Мой друг Марк был помешан на пиратах. Книжные полки в его комнате буквально ломились от всевозможной литературы, посвященной корсарам, пиканорам, буканьерам, каперам и флибустьерам, неизменно представавшим ему в окружении романтического ореола. Лично я подобных пристрастий никогда не разделял – для меня пираты оставались обыкновенными разбойниками, которые, как известно, одинаковы во все времена. К тому же мой сухой приземленный ум не находил ничего романтического в путешествии на судне без всяких удобств, в тесном соседстве с обильно плодящимися крысами и микробами.
Впервые попав в квартиру к Марку, вы легко могли подумать, будто находитесь в одном из многочисленных музеев, посвященных морскому разбою. На стене висел черный флаг с символом знаменитого пирата Джека Рэкхема – череп и две скрещенные сабли. С ним соседствовала репродукция старинной гравюры, на которой в яростной схватке сошлись капитан Роберт Мэйнар и Черная Борода – кстати сказать, последний в этом бою лишился головы. На полке же, подобно застывшему мыльному пузырю, громоздилась гигантская бутыль с точной копией воздушно-изящного галеона внутри, а в тумбочке была припасена еще одна – наполненная самым настоящим ромом. Бутылка была непочатой. Так как ни Марк, ни я не испытывали никакой тяги к спиртному, момент приобщения к истинно пиратскому напитку постоянно откладывался.
Этим утром, когда я по обыкновению навестил Марка, он писал стихи. Опять. Разумеется, все они были посвящены его излюбленной теме. Поэтические потуги Марка были неизменно ничтожны, что сам он прекрасно сознавал, и потому относился к сочинительству с большой долей иронии.
- Вот, только что закончил новый шедевр, - он протянул мне исписанный листок. В углу была небрежно накарябана одноглазая бородатая физиономия в треуголке.
Я принял листок и пробежал его глазами. Вот что я увидел:
СТАРЫЙ ПИРАТ
С моря выгнали на сушу
Не страх и не пустая блажь.
Лишь старость, тело съев и душу,
Его взяла на абордаж.
Он снял с руки зловещий крюк -
На берегу тот лишь помеха.
Он был пират, внушал испуг,
Теперь – все корчатся от смеха.
Старик, с отрубленной рукой,
И в ветхой выцветшей одежде…
С ним попугай, едва живой -
Уже не так болтлив, как прежде.
Но память о былых делах
Еще жива, еще кипит!
Пусть тело обратится в прах,
Воспоминанья – как гранит.
Он помнит прошлое свое:
И драки в мрачных кабаках,
И ветра злобное нытье,
И кровь на собственных руках…
В душе еще пылает бой,
Звенит металл, горит закат
И тонет в бездне голубой…
Над кружкой клонится пират.
Пусть на груди зияет рана,
И нет руки, и сломан нос,
Зато в глубинах океана
Его заждался Дэви Джонс!
Да, все друзья давно на дне,
И волны вдаль зовут от дома,
Но не поддастся он тоске
Пока в руке бутылка рома!
Спиртное прогоняет горе,
Воспоминаньям нет конца!
Корабль, и рифы, и бурное море,
Пятнадцать скелетов, сундук мертвеца!
- Не так уж и паршиво, - вынес я свой вердикт, - возможно, однажды у тебя получится что-нибудь стоящее. Хотя концовка сильно выбивается из размера, и вот еще ты тут пишешь...
Я пустился в пространный анализ стихотворения, по обыкновению своему придираясь едва ли не к каждому слову.
- Ну хватит, хватит! – замахал руками Марк. - У меня от твоего занудства уже зубы сводит. Пойдем лучше прогуляемся по побережью.
Сказано это было, разумеется, без тени обиды. Погода и в самом деле располагала к прогулке. Стояла осень, долгая и сырая в таком прибрежном городке как Кингспорт, но сегодня с самого утра проглянуло солнце, и тяжелые серые тучи теснились вдали у горизонта, словно не решаясь приблизиться к городу.
На ходу Марк рассказывал о том, что через Интернет заказал себе в коллекцию настоящий испанский дублон (заплатив за него совершенно немыслимую на мой взгляд сумму!) и теперь с нетерпением дожидался посылки. Мы спустились вниз по Корабельной и, миновав узкую каменную лестницу, ощутили под ногами упругую мягкость влажного песка. Тонкой полосой пляж тянулся вдоль побережья, прижатый к кромке моря подступившими скалами. Было по-утреннему свежо. Во влажном воздухе то и дело раздавались тревожные крики чаек, белыми росчерками метавшихся между небом и водой.
