рассказ-эссе
Через несколько дней — Новый год. Всякий раз, когда он приближается, мне приходится испытывать какой-то непонятный страх, переходящий в такую же непонятную грусть, к которым примешивается еще и легкая радость. Именно три эти чувства одновременно охватывают меня перед Новым годом, все усиливаясь по мере приближения праздника, но никогда не переходя в аффект: своей вершины они достигают в полночь, а затем постепенно идут на убыль. И теперь, за несколько дней до Нового года я не хочу никого видеть и ни с кем говорить, я выхожу на улицу; уже совсем стемнело и никого нет. Постепенно удаляясь от дома, я попадаю на снежный пустырь. Вдали тонким кружевом вьются белесые деревья и по мере моего приближения, разрастаются до невиданных размеров и готовы уже затянуть меня в свою невероятную паутину…
В каждом настоящем празднике, по-моему, должно праздноваться само его содержание, а не искусственно приписываемое внешнее событие, и содержание это должно как можно более выходить за рамки всей нашей жизни, но в то же время — быть значимым и важным для каждого; в нем обязательно должен светиться огонек таинственности, пере-ходящий порою в метафизическое горение, как бы говорящее этой вертикалью пламени, что праздник этот только начинается на земле, а кончается далеко за ее пределами… И за исключением праздников чисто-религиозных, Новый год и день Рождения — единственные праздники, могущие претендовать на статус настоящих. Это действительно наши, мирские праздники, совершенно лишенные всякой внешней объективации, совершенно интимные и в то же время всеобщие, они ничего не требуют, но все дают; их можно удваивать и утраивать, можно отмечать и Новый и Старый Новый год, и астрологический, и восточный, можно также отмечать помимо своего дня рождения и день рождения жены, и подруги, и друга, и детей, но суть останется неизменной — это все равно будет именно Новый Год и день Рождения. И может быть от осознания этой малости, которая принадлежит только нам, и появляется желание необычайно оформлять, украшать, расцвечивать эти праздники, отмечать их наиболее торжественно и необычно, ведь тогда они будут не просто мирскими, а светскими и даже великосветскими. Но на этой высшей и кажущейся многим недосягаемой, как потусторонний мир, ступени, они все же потребуют от нас совершенно ненужных усилий и напряжения, приобретут особенный блеск, но и холодность официальности, прилюдности… Поэтому пусть уж они будут просто светскими, но не советскими, это вполне достойный уровень золотой середины, сочетающий в себе и блеск торжественности и мягкий ореол интимности.
И еще — всякий настоящий праздник является многоцветной связью между видимым и невидимым, временным и вечным, относительным и абсолютным. И Новый год тоже имеет свой маленький обряд, маленький культ, в котором участвуем все мы.
Я дохожу до деревьев и вступаю в их причудливое переплетение. Они искрятся инеем и ярко светятся на черном небе. Они кажутся неслыханными и неповторимыми, так же, как и все настоящие праздники, как Новый Год, наш единственный праздник Времени, таинства времени, праздник перехода прошлого в будущее через настоящее.
Если все обычным праздникам присущи какие-либо цвета и запахи, то Новому Году свойственна их целая гамма. Это — зеленый цвет и запах ели, черный цвет неба, белый — снега, золотистый — вина, это, наконец, бесцветный цвет и запах Времени.
Я открываю дверь в квартиру. Сразу же возникает отчетливый образ елки с множеством огней и игрушек, ощущаются десятки запахов, они тоже светятся, искрятся и заполняют все сознание. Я вхожу в комнату — и там действительно, стоит елка, наполняя весь воздух смолой и хвоей. Я вспоминаю, как в детстве любил, забравшись на диван, смотреть на зажженную елку и воображать себя неким сказочным карликом, который путешествует по ней, пробираясь с ветки на ветку и с игрушки на игрушку. И теперь я тоже сажусь на диван и смотрю на нее. Я сижу и ни о чем не думаю. Это удается лишь до тех пор, пока не подумаешь о том, что ни о чем не думаешь. Вот и теперь, стоило мне подумать об этом, как появляется мысль. Вслед за ней появляются и другие; сперва они перемещаются без определенного плана, но потом сосредотачиваются на одном образе. Из множества елочных огней постепенно вырисовывается лицо девушки. Оно сперва еле различимо и вот-вот исчезнет, но по мере того, как я в него всматриваюсь — становится все более четким и узнаваемым. Вот я уже вижу ее длинные темные волосы, чуть печальную улыбку и глаза. Мне кажется, что я где-то их уже видел… Ну конечно, я ведь когда-то их любил! А девушка все смотрит и смотрит на меня.
