Спасибо вам, товарищ Волков!

«Спасибо вам, товарищ Волков!»



Мне было плевать на все, что несет ее голограмма, я все равно в этом ни черта не смыслил. Но в какое-то мгновение вдруг пришло понимание, что я безнадежно влюблен. Влюблен в нее так же, как и еще полстраны.
Ну разве можно не любить женщину, которая о сборе урожая картофеля вещает таким голосом и с таким взглядом, что так и хочется выскочить из кресла и устремиться в колхоз? И разве можно не любить женщину, весь образ которой так и кричит «люби меня!»? А разве можно переключить каналы связи, случайно зацепившись взглядом за ее формы? Да нет, конечно. И пол страны билось в экстазе, когда она рассказывала о новой биоинженерной разработке – модифицированной моркови.

А потом она кричала:
- Пионеры!
И пацаны столбенели, глядя на ее голограмму, соблазнительно вздыхающую на фоне Кремля.
- Не останавливайтесь на месте! Идите вперед! Вы – наше все! – и пионеры хватались за барабаны, до удушья вязали вокруг общественнообязанных шей красные галстуки и строевым шагом топали учиться строить светлое будущее.
- Комсомол! – проносилось над страной.
И комсомольцы забывая о румяных комсомолках неслись каждый к своему голографу.
- Страна заботится о вас! Пришло время и вам потрудиться на благо страны.
Ну, вообще, все так и было. В какой-то миг все сосредоточилось вокруг комсомола. При вступлении в Союз Молодежи многие получили государственное жилье, льготы. В ответ страна требовала от них отчаянной пахоты во благо себя. И молодежь, подгоняемая таким стимулом, как образ Светланы Васильевны Соколовой, вся с потрохами отдавалась выполнению и перевыполнению производственных планов.

А сколько неприличных фантазий у населения было связано с  ее образом? Вряд ли когда-нибудь в мире существовала женщина, имеющая такое политическое влияние, как товарищ Соколова
А мне удалось с ней познакомиться.



- Вы уж, товарищ Волков, пожелайте что-нибудь стране перед отлетом, ну там, напутствие какое-нибудь, - она тыкала мне в лицо микрофоном и ждала ответа.

А я смотрел на это тщедушное белобрысое сознание и никак не мог взять в толк, как ЭТО смогло стать секс-символом голографовидения страны. Наконец, собрав в себе все силы, я оторвал свой взгляд от ее остреньких черных глазенок и свел его в одну точку на микрофоне.
- Ну... (Может, она чем-то неизлечимо больна? А может, это служба отечеству выпила из нее все соки?) Ребята!
- Смотрите туда, - она указала на одну из камер.
Я уставился прямо в самый центр объектива.
И чего же ЦУП не позаботился о напутствии? Речь писали всем Центром, а вот напутствие… Упустили, да…
- Ребята! Девочки и мальчики! – я покосился на Соколову, она ободряюще кивнула в ответ, - Слушайтесь взрослых! Уступайте старшим место в электробусах! И тогда, ваша страна будет вами гордиться!

Журналистка расхохоталась.
А смеется, да, ничего так. Как и представлялось.
- Товарищ Волков, ну что вы несете? Сереж, выключи камеру. Итак, через пару минут мы снова включимся, и вы скажете: «Страна!»

Она замолчала и задумалась.
Это ж надо же, до какой степени ее внешний облик изменили для голограммы!
А вот руки у Светланы Васильевны – что надо…
- Страна! Еще несколько недель, и я покину тебя навсегда! Но сердцем я всегда буду с тобой, мой народ. И там, где сейчас нет ни запахов, ни разноцветья, там, где и время течет по-другому, мы построим для тебя новый дом. Дом, в котором твои дети найдут свое счастье!  Я всегда буду хранить в своей памяти твой образ. Не забывай и ты обо мне!
- И я должен буду это сказать?
- Ага, а потом еще товарищ Соколова немного прослезится в кадре, и страна ну точно вас никогда не забудет. Запомнили? Скажете?
- А не могла бы товарищ Соколова немного прослезиться прямо сейчас?
Журналистка схватилась за сумку, вынула из нее пачку китайских сигарет, раздраженно прикурила и уже сквозь облако дыма произнесла:
- Вот же работка… Товарищ Соколова, уважаемый, меньше чем на миллионную аудиторию не работает.