Мы направились к ближайшему причалу – ветхому, покрытому плесенью и морскими раковинами, и дошли едва ли не до самого конца, любуясь пенистым беспокойством волн. Было безлюдно – лишь одинокий старик в желтом дождевике сидел на краю, занятый рыбной ловлей. Мы не собирались ему мешать, просто стояли и вдыхали соленый морской воздух.
- Ах, до чего же притягательная картина! – вдохновенно произнес вдруг Марк. - Горизонт так и манит взгляд! Кажется, вот-вот из-за края земли вынырнет едва различимый парус, и изящный клипер заскользит в сторону порта, как это не раз бывало столетия назад... Матросы сойдут на берег и разбредутся по ближайшим кабакам, а уж там будут хлестать вино в три горла, да травить байки про острова, не нанесенные на карту, и про встречи с русалками – обольстительными, но смертельно опасными, и про морского дьявола, поджидающего моряков на неведомых путях... Ты только представь – эти люди и впрямь бродили по нашему городу! Да, столетия назад это было, но события, однажды имевшие место, навеки запечатлеваются в вечности... Отважные искатели приключений и кровожадные пираты... Бросали якорь в нашем порту, проматывали деньги в глухих тавернах... И даже сам капитан Иеремия Джинкинс захаживал в Кингспорт – да-да, тот самый Джинкинс, что не вернулся из самого опасного своего путешествия, в котором собирался добраться до источника вечной жизни... К сожалению, здесь его постигла такая же неудача, как и Понсо де Леоне.
Тут я расслышал, что к плеску волн, крикам чаек и размеренному звону бакенов добавился еще один звук – хриплое приглушенное хихиканье. Я с удивлением оглянулся и понял, что смеется старик в дождевике, сидевший на краю причала. Кстати говоря, никакой удочки при нем не оказалось – он просто сидел и таращился в сторону горизонта, как будто видел там что-то такое, чего не видели мы. В следующий миг он слегка повернул к нам свое лицо, продемонстрировав ястребиный нос, острую бородку и дерзкий прищуренный взгляд. Красное лицо было сплошь изрезано морщинами, точно изюмина, из-под капюшона свешивалась длинная седая прядь.
- Джинкинс, старый болван... Был удачлив, что твоя кошка – поговаривали, будто у него девять жизней. Но я убедился, что все это вздор!
Старик пробормотал свои слова ни к кому не обращаясь, но Марк, слегка рассерженный столь пренебрежительным упоминанием о достославном моряке, угрюмо произнес:
- Вы, я вижу, тоже читали о капитане Джинкинсе?
Глаза старика полыхнули:
- Я? Читал?! Я был его правой рукой на протяжении многих лет! Начиная с того момента, как он завладел собственным судном («Тень» мы назвали его – ибо что может быть более неуловимым, чем тень?) В те годы Джинкинс не брезговал разбоем, хотя и оставлял в живых команду на захваченных судах. Считают, что он так и не добрался до источника вечной жизни, о котором постоянно твердили испанцы, но я-то знаю правду. Старый добрый Джинкинс – всегда был начеку, но однажды и ему изменила удача, хе-хе...
Я внимательно присмотрелся к старику, силясь отыскать во взгляде признаки старческого слабоумия – но ничего подобного не обнаружил. Несмотря на возраст, глаза сияли, как два заточенных кинжала, голос тоже был твердым, хотя и каким-то до странности приглушенным.
- Ну-ну, - ухмыльнулся Марк, - выходит, книги лгут? Так может быть, вы просветите нас насчет того, как же на самом деле сложилась судьба капитана Джинкинса?
- Вот еще, - презрительно бросил старик. Он отвернулся было, но тут же добавил: - Впрочем, если принесете мне бутылочку хорошего рома – настоящего рома, а не той безвкусной жижи, какую нынче подают в кабаках! – я, так и быть, поведаю вам правдивую историю.
Я взглянул на Марка – его скептическое выражение лица сменилось недоумением, затем губы плотно сжались в тонкую нитку. Не сказав больше ни слова, мой друг развернулся на каблуках и зашагал прочь по прогибающимся доскам причала. Я поспешил следом.
- Ну и что ты собираешься делать?
- Принесу ему ром, само собой. Ту самую бутылку, что хранится у меня в тумбочке – я знал, что однажды ее день наступит!
- Постой, ты что же, поверил в его историю? Да этот дед чокнутый – в противном случае ему никак не может быть меньше трехсот лет!
