Одним словом не берет за душу, не пронимает.
На работе у нас, намедни, Васька Попов стишок принес про Екатерину II и ее любовников Потемкина с Орловым. Вот то стих! Он меня не то, что за душу, ниже пояса пронял. «Держите,- кричу ребятам,- меня. А то я не знаю, что сейчас с Любкой-крановщицей сделаю!» Так минут пятнадцать втроем держали пока я отошел и дыхание успокоилось.
А у него нет. Да и женщин, о которых он пишет, в жизни не бывает. Я ему так прямо и сказал. А он мне, мол, может и не бывает. Это идеал.
Идеал! Все они хороши, пока перед ними на задних лапках ходишь, в рот им заглядываешь. Интересно было бы почитать, что бы он написал, когда бы пришел после аванса в зюзю пьяный да с пятью рублями в кармане, да выслушал бы от своего идеала вместе со всей улицей, что о нем думают.
Я после этого случая в нем как-то разочаровался. Поостыл что ли.
Некоторое время спустя, гляжу, фургон к дому подъехал, выгрузили швейную машинку и укатили. Я, было, подумал, баба Вера приобрела. Оказалось, что нет, Петро купил. На что ему?
Дальше – больше, узнаю, что записался он в нашем Доме культуры на курсы кройки и шитья да еще по женскому платью. Тут у меня первое подозрение и закралось, не того ли он малость. Потом мозгами пораскинул, думаю, а может человек себе на уме. Кончит курсы, хотя бы и нашим бабкам какие-никакие халаты пошьет, да у него отбоя от всей улицы не будет. Деньги хоть лопатой греби. С нашими ателье-то одно горе. Бабы от них криком кричат: полгода ходят-ходят, все не готово, а как готово, то лучше бы и не шили.
Два годика отходил он на эти курсы день в день. Даже потом бумажку какую-то выдали, что, мол, мастер-модельер. Но, кроме ребятни, никому не шил. Они от него и не выходили. Всех кукол пообшили от нижнего до шляпы. Любо-дорого посмотреть было. Таких в магазине и не увидишь.
Зашел я к нему как-то брюки зашить, так он мне махом сделал. Спрашиваю, чего же не подрабатываешь, а он отвечает: «Это я так, для себя».
Тут меня просто злость взяла. Ну, точно, думаю, не в себе. Два года ухлопать.
На что? Для себя. Нет, точно, ненормальный.
А по весне, когда сады зацвели, что он учудил. Взял неделю в счет отпуска и с чемоданом таскаться стал куда-то. Ну, из дома, ясно, с пустым. Но ведь и домой идет с чемоданом, а налегке. Что-то тут, думаю, не так.
Вот однажды он возвращается, а я его уже жду у забора, меня так и раздирает разгадать, что же он там таскает.
Окликнул. Остановился он, чемодан на землю поставил.
Подошел я к нему, разговорились: что да откуда. «С природы,- говорит,- гулял». Я чемодан-то, так незаметно ногой толкнул, вроде нечаянно, а он повалился – пустой. Тут что хочешь, то и думай, станет ли нормальный человек на природу с чемоданом ходить, да еще с пустым?
Баба Вера потом сказала, что он лепестки от яблоневого цвета в нем привозит, всю комнату завалил, сушит. Зачем бы это? Может лекарства, какие делать, а?
Никаких лекарств он не наготовил, а все высушенные лепестки сложил обратно в чемодан и хранил его под кроватью. Я про это больше ничего не скажу, думай сам, что хочешь.
На другой год он розами занялся. Арендовал у бабы Веры полпалисадника и вместо ее помидоров роз насадил. Уж как ему удалось ее уговорить, в голову не возьму. Но, подумалось мне, что мужик за ум взялся.
Розы вырастил он, конечно, шикарные. За одну такую трояк отвалить не жалко. Что ж ты думаешь, продал он их? Да, нет же! Все лепестки с них собственноручно оборвал, опять же высушил и в коробку сложил.
Я после этого с ним здороваться чуть не перестал. Что от такого человека ждать можно, не угадаешь. Лучше держаться от него на расстоянии. Спокойнее будет.
Всю зиму он дома просидел. Выйдет чуток поразмяться, снег от дома до калитки с дорожки почистит и обратно в дом. Я в окошко иногда видел, сидит, шьет что-то. Так до весны и не разгибался.
Заинтриговал он меня, змей, до невозможности. Но на нашей улице ничего не утаишь. Выяснилось, что он платье шьет, да ни какое-нибудь, а из этих самых яблоневых и розовых лепестков. Во дает, да?
Я, как узнал, сам три дня ходил не в себе, так мужика жалко было. Хотел уже с доктором каким поговорить, может помочь человеку чем нужно. Пропадет ведь совсем.
Я потом зашел к бабе Вере это платье посмотреть, когда его дома не было. Платьице, я тебе скажу, получилось – королеве одеть не стыдно. Висит у него в комнате на вешалке под целлофаном и фата к нему тоже из лепестков.
Как-то в субботу утром послала меня Клавка редиски надергать. Тихо так было, солнечно. Вдруг, слышу, по улице: цок-цок. Выглянул я из-за забора, гляжу, эта маленькая его, Идеал, значит, идет да прямиком ему в дом.
Через какое-то время «волга» подъехала с кольцами, лентами украшенная. Я, как стоял, так и сел прямо на грядку. Неужто Петро-то женится? Ну, наконец-то! А то ведь с такими замашками, как у него, и в психушку угодить можно.
Опомнился, скорее в дом, говорю своей Клавке, чтобы малость привела себя в порядок, ведь до вечера, мымра, неумытая и нечесаная ходить будет. Сам рубашку натянул, побежал цветов нарезать. Сейчас выйдут, как соседа не поздравить? Стою, значит, во дворе при всем параде, жду.
Слышу, дверь открылась, выпорхнула она из нее одна и так решительно мимо «волги» опять по улице цок-цок, на машину даже не взглянула.
Что там у них вышло и как, я так и не знаю. Уж на что у бабы Веры от меня секретов никогда не было, так ничего мне и не сказала, сколько я к ней не подступался.
А через какое-то время и он съехал.
И вот уже сколько я над всем этим думаю, а придумал только одно: хоть и хороший он мужик, а все же тронутый. Идеалу его это платье-то, может, самым дорогим подарком и было бы. А нормальной женщине? И на что человек пять лет убил? На лепестки?
Понашил бы нашим бабкам халатов, продал бы розы на базаре, да с такими деньгами нашел себе бабу – во! Не хуже моей Клавки.
А то, идеал. Нет, точно тронутый…