Утро.
В голове звон, бой барабанов, во рту – вата, кое-как разлепляю веки. Ну надо же, я дома.
А, нет, барабаны бьют не в висках, их грохот доносится с улицы через открытое окно. Пионеры…
В ногах чувствую невнятное движение. Я не один, что ли?
Поворачиваю голову, взгляд упирается в розовую пятку, бесцеремонно занявшую самый центр соседней подушки. Хлопая глазами гляжу на эту пятку и пытаюсь восстановить ход событий вчерашнего вечера.
… - А  я думала, космонавты не пьют.
- Что мы, не люди, что ли?..
Ну привет…
Еще несколько минут размышляю на тему превратностей судьбы, потом кое-как поднимаюсь с постели и топаю в ванную. Кроме гидрокабины, там есть еще и аптечка со старым добрым аспирином. Когда возвращаюсь, журналистка уже сидит в постели, едва прикрывшись простыней, и непредусмотрительно трясет взъерошенной головой.

Подхожу, протягиваю ей стакан с лекарством:
- Вы, товарищ Соколова, пьете как лошадь.
- Да и вы, товарищ Волков, космонавт, герой Советского Союза…, - Соколова тихо стонет, одной рукой хватается за голову, другой – тянется к живой воде, - Спасибо.

Пока сопит в стакан, достаю для нее свежее полотенце.
- Вот, что означает – герой Советского Союза… - бормочет она себе под нос, бесцеремонно разглядывая содержимое моего шкафа, - в моем районе коммунальщики вообще не хотят работать. Уже сколько писала на них, а все равно, то белье из прачечной чужое приволокут, то в шкаф комом бросят, разбирайся потом… Черт ногу сломит…
- Поминаете черта, товарищ заслуженный работник компартии?
- Да, позорю ее моральный облик, - она поднимается с кровати, простынь соскальзывает на пол, открывая взору гибкое тело.

Откровенно разглядываю ее:
- Не боишься?
- Нет. Кто тебе поверит? Я воспользуюсь твоей ванной, ты не против?
Согласно улыбаюсь и протягиваю ей полотенце.

Громко тикают старинные часы – единственное нетиповое, что я могу позволить себе держать дома. Все остальное имущество из бабушкиного наследства было передано в Музей Старины при Кремле. И пусть оно валяется там на одном из многочисленных стеллажей кладовой, зато не позорит меня перед согражданами. Скромность превыше всего. Но я – герой Советского Союза. Поэтому у меня квартира в районе класса «А», машина класса «А», привезенная из самой Китайской АССР, и столовые приборы того же уровня.
- Я – пионер, ты – пионер
Наш коллектив –
Октябрятам пример!
Голубая занавеска развевается сквозняком, едва не касается лица Светланы Васильевны, сидящей за столом. Она с любопытством разглядывает вилку, чья ручка выполнена в виде русской косы, и время от времени ковыряет ею омлет.

Перед глазами мелькает видение простыни соскальзывающей на пол с обнаженного тела. Волнующее зрелище. Удивительно, но мне вовсе не хочется так быстро расставаться с этой женщиной.
- Наверное, - она смотрит на меня сквозь зубцы вилки, - я как-нибудь урву минутку и получу Звезду Героя.
- Тебе так понравилась вилка? Можешь взять ее себе.
- Что это на ней? Инвентарный номер?
Я пожимаю плечами:
- Ну конечно, когда один Герой Советского Союза идет в расход, все его имущество автоматически переходит к новоиспеченному Герою. Строго по описи. Так что, если урвешь минутку в самом ближайшем будущем….