Марк резко остановился и взглянул мне в глаза:
- Я здравомыслящий человек, и ни за что не поверю, будто перед нами и впрямь помощник старого капитана. Но корабль Джинкинса действительно назывался «Тень» - я вычитал это в одной из своих книжек. А значит, старик действительно располагает некоей информацией. Уж не знаю, откуда он ее почерпнул, но не пожалею бутылки рома, чтобы выяснить.
Что ж, я и сам был немного заинтригован. Старик ничем не напоминал сумасшедшего, но в том-то и дело, что многие психи при мимолетном знакомстве производят впечатление вполне адекватных людей. Оглянувшись на ходу, я увидел сидевшую на краю причала фигуру в дождевике – видимо, торопиться старику было некуда.
Тем временем погода начала портиться. Легионы туч – те самые, что все это время робко теснились у горизонта – словно получили неслышимую команду и пошли на приступ Кингспорта. С каждой минутой участок голубого неба над городом делался все уже и уже. Когда мы забрали из квартиры Марка пузатую бутылку и отправились в обратный путь на пляж, по крышам застучали первые капли. И без того тихие улочки стали совсем пустынными, но старик по-прежнему сидел на своем месте. Казалось, с тех пор как мы его покинули, он вообще ни разу не пошевелился. Завидев ром, прищуренные глазки алчно сверкнули, костлявая рука выхватила у Марка бутылку, после чего старик основательно к ней приложился, осушив едва ли не до половины.
- Отменный ром, Дагон меня задери! – воскликнул он, утирая губы. - Что же, раз я обещал, то обязан поведать вам правду о последнем плаванье старого Джинкинса – и я вам ее поведаю, но не здесь. Скоро разыграется сущая буря – вы только гляньте, как ловко черти оседлали облака!
Подняв глаза, я никаких чертей не увидел – но небо и впрямь сделалось почти черным, как будто вместо воды тучи были наполнены нефтью. Резким движением (совсем не по-стариковски, надо заметить!) наш неведомый собеседник вскочил на ноги, и небрежным жестом поманил нас за собой. Тем временем дождь усилился, превратившись в настоящий ливень. Плотный частокол низвергающихся с неба дождевых стрел с шипением врезался в песок. Я накинул на голову капюшон штормовки, но Марк на непогоду внимания как будто не обращал – он таращился в спину идущему впереди старику, словно опасаясь, что тот в любой момент может без следа раствориться за пеленой дождя. Мы покинули причал и дальше направились через размокший пляж в противоположную от города сторону. Ноги по щиколотку утопали в грязи. Я то и дело спотыкался, тихонько чертыхаясь, а вот старик вышагивал как на параде. Если бы не сгорбленная спина, на которой он тащил тяжкий груз прожитых лет, о его возрасте вообще сложно было бы судить с такого ракурса.
Ливень все набирал и набирал силу. Горизонт сузился до нескольких метров, окольцованный стеной падающей воды. Я уже с трудом понимал, где нахожусь и куда направляюсь, и лишь песок под ногами позволял судить, что мы все еще не покинули пляж.
- Ты только посмотри! – вдруг удивленно протянул Марк.
Я оторвал взгляд от земли и различил перед собою маленькую лачугу, сколоченную из досок и фанеры. Плоская крыша была крыта шифером, единственное с этой стороны окно заделано картоном и ржавыми кусками жести. Никогда раньше я не видел этого домика на побережье – хотя внешний вид свидетельствовал, что постройке уже не один десяток лет.
Тем временем старик отворил кособокую дверь и скрылся внутри. Переглянувшись, мы с Марком поспешили следом, хоть и без особого энтузиазма - однако эта грубая лачуга могла послужить хоть каким-то укрытием от дождя, а мы и так уже промокли до нитки.
Внутри оказалось на удивление просторно. Должно быть, такой эффект создавался почти полным отсутствием мебели. В единственной комнате присутствовали лишь сколоченный из досок стол, на котором горела масляная лампа, висевшая над ним полка, да заваленная тряпьем лежанка в углу (право же, слово «кровать» прозвучало бы тут слишком претенциозно, то были лишь несколько досок, уложенных на кирпичи и накрытых драным лоскутным одеялом). На полке стояли в ряд шесть пустых стеклянных бутылок, в углу были сложены в стопку книги, мокрые и грязные, судя по виду пережившие не одно кораблекрушение. Тут и там с потолка капала вода.
Наш хозяин проявил гостеприимство лишь тем, что поставил к столу пару деревянных ящиков, в его представлении являвшихся прекрасными стульями, а единственную кривоногую табуретку занял сам.
- Так вот, капитан Джинкинс... – с этими словами старик ласково поместил в центр стола бутылку рома, и, устремив взгляд в даль, за пределы мыслимых пространств и времен, начал свой рассказ. Мы же расселись по местам и приготовились при первом удобном случае уличить рассказчика во лжи.