— Иди сюда,— говорю я.
— Не могу,— она виновато улыбается, и губы ее чуть шевелятся.
Я пытаюсь заговорить с ней, но ничего не получается. Еще мгновение — и она исчезла.
Остались только одни глаза. Они все смотрели на меня, и я подошел к ним совсем близко, но они оказались лишь елочными лампочками. Я снова сел на диван, пытаясь вновь вызвать ее образ, но он все не возникал, тогда я встал и подошел к окну, упершись лбом в холодное стекло, тоскливо всматриваясь в серые контуры домов и деревьев.
Я уже хотел было лечь спать, когда раздался телефонный звонок, заставивший меня вздрогнуть: я никого не ждал и поздно вечером мне давно уже никто не звонил. Может, не снимать трубку? Но это как-то глупо. И потом — он так настойчив, так громок! Давно уже я хотел уменьшить этот наглый трезвон, но тогда из другой комнаты его можно вовсе не расслышать… Снимая трубку, я чувствовал, как горячо бьется сердце.
Женский голос спрашивал какого-то Сережу. Сперва я хотел было ответить, что никакого Сережи здесь нет, но после сообразил, что это могло относиться и ко мне… Это была действительно она, с кем я расстался три года назад, но я никогда не узнал бы ее теперь по голосу! Она говорила, что случайно нашла мой телефон и решила позвонить, вспомнить старых друзей…Что ж, бывает. Я сам иногда так делаю… Ей же говорю, что это очень хорошо, и что я рад, хотя сам еще не знаю, хорошо ли это и чему мне радоваться? Сердце все еще бьется, но я говорю спокойно. Я поздравляю ее с Новым Годом и желаю всего хорошего, намеренно не расспрашивая ни о чем. Она, видно, это ценит, и тоже ни о чем не расспрашивает. Я хочу уже положить трубку, но — неудобно, и мы говорим еще несколько минут непонятно о чем. В конце-концов договариваемся о встрече. Зачем? Я и сам не знаю, как-то так получилось само собой. Я бросаю, наконец, трубку. Сердце бьется где-то в ушах.
В эту ночь во сне я шел по пустынному берегу; было очень жарко, огромное море простиралось до самого горизонта и тысячи солнечных ликов слепили глаза. Буйная растительность начиналась в нескольких метрах от воды. Я чувствовал какие-то резкие пронзи-тельные запахи деревьев и трав, какие бывают только в тропиках. Берег делал повороты то влево, то вправо, и я поворачивал вслед за ним. Я шел и шел по горячему белому песку сам не зная куда, время от времени озираясь по сторонам: это небо это море буквально сводили меня с ума! Я все шел, и не помню, чтобы меня мучила усталость или жажда, скорее — я вовсе не чувствовал своего тела. Через некоторое время я заметил, что море стало слегка волноваться и легкое дыхание ветра тронуло мое лицо. Солнечные блики дрожали на легких волнах как разорванное ожерелье. Прищурив глаза и закрыв их ладонью от солнца, я изредка взглядывал на них и вскоре вдалеке между волн заметил какую-то странную точку. Через некоторое время можно было различить, что это вовсе не точка, а нечто продолговатое и развевающееся. Еще через некоторое время я отчетливо увидел, что это нечто — голова девушки. Она была приметно в ста метрах от берега; вот показались ее загорелые плечи, чуть вздрагивающие остренькие груди, вот я уже могу различить ее лицо, волосы, увенчанные легкой диадемой, вспыхивающие на солнце миллионом искр.