Ее взгляд стал жестче, вокруг губ появились едва заметные складки:
- Это не смешная шутка.
- А это не шутка. Не пройдет и недели после моего отлета, как сюда вселится очередной Герой. А ты бери себе вилку-то, - я улыбнулся, - может тогда меня и в космос не отпустят. Поеду в Магадан.
- Плакса.
- Плакса? Вряд ли. Хотя, знаешь, можем быстренько пожениться, тогда все это хозяйство перейдет к тебе в пожизненное пользование. Только будь осторожна, по субботам под моими окнами собираются пионеры, стучат в барабаны и поют свои песенки.

Она прищурилась и направила на меня острия вилки:
- Неприкрытый цинизм. Не забывайтесь, товарищ Волков. Перед вами заслуженный работник компартии.
- Хорошо, что он отключается в тебе на ночь.
- Все нормальные люди ночью спят. А ненормальные…
- Сегодня суббота, пусть работник отдыхает до понедельника. Заслужил, все-таки.

***

Надо же, а я неплохо выгляжу. И взгляд у меня такой… Героический.
И Светлана Васильевна стоит рядом и очень грустно смотрит голографическому мне прямо в глаза.
- Страна! – говорю голографический я, - Еще несколько недель, и я покину тебя навсегда!..

К концу моего монолога лицо товарища Соколовой бледнеет, покрывается красными пятнами, а когда я умолкаю, женщина произносит сквозь дрожь в голосе:
- Спасибо, товарищ Волков, ваш подвиг навсегда останется в наших сердцах.

Потом поворачивается лицом к настоящему мне и сверкает слезами в черных глазах:
- Каждый из нас благодарен людям, несущим в космос жизнь. Жертвующим всем,  к чему они привыкли…

Она говорила и говорила, а я сидел в кресле и ошеломленно смотрел на ее фигуру. И ведь никто, ни один человек в мире не прольет по мне и слезинки. Я отправлюсь в космос, кто помашет мне рукой? Доктор Симоновский? Товарищ Гуанг Да? Дедушка Ленин с Московской площади?

Я спрошу ее вечером: на самом ли деле она по мне плакала или это местные художники-постановщики отрабатывают свои трудочасы?
Хотя, нет, не буду. Страшно.

***

- Свет, да ты посмотри на них: это поколение, чья судьба расписана государством по часам на многие годы.
- Разве плохо?
- Где духовный рост? Где стремление выделиться из толпы?
- Зря ты так. На самом деле каждый ребенок имеет свою цель в жизни.
- Цель, утвержденную государством, зарегистрированную в амбарной книге.
- Зато, им не нужно искать себя.
- Да, за них это сделали великие мира сего. Каждый из них в отдельности беззащитен перед жизнью.
- Ты не прав.
- Обоснуй.
- А смысл? В ответ ты выскажешь мне десятки разных сочиненных тобой истин. Я не собираюсь опровергать каждую из них.
- Послушай, ты сама-то любишь то, что так рьяно защищаешь?
- Мне пора.

***

- Как же ты лжив и лицемерен… - она смотрела на меня с неприкрытым презрением, - Зачем же ты становился героем страны, которую ненавидишь всем сердцем?
- Ну что ты, так было не всегда, - я опустился рядом с ней на парковую скамью, - Было время, и я по утрам дул в горн в пионерлагере. И крайне гордился этим. И, да, я жил сознанием того, что Союз – одна огромная семья.
- Так что же случилось?
Шипит, изливаясь ядом, все равно, что гадюка.
- Что случилось? Что случилось?! Света! Меня всю жизнь учили: отдай стране всего себя, и страна вернет тебе все с лихвой. И что из этого вышло?! Я отдался Союзу, а что дал он мне взамен? А что будет у меня через месяц? А что будет у меня через год? Посмотри на этих людей, - я обвел рукой гуляющих, - По большому счету им плевать на Марс, они никогда его не увидят! Им плевать на Волкова, который будет рваться там, отрабатывая свои двадцать четыре квадратных метра, в которых и пожить-то толком и не удалось!
- Придет время и твоим именем назовут улицы.
- Да ну?! Свет… Выходи за меня замуж. У тебя будет двадцать четыре квадратных метра, а у меня – сознание того, что все, что я делал – это не просто так,  а кому-то да пригодилось.