- Капитан Джинкинс был славным малым, но знался порою с такими людьми, каких страстно предпочел бы избегать любой уважающий себя джентльмен. На протяжении многих лет нас носило по морям, от одного острова к другому – их названий вы наверняка никогда не слышали, поэтому они вам ничего и не скажут. И на карте вы их не найдете, нет! Мы давали им свои названия, ибо зачастую были первыми людьми, ступившими на их берега. Острова Безмолвного Ужаса, и Русалочьи Острова (на которых нашел себе вечное пристанище Скряга Мо), и Архипелаг Иова, на наших глазах опустившийся под воду, едва только капитан Джинкинс вернулся оттуда с резным сундучком. В этом сундучке, источавшем острый аромат сандала, помимо маленьких деревянных идолов обнаружилась карта, на которой были отмечены Острова Вечной Жизни. Де Леоне и его последователи искали их – но чем они располагали, помимо индейских сказок? Ничем, одними фантазиями. Все они возвращались с пустыми руками, и чтобы сгладить горечь своего поражения, на всех углах начинали кричать, что легенды индейцев не имеют под собой реальных оснований. Они твердили, что и не верили никогда в существование колодца, наполненного живой водой – а в свои путешествия пускались лишь за тем, чтобы доказать несостоятельность дикарских суеверий. Жалкие глупцы! Капитан Джинкинс собирался утереть им всем нос, особенно испанцам, которые уже перестали быть истинными хозяевами морей, но гордости в них при этом не убавилось ни на грамм! Но прошло еще не менее двух лет, прежде чем «Тень» пустилась в свое заключительное плавание...
Тут наш хозяин умолк и с тревогой устремил взгляд в сторону полки, на которой тускло поблескивали стеклянные бока бутылок. Только сейчас я обратил внимание, что внутри этих бутылок подвешены на нитях маленькие кусочки свинца – причем один из них вроде как совершал слабые, едва заметные колебания, на манер маятника. Это зрелище мне совсем не понравилось. В голове зашевелились обрывки воспоминаний – сухой остаток прочитанных книг – о суевериях, когда-то бытовавших среди моряков. Якобы в обычную бутылку может быть заключена душа человека, убитого пулей, если эту самую пулю подвесить на нити внутри бутылки. В сказки я не верил, но по коже почему-то шмыгнула стая мурашек. Марк не замечал ни странного поведения пули (если то действительно была пуля), ни моего испуга, так как не отрываясь следил за поведением старика. Тот отхлебнул немного рома, едва не поперхнувшись при этом, и впервые откинул капюшон дождевика - длинные седые волосы тут же рассыпались по плечам. Сзади они оказались собраны в косичку; в ухе блеснула серьга из литого золота. И вновь раздался приглушенный зловещий голос, от которого мороз подирал по коже:
- На протяжении тех двух лет капитан занимался сбором информации. Мы посещали мрачные полузабытые порты на тропических островах, где Джинкинс беседовал с моряками и косоглазыми колдунами. Одним из таких островов правил султан, века назад превративший всех своих подданных в ходячих мертвецов. С виду это место напоминало рай – там были высокие дворцы с минаретами из розового мрамора, цветущие сады, белые дорожки, проложенные между неведомыми фруктовыми деревьями – сущий рай, говорю я вам, кабы не вонь разлагающихся мертвых тел, наполнявшая воздух. Мы дрались там не на жизнь, а на смерть! Добряк Хант оказался разорван кровожадной толпой, но капитан Джинкинс все же сумел одолеть проклятого султана, и забрал из дворца одну старинную книгу, посвященную магии. Именно из-за нее мы затеяли весь сыр-бор. Только из этой книги можно было почерпнуть некие заклинания, открывающие путь к Островам Вечной Жизни. Джинкинс вырезал странные символы на форштевне, и «Тень» направилась в сторону заката, словно в попытке схватить заходящее солнце.
Мы плыли всю ночь и все утро, а затем на горизонте появилась черная точка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся торчащей из воды каменной башней. Джинкинс сверился с картой и удовлетворенно хмыкнул. Вскоре выпирающие над водной гладью постройки стали попадаться чаще, а потом мы увидели скалистую громаду острова, покрытого шапкой буйной растительности. Причалить оказалось возможным только в одном месте – через узкую горловину мы проникли в маленькую удобную бухту, причем скалы вставали стеной буквально в десятке саженей по обеим сторонам судна, а верхушки этих скал терялись в высоте. Мы смотрели на остров с опаской. Уж больно странно выглядел он, будто природа ваяла его не по привычным своим лекалам.