Она вышла на берег несколько впереди меня, совершенно голая, стройная и высокая, прошла немного в сторону ближайших деревьев и облачилась в какую-то белую тунику, смешно прилипшую к ее округлым бедрам и соскам. Не обращая на меня ни малейшего внимания, она двинулась по берегу в том же направлении, что и я, и теперь я невольно шел следом за ней. Мне удалось рассмотреть ее лицо: оно было удивительно похоже на то, которое недавно возникло из елочных огней… Так мы шли некоторое время, и я не пытался догнать ее. Наконец, она оглянулась, и диадема снова вспыхнула и ослепила меня. Когда же я опомнился, то увидел, что девушка стала постепенно растворяться, и вскоре исчезла вовсе. Пораженный, я машинально все шел по берегу, пока не заметил, что и море, и небо, и буйная растительность стали меркнуть, словно театральные декорации при выключении света, тускнеть, пока вскоре не исчезли совсем.
На другой день, около полудня, я уже стоял на том месте, где мы вчера условились. До Нового Года осталось два дня и это ужасно. Но еще более ужасно то, что я жду сам не знаю, чего: все утро мне казалось, что я совершаю какой-то побег в прошлое, о котором почти забыл. Я стою и жду. Сегодня царствует метель, и все пространство проступает в колючем белом переплетении. В таком же переплетении, наверное, находятся и мои мысли… И вот я вижу, как из него возникает существо. Оно постепенно приближается, оно тоже в чем-то белом, как та девушка во сне. Вот оно подходит совсем близко, и я вижу, что это она, хотя кто его знает! Она все же изменилась, а я, как назло, не могу вспомнить ее прежнюю.
— Ну, здравствуй! — говорит она, и я только теперь внимательно всматриваюсь в ее черты, только теперь я понимаю, что это она и не она. Я представляю себе, как это стран-но, наверное, идти рядом со своим прошлым: мне никак не удается убедить себя, что она существует в настоящем.
Мы заходим в какой-то парк, в который попадаешь всегда, когда идешь рядом с каким-нибудь прекрасным существом. Парк почти безлюден и нереален. В мельчайших каллиграфических разветвлениях ветвей есть что-то восточное, японское. Мы еще долго гуляем, и я постепенно начинаю привыкать к ней теперешней…
Но вот — я уже еду к своему дому. За окнами — все белое. Пол в трамвае тоже белый. Это меня успокаивает: белый цвет — нейтральный, и в то же время — благородный, парадный. И потом, он так похож на белый снег, а белый снег — на белый свет, а белый свет — это уже весь мир… Поэтому я сторонник белого цвета и еще — черного, по контрасту. Но Новый год представляется мне вовсе не белым, и не черным, а многоцветным, и сама мысль о нем приводит меня в смятение. Я и жду его и боюсь, мне кажется, как только он наступит — произойдет нечто ужасное. Теперь еще это существо… Надо что-то делать, что-то решать, но что именно и как — я не знаю!..
В эту ночь я вновь увидел ослепительное море и безумную растительность на берегу. На этот раз незнакомая девушка в тунике не вышла из моря, а появилась как-то сразу. Теперь мы шли по берегу вместе и ее ладонь была в моей. Я не пытался узнать ее имя, понимая, что у нее не может быть имени, и что ее настоящее имя не может быть названо. Так мы шли по берегу, и это было еще более истинным существованием, чем в парке. Вдали показывается высокая покатая скала, обрывающаяся над водой, и она предлагает мне взойти на нее. Мы подходим к самому краю и видим внизу, до самого горизонта — огромное лазоревое море, лениво перекатывающееся легкими волнами с жемчужной пеной и все также блестящее на солнце миллионом янтарных бликов. Мы делаем шаг, другой, и скала плавно уходит из-под ног. Несколько легких движений — и начинается полет, неслыханный, захватывающий! Мы делаем широкие круги над морем, над берегом; ветер бьет в лицо, заполняя легкие, становится упругим, как тело. Мы то слетаемся, то разлетаемся; вот я подлетаю к ней совсем близко, и ее волосы обвивают мое лицо. Я переворачиваюсь на спину, и она оказывается надо мной; сквозь развевающиеся волосы проскальзывают солнечные лучи. Потом мы опять разлетаемся, я поднимаюсь вверх, затем резко снижаюсь и пролетаю над самой водой. Она не отстает, и я вижу то слева, то справа ее улыбку, распластанные руки и корону волос…