***

- Есть одна вещица… - Света задумчиво кусает губы, - она не изучена еще толком… В смысле, ее влияние на человеческое мироощущение не изучено.
- Что за вещица?
- Ну, такая, секретная разработка. Пока еще секретная, имеется в виду…
- А вы, товарищ Соколова, не так просты, как кажетесь. Доступ к государственным тайнам имеете…
- Да как сказать, это не то, чтобы совсем тайна… Но на всякий случай ее изобретение пока не разглашается.
- Свет. Мне принести клещи?
- Ну, знаешь, в общем, ее хотели использовать в вузах. Но все никак не могут на это решиться. Слишком уж серьезное психологическое влияние она оказывает на сознание.
- И что?
Света взглянула мне в глаза:
- Не желаете ли встряхнуться перед полетом, товарищ Волков?

***

- Постараюсь объяснить доступно, - доктор Розенберг метался от ассистентки к ассистентке, - Этот прибор импульсами электрического тока воздействует на кору головного мозга. Он активирует ваши склонности, пристрастия. Ну, скажем, из вас при определенных условиях получился бы отличный музыкант. И все последующее вы будете воспринимать в форме музыки. Это понятно?
- Нет, - я скосил глаза себе на лоб: край каски настырно лез в поле зрения и черным пятном раздражал все мое существо, - Я ничего не понимаю в музыке.
Доктор нетерпеливо вздохнул:
- Другой пример. Представим, что у  вас есть тайная тяга к архитектуре. Тогда все видения будут восприниматься вами в форме архитектурных сооружений.
- То есть, если во мне погибает рыбак, я сейчас увижу тонны рыбы?
- Ну что-то вроде того, - он повязал мне на запястье ленту датчика.
Прибор сию же секунду вонзил в мою кожу с десяток игл разного калибра.
- Зачем все это?
- Ну как же? Для усиления восприимчивости. Мы понимаем то, что понимаем. И если ваше воображение измеряется рыбой, то так тому и быть, будет рыба.

Я бросил взгляд в камеру.
Где-то там Светка. Следит за моей голографической фигурой и, наверное, здорово нервничает.
- Потом мы загрузим в ваш мозг курс истории для студентов исторических факультетов. Вы будете воспринимать ее с точки зрения вашего, так скажем, дара. Все ясно?
- Предам от вас привет какой-нибудь камбале.
- Готовы?
Я снова взглянул в камеру:
- Готов.
- Добро пожаловать в историю.
Щелчок.

Невесомость.
Холод.

Ночь, не пробитая звездами. Или копоть на сводах храмов. Или глаза матери, потерявшей ребенка. Или черный мазок на холсте.

Ветер, мешающий небо. Или дым из трубы крематория. Или выдох в прокуренной комнате. Или жирная серая линия от края до края.

Язва земли, исходящая лавой. Или пожары в бунтующем городе. Или закат, бьющий в окно сквозь решетку. Или красные разводы на сером фоне.

Крупные хлопья снега. Или мелькание медицинских халатов среди сотен раненых. Или бельма на глазах старухи. Или белые пятна, усеявшие полотно.

Я – художник, я пишу мир. Я – творец.
Мир – во мне. Я – в нем.
Я чувствую его боль, задыхаюсь в зловонном дыму.

Я вижу детей, жадных до жизни, торопящихся, но непонятых, и спешу перенести их обиду на холст.

Я вижу толпы молодых людей, скандирующих лозунги, что не имеют для них никакого значения – здесь линии, там линии… Клети.

Я вижу массу мужчин и женщин, одинаковых в битве за индивидуальность. Что за цвета? Серый разных оттенков. Волны.

Я вижу стариков, ждущих и обретающих. Точка.