Пляж приветливо золотился песком, кое-где между деревьями виднелись остатки построек из искрящегося в солнечных лучах фиолетового камня. Этот камень напоминал бы кварц, если бы вдруг кварц подобно губке впитал в себя мимолетные краски закатного солнца. Тут и там из песка проглядывали полуприсыпанные изваяния, с крупными головами и руками, сложенными на груди. Мы спустили на воду шлюпку, в которой разместилась большая часть команды, за исключением пары матросов, оставшихся сторожить корабль. Всего нас было тринадцать – не шибко счастливое число, хе-хе... После высадки капитан бодро зашагал по рассыпчатому песку в сторону строений, но все остальные были напуганы до смерти. Моряки шептались, что не следовало нам плыть по закатной дорожке, ибо дорожка эта, подобно мосту, вывела нас в неведомые моря, куда не добирался еще ни один человек. Невиданные растения, усыпанные яркими душистыми цветками, нагоняли на нас жуть, которую только усиливали неправильные линии построек и статуй. Казалось, время тут вообще стоит на месте – ни звука, ни движения. Однако мы обнаружили на острове целый город, населенный белыми людьми, говорившими на языке, которого никто из нас не понимал. Да, они были белыми, но ничем не напоминали европейцев. Их молочная кожа будто светилась изнутри, глаза были слегка раскосыми и имели три зрачка, а головы – выбриты, как у монахов. Из одежды на них были лишь набедренные повязки да белые невесомые накидки, причем никакого оружия мы не заметили. Джинкинс объяснялся с этими людьми по большей части с помощью жестов, хотя периодически с трудом выговаривал странные словечки, вроде как понятные аборигенам. Уж не знаю, о чем шел разговор, но вскоре группа местных жителей повела нас по узким извилистым улицам, пока мы не достигли широкого колодца, расположенного посреди одной из площадей. По обеим сторонам стояли статуи, изваянные все из того же фиолетового камня, изображавшие неведомых существ, напоминающих людей, но с крупными шипастыми головами. Эти головы казались какими-то неестественно раздутыми, и сплошь в колючках, что твой морской еж.
Ну а в колодце плескалась вода. Та самая вода, в этом не могло быть сомнений, так как у обычной воды никогда не бывает такого искрящегося блеска, словно в ней растворены частички раскаленного золота. У нас дыхание перехватило от этого зрелища, а лицо капитана приобрело жадное выражение. Но один из аборигенов – по виду, местный вожак – жестами объяснил, что к колодцу нельзя прикасаться, во всяком случае, сейчас. Разочарованные, мы были вынуждены удалиться. Местные жители разместили нас в просторном одноэтажном здании, напоминающем древнегреческий храм, где было вдосталь вина и фруктов. Потом туда прислали музыкантов, исполняющих престранную музыку, а еще – полуобнаженных танцовщиц, причем головы у них были выбриты точно так же, как у мужчин. У многих из нас глаза загорелись от подобного изобилия, но я видел, что на лице капитана лежит тень задумчивости. Он приплыл сюда единственно за тем, чтобы разыскать источник живой воды – воды, продляющей молодость! – и никакие обстоятельства не могли сбить его с намеченного курса.
Вечером на небо выплыли две луны – маленькая бледно-розовая, и более крупная голубая, но я не слишком удивился. Куда бы мы ни приплыли, это место лежало за пределами известных океанов и земель.
Многие матросы к тому времени успели упиться фруктовым вином и теперь лежали вповалку, мирно посапывая, и музыканты постепенно разошлись, утащив за собой чудные инструменты, изготовленные из морских раковин. Улицы пустели, гасли огни за створками круглых окон. Едва только город погрузился в сон, капитан растолкал кого смог, приказал схватить пустые бутылки, валяющиеся тут и там после веселой попойки, и следовать за ним. Наверняка мы направлялись к колодцу. Джинкинс решил наплевать на запрет наших гостеприимных хозяев и хорошенько запастись живой водой. Все мы поддержали его, несмотря на возможный риск. Ведь никто не отказался бы лишнюю сотню лет поболтаться на этом свете, не так ли?
И вот отряд полупьяных матросов начал свое шествие по сонным улицам неведомого города, о котором мы не знали решительно ничего, даже названия. Капитан шел первым (кроме него никто и не помнил дорогу к колодцу), а ступал он неслышно, как крадущаяся кошка. Знаете ли, во всем его виде было что-то кошачье: и растопыренные усы, и круглые зеленые глаза, и грациозность движений. За спиной матросы называли его Котяра Джинкинс, но при том любили и уважали его, уж этого не отнять.