Утром, немного опомнившись, я снова размышляю о Новом Годе и о Прекрасном существе. Новый год почти рядом, он приближается с каждым мгновением, и я чувствую его невероятное дыхание. Но чувствую ли я время и представляю ли? И никто, наверное, не представляет, хотя все о нем говорят. Да потом — что такое время? Ведь это — не часы, и в часе — не шестьдесят минут, и в минуте — не шестьдесят секунд! Все это — условности, введенные в древности для удобства! Но тогда и год может длиться не год, и век — ни век? Ведь то, что годом считается оборот Земли вокруг Солнца — тоже условность, причем нами даже не ощущаемая… Я заходил по комнате, пытаясь сосредоточиться. Потом вспомнил, что когда-то читал у одного философа, что существует земное, объективированное время, неразрывно связанное с пространством и материей, делимое время, и — неделимое, то есть позитивная вечность. История также не знает истинного времени, оно включается лишь иногда и только на личностном уровне. И любое социальное явление, отчужденное от истинного мира личности, не может протекать в таком времени. И само понятие «земного времени» условно, по существу же — есть только вечность и — отчужденная от самой себя вечность, которая нами делится, расчленяется, обозначается на циферблатах, выступая уже как время…
Мне становится душно в комнате, я быстро одеваюсь и выхожу на улицу. У воздуха удивительный запах апельсинных долек…
Значит — истинное время неделимо и нерасчленимо, а как только начинается его деление, начинается рабство у времени, у истории. Время мстит за свою делимость, его все время не хватает, хотя оно бесконечно. С другой стороны, понимая это, не могу же я отказаться вообще от земного времени, от минут, часов и суток!.. Но вот — я иду по улице и не знаю, который теперь час, день недели, число… знаю только, что утро и что завтра — Новый год, а если бы не это, то я в данный момент вообще бы выключен из земного времени! Стало быть, истинное время или вечность, наступает тогда, когда забываешь о земном времени, когда как бы изгоняешь его из сознания, погружаясь всецело в стихию мышления. Ведь раз оно нематериально, то значит — не знает земного времени и пространства, к тому же у пространства в отличие от времени, нет противоположности. Говорят, правда, о мыслительном, психологическом пространстве и времени, но по отношению к пространству это уже скорее метафора, чем научное понятие. Поэтому мышление в идеале проистекает целиком в вечности и поэтому его нельзя представить, как и вечность, да и не нужно представлять…
На углу мне невольно приходится взглянуть на уличные часы и я мгновенно попадаю из вечности в ее расчлененное изображение. Но оно все же напоминает мне, что я вскоре должен встретиться с прекрасным существом. И тут меня настигает новая мысль: раз по-настоящему существует лишь позитивная вечность, то значит, точной даты Нового года просто не существует так же, как не существует точной даты всех других праздников, даже и церковных! Ведь если все мои размышления остаются в силе, то выходит, что Новый год должен длиться вечно, или — не начинаться вообще! Но после я подумал, что если уж нам суждено жить в отчужденной вечности, то следует тогда принимать и Новый год, и все прочие праздники как условности, как правила игры. С церковными праздниками яснее: будучи лишь внешне во времени, они и так свидетельствуют о вечности, но как быть с Новым годом? Он хоть и истинный праздник, но все равно земной, времени, а не вечности. Но еще через несколько минут я понял, что по-настоящему Новый год действительно, длится вечно: ведь с момента праздника он распространяется на весь год. НО когда этот год подходит к концу, то становится старым и наступает новый Новый год. Вот и выходит, что он длится вечно, или же не наступает вообще!.. Существует лишь момент праздника Нового года, как и моменты других праздников.
Тем временем приходит Прекрасное существо. Оно тоже сейчас существует вне времени и пространства, а то, что оно кажется материальным — так это просто шутка, новогодняя маска. Впрочем, я тоже существую сейчас вне времени, и мы с ней хорошо это понимаем.
Новый год стремительно приближается, хотя не может приблизиться, хотя существует вечно и не существует вообще. Но я теперь совсем не боюсь его, и лишь мысленно сравниваю его с многоцветным созвездием, мерцающим с высоты…
1983, 96, 2005