Красные подтеки – это запах крови, мерные удары ее жирных капель об пол.
Черно-серые полосы – запах гари, шипение сгорающих красок на полотнах великих мастеров.
Белые пятна – запах хлора, целая симфония дыхания боли и стонов.
Черное, серое, красное, белое. Черное, серое, красное, белое.
Черное, серое, красное, белое…
Картина закончена…
Автопортрет…

- Ты – пионер! Я – пионер!
Мы не признаем
Никаких полумер! – доносится до сознания.
Открываю глаза, но сквозь слезы и боль не могу рассмотреть лица, окружающие меня со всех сторон. Чьи-то руки приподнимают мое тело, я пытаюсь ухватиться за чьи-то плечи, падаю… Подняться бы. Только бы подняться.
- Я – пионер, ты – пионер!..
Открытое окно.
Запах цветущей сирени, свежесть… И где-то там, в мае, - сытые, здоровые дети, живущие для того, чтобы жить, а не для того, чтобы плесенью вырасти в серые массы, дать споры и умереть. Им не нужно беспокоиться о своем настоящем и будущем. Их умы не тяготят заботы о том, что в их жизни чего-то не хватает. Все прекрасно, а для того, чтобы это состояние восторга жизнью сохранить и преумножить, они будут трудиться на благо страны не покладая рук.

И я готов умереть ради того, чтобы в мою страну никогда больше не возвращались болезни, голод и войны. Ради того, чтобы про мое время потомки могли сказать: «Это было великое время!». И оно действительно, великое. В нем нет людей с лицами, перекошенными гримасами боли, в нем нет трупов, валяющихся по улицам, в нем нет молодежи отравленной ядами…
- Костя… Все хорошо… Успокойся…
Света…

Потом мы шли по улице. Я вцепился в Светкину руку. Не столько для того, чтобы не упасть, а больше для того, чтобы чувствовать под пальцами ее пульс, ее жизнь.

Как первый раз я оглядывался по сторонам и в сиянии дня видел улыбающиеся лица. Люди счастливы, они просто счастливы. А чем? Есть ли разница?
- Да это же товарищ Волков! – донеслось вдруг откуда-то сзади.
Я настороженно обернулся и встретился взглядом с серыми глазами сухонького старичка.
- Я видел вас по голографу, товарищ Волков!
-Товарищ Волков?! – тут же откликнулась женщина, шагающая неподалеку, - правда? Товарищ Волков?

«Товарищ Волков? Товарищ Волков!» - тут же понеслось над мостовой.
Шепотом,  в голос, в крик…
Люди один за другим оборачивались, останавливались, протягивали мне руки…
И вдруг в моей ладони оказалась веревка от воздушного шара. Я сжал ее и поднял голову. Надо мной медленно кружась темнела голубая сфера. 
- Спасибо вам, товарищ Волков.
Я опустил глаза и увидел перед собой девочку лет семи. Смущенный синий взгляд, широкая улыбка, недостающие молочные зубы.

И вдруг мне стало так легко-легко, что на минуту я и сам словно уподобился воздушному шару, рвущемуся в небо.

Я присел и улыбнулся девочке в ответ:
- До встречи на Марсе, октябренок.
- Я прилечу.
А вокруг собирался народ.
«Спасибо!» - неслось над улицей.
И было в этом «спасибо» столько искренности, что я смотрел в эти лица и не сдерживал слезы счастья. А мои пальцы, впивая ногти в ладонь, все крепче и крепче сжимали веревочку от воздушного шара.

***

Светка хмурится за визором маски стерильного костюма. Сквозь пластик я вижу ее воспаленные веки, мне хочется утешить ее, но как подобрать слова?
- Краски там твои проходят обработку, - бормочет она, - что за глупость? Как будто они заразные. Я вообще-то много принесла. Обрисуешься, пока летишь.
- Спасибо…
Смотрю на нее, а в воображении – белая простынь скользит по гибкому телу, струится по гладкой коже... Линии талии, линии бедер… Взгляд, вздох, приоткрытые губы, чуть заметная улыбка… Пальцами по коже, кистью по холсту. Здесь – свет, там – тень. А в глазах отблеском масляных красок отражается голубой воздушный шар…