Когда мы достигли колодца, капитан оказался первым, кто наполнил бутыль живой водой. Его вид выражал триумф – ведь именно он, капитан Иеремия Джинкинс, первым добился того, к чему стремились многие и многие, но вынуждены были возвратиться с пустыми руками. Их уделом оказались вечные насмешки, в то время как нашего капитана ждала слава – вечная в прямом смысле!
Мы последовали его примеру и окунули бутылки в мерцающую воду, пытаясь сдержать нахлынувшие эмоции. Затем земля слегка вздрогнула – водная гладь покрылась рябью, как при слабом ветерке, но в воздухе не было ни дуновения. Вибрировала сама земля. Один за одним едва ощутимые толчки рождались в ее глубине. Поначалу мы не обратили на них никакого внимания, увлеченные своим занятием; ужас охватил команду лишь когда грунт у нас под ногами пошел трещинами. Эпицентр тряски находился где-то под колодцем, насколько о том можно было судить. С разных сторон послышались перепуганные вопли горожан. Лицо Джинкинса побелело, не своим голосом он выкрикнул приказ убираться прочь, и мы вняли его словам – все, за исключением Реджа. У того оставалась еще одна пустая бутылка, и он решил, что успеет ее наполнить. Однако едва Редж наклонился над колодцем, как из его глотки вырвался истошный крик, какой наверняка еще никогда не издавался человеческим существом. Столько в этом крике было ужаса и паники, что мы, не раздумывая больше, бросились наутек. Каменные плиты под ногами ходили ходуном и трескались, рушились кирпичные стены. Аборигены высыпали на улицу с перекошенными от ужаса лицами, они падали на колени и молитвенно тянули руки к небу, но адский катаклизм все набирал силу. Расталкивая прохожих, неслись мы вперед, пытаясь не потерять из виду Джинкинса – ведь он мог вывести нас из города кратчайшим путем. Где-то позади заливисто хохотал Редж, лишенный рассудка неким кошмарным зрелищем, явившимся ему в глубине зачарованного колодца.
Не многие из нас сумели пробиться сквозь царящий в городе хаос. Одних придавили рушащиеся стены, другие провалились в трещины, со скоростью молнии змеившиеся по земле... Уже возле самых городских ворот я споткнулся и выпустил свою драгоценную бутылку из рук. Ударившись о булыжник, она разлетелась вдребезги, и синеватая почва мигом впитала влагу. Зачарованная вода возвращалась туда же, откуда и появилась – в недра земли. Я едва не завыл от отчаянья, но ситуация складывалась такая, что каждый момент промедления грозил обернуться гибелью, и я бросился догонять уцелевших членов экипажа. Потом был утомительный бег сквозь душную синеву ночных джунглей, и радостные вопли, когда мы увидели изящный силуэт нашей «Тени», размеренно покачивающейся на волнах. До берега добежали лишь пятеро из нас, включая капитана и меня, плюс еще двое дожидались на борту. Итого – семеро. Вполне достаточно, чтобы управлять кораблем.
Едва все поднялись на борт, как зычный голос капитана скомандовал убираться отсюда ко всем чертям, и ни в коем случае не смотреть в сторону города, где за сплошной стеной деревьев расползалось зловещее фиолетовое сияние...
Вскоре «Тень» миновала узкую скалистую горловину бухты и понеслась на восток, насколько позволял ветер. При этом Грант шепотом божился, что скалы залива сомкнулись у нас за спиной, подобно гигантской зубастой пасти, но ему никто не поверил.
Когда же судно отошло на достаточное расстояние от острова, мы собрались на носу, чтобы подвести итоги рискованной экспедиции. К общему сожалению, удалось сохранить лишь одну бутылку с живой водой – ту, которую нес капитан. Остальные оказались разбиты по пути, в чем было повинно жуткое землетрясение. Согласно прикидкам капитана (а он был единственным авторитетом в данном вопросе), такое количество воды могло продлить человеку жизнь лет на двести. Если же разделить на всех присутствующих поровну, то выходило чуть меньше тридцати лет на брата, что показалось нам не таким уж и большим сроком. За последнее время мы привыкли тешить себя мыслями о по-настоящему вечной жизни, и потому каждый желал теперь получить больше, чем какие-то жалкие тридцать лет. Все это я прочитал на лицах команды так же легко, как и в своем сердце. И потому решил держаться начеку.
Мы почти не разговаривали друг с другом на пути к нашему логову, расположенному на одном из маленьких островков близ восточного побережья. Я видел, какие взгляды моряки бросают друг на друга, и потому держал саблю наготове. Бутылку мы заперли в одной из кают, завернув ее для пущей сохранности в тряпье, а ключ выбросили в море. Таким образом, завладеть бутылкою можно было, лишь предварительно высадив дверь – каждые пять минут кто-нибудь ненароком прохаживался мимо, наблюдая за ее сохранностью. Мы не доверяли друг другу и надеялись, что такой способ поможет сберечь драгоценную воду до тех пор, пока мы не придумаем справедливый способ разделить ее.
Едва же «Тень» бросила якорь в укромной бухте, о существовании которой не знал никто, кроме нашей команды, как мы собрались на камбузе и устроили совет. Капитан предложил тянуть жребий – дескать, кто победит, тому и владеть бутылкой. Способ был честным, но устроил далеко не всех. Люди пили вино и спорили до хрипоты, а капитан все не сводил с меня глаз – и потому мне приходилось делать вид, будто я пью наравне со всеми, хе-хе...
Чем больше пили они, тем злее становились взгляды и слова. Уверен, все неминуемо кончилось бы кровопролитной дракой, но Козырной Билл вдруг ткнулся носом в стол. Моряки удивленно уставились на него, но пару мгновений спустя разделили его участь. Они засыпали один за другим – и Грант, и Моррис, и безухий Джой Смит, и Верзила Том. Последним вырубился капитан Джинкинс. Разумеется, он успел сообразить, что я подсыпал что-то в выпивку, но было уже поздно. Все они распростерлись у моих ног, и я долго смеялся, торжествую свою победу, а потом всадил каждому в голову по пуле. Тела я оставил валяться там, где их застигла смерть, но пули извлек и подвесил в бутылках, как тому учил меня мой старик много лет назад – а он любил читать странные книги и постоянно забивал голову всякими сомнительными вещами... Затем я не торопясь забрал из каюты драгоценную бутыль, спустил на воду шлюпку и начал спокойно грести в сторону берега, так как расстояние было не так уж велико. О да, я не торопился – ибо зачем торопиться, когда у тебя в запасе еще как минимум двести лет?..
Под крышей кособокого домика повисла тишина. Старик умолк, затем цепкими пальцами схватил бутылку и вытряхнул себе в рот последние капли рома. Несмотря на всю нелепость услышанной истории, меня прошиб холодный пот. Марк тоже был до смерти напуган – в полутьме я видел его бледное застывшее лицо. Да, история была неправдоподобна, абсурдна, вызывающе глупа – услышь я ее из вторых уст, непременно расхохотался бы. Но сейчас мне требовались усилия для того, чтобы сдержать наполненный ужасом крик, а вовсе не смех. Внешний вид старика, поблескивающие на полке бутылки, шорох ливня на шиферной крыше – все это производило жуткое впечатление, вызывало дрожь. Марк был предрасположен к подобным историям куда сильнее, чем я, и потому я даже предположить не смел, какие мысли роятся сейчас в его голове, не прикрытой спасительным щитом скептицизма. Впрочем, мне тут же представился случай выяснить это: снаружи в черных клубящихся тучах родился громовой раскат, и звук этот болезненно хлестнул по нашим натянутым нервам. Я ахнул и грохнулся со своего ящика, Марк тоже закричал, подскакивая на месте. Последствия его неловкого порыва оказались роковыми. Плечом он задел полку, под которой сидел, и расставленные на ней бутылки посыпались на пол, выложенный кирпичом. Звук бьющегося стекла зазвенел в воздухе. Мой друг смущенно уставился на груду осколков. Но куда более странной оказалась реакция нашего любезного хозяина: кровь отхлынула у него от лица, губы разжались, обнажив черные пеньки сгнивших зубов, глаза округлились, едва удержавшись в своих орбитах. Его поведение вызвало во мне еще большую панику, так как выглядело немотивированным.
- Ты... Безмозглый сухопутный болван... – выдавил из себя старик. Казалось, тысячи оскорблений заклокотали у него внутри, но лишь немногим удалось пробиться наружу сквозь сдавленную ужасом глотку. - Ты... Проклятый, проклятый!.. Сын портовой шлюхи! Да знаешь ли ты, какой сегодня день?!
- Кажется, пятница? – недоуменно и испуганно пролепетал Марк.
- Сегодня ИХ день, болван! А ты разбил бутылки, разбил их, ты выпустил плененные души! Будь ты навеки проклят!
Несмотря на крупную дрожь, сотрясающую все его тело, старик с неожиданным проворством метнулся к своей лежанке и выхватил из-под подушки до блеска начищенный пистолет. Очевидно, он был украден из какого-то музея, потому что такие пистолеты с ударно-кремневым замком вышли из обихода столетия назад. Но металлические части были отполированы настолько, что я ни на секунду не усомнился, что этот раритет сможет выстрелить. В воздухе запахло серьезными неприятностями. Мимоходом я отметил, что под распахнувшимся дождевиком на старике надет побитый временем засаленный камзол, какие сейчас увидишь разве что на страницах исторических романов.
Марк с криком бросился вон из дома. Я последовал его примеру – едва ли не на четвереньках, потому что так и не успел еще подняться после падения с ящика. Как ни странно, ливень прекратился, хотя черные тучи никуда не делись. Напротив, они стали только гуще. Над пляжем повисла тишина, и я с ужасом ожидал, что она вот-вот окажется нарушена выстрелом из старинного пистолета. Но старик не торопился спускать курок.
Мы бежали, утопая в размокшем песке, точно дикие мустанги, напуганные степным пожаром. Неожиданно Марк застыл на месте.
- Какого черта ты творишь?! – завопил я, оборачиваясь на бегу.
- Тише... Послушай... Что-то здесь неладно!
- Конечно неладно! Нас желает пристрелить полоумный маньяк!
В ответ Марк не произнес ни слова. Его взгляд был прикован к горизонту, и, бегло проследив за ним, я увидел, что из-за самого края земли показалась черная бесформенная туча, которая стремительно приближалась, увеличиваясь в размерах.
- Господи, это же корабль!
Корабль? Да, действительно, форма загадочного явления природы постепенно изменялась, приобретая более четкие контуры. Мгновение спустя уже и я различил в черных клубах силуэт ветхого парусного судна, приближающегося с фантастической скоростью. При этом ветер не шевелил клочья изорванных парусов, а под килем не кипела вспененная вода, будто судно скользило по льду. Спутанной паутиной болтались снасти, доски прогнили насквозь – но зловещая посудина и не думала идти на дно. Это был нелепый мираж, призрак давно ушедших времен.
В сотне метров от берега судно замерло, повернувшись носом почти параллельно полосе пляжа. Во всей красе нам предстали изъеденные червями бока, и хлипкие мачты, поросшие мхом, и черный провал входа на ют.
- «Тень», - глухо произнес Марк.
Такое умозаключение напрашивалось само собой. Внезапно я заметил, что на палубе выстроились в ряд шесть человек – а точнее, шесть едва различимых аморфных силуэтов, в коих лишь благодаря силе воображения можно было опознать людей. Я мог поклясться, что секунду назад палуба была пуста. Затем первый из шестерки прыгнул за борт, мгновенно исчезнув из виду. Но и так было очевидно, что он направляется в сторону берега. Остальные последовали за ним, и тогда мы с Марком наконец рванули прочь, уверенные, что вовсе не желаем встречаться с незваными гостями, приплывшими навестить наш порт. Морей, которые бороздило это судно на протяжении последних столетий, на карте не найдешь.
Мы бежали с такой скоростью, будто ужас подпалил нам пятки. Давящая тишина висела над пляжем, и даже волны застыли в немом почтении к черному кораблю. Лишь когда мы достигли города, вокруг вновь зашумел ветер, послышался плеск воды, а набухшие тучи снова разразились дождем. Весь путь был проделан в молчании, но когда в одной из узких подворотен мы остановились перевести дух, я спросил:
- Ты видел их? Видел людей?
В ответ Марк лишь печально кивнул.
- И кто, по-твоему, это был?
- Капитан Джинкинс, и Козырной Билл, и Грант, и Моррис, и безухий Джой Смит, и Верзила Том...
Вновь треснуло небо, породив долгий рокочущий гром, и нам показалось, что к этому звуку примешался грохот торжественной канонады корабельных пушек.
...На протяжении долгих недель мы с Марком боялись сунуть нос на пляж, но жизнь текла своим чередом, и Кингспорт так и не захлестнула волна потустороннего ужаса из былых времен. Постепенно мы убедили себя, что в тот пасмурный день не видели в море ничего, кроме низко нависшей грозовой тучи, а все прочие детали приписало ей не в меру разыгравшееся воображение, подхлестнутое рассказом спятившего старика. В конце концов, мы осмелели настолько, что прогулялись вдоль полосы прибоя до того места, где стоял маленький кривобокий домик, но старика там не нашли. Мы вообще не нашли ничего, кроме бесформенной груды деревяшек, кирпича, и битого шифера. Должно быть, дом оказался разрушен яростным штормом, налетевшим с моря – именно к такому выводу мы пришли, хотя на одной из досок ясно виднелась подозрительная зарубка, словно сделанная абордажной саблей.