Древняя Русь, «страна городов», как называли её скандинавы, до монгольского нашествия представляла собой сложный конгломерат разрозненных полуавтономных территорий, делающих лишь общие взносы в «копилку» князя киевского, но слабо связанных между собой в политической и правовой сферах. В то же время удивляет достаточно плотная культурная идентичность различных русских городов и княжеств: праздники (в том числе сам способ их празднования), традиции, язык и т.п. – подобны со столь незначительными отличиями (которые не оказывают никакого влияния на сами явления). Эта оригинальная схожесть в корне отличает Русь от мелких государств периода феодальной раздробленности в Европе. Так, германцы, проживающие в Баварии и германцы, прошивающие в Шлезвиге – два совершенно непохожих друг на друга народа; связанность их определяется лишь принадлежностью одному государству.
Удивительно другое: Европе более характерна прямо противоположная Руси ситуация. Право и политика, власть и управление здесь внутренне и внешне подобны, черпают своё содержание из традиции римского права и государства. Короли Англии, Франции, Испании, например, связаны даже узами весьма отдалённого, но – кровного родства. Все конфликты и переделы территорий в сфере политико-правовой напоминают скорее внутрисемейный конфликт, нежели противостояние государств или этносов. Войны в Европе ведутся не ради территории или личной корысти, а скорее из стремления стать «отцом», владыкой, главой полиэтничной семьи.
Русь показывает несколько иную картину: семейственный конфликт постепенно перерастает в спор о территории, спор о том, чем будет править князь. Почвенничество вообще лежит в основе национальной идеи: если земля, то непременно «русская», если богатырь, то черпающий силу из Матери-Земли, если военная победа, то победа над землёй. Кроме того, даже этимология некоторых слов может подтвердить эту гипотезу. Человек пришлый у нас именуется не иначе, как иноземцем, т.е. пришедшим из «иной земли», а, скажем, в английской языке аналогом является слово stranger – человек незнакомый, странный, непохожий. Русь возделывает в политико-правовой сфере настоящую почву, в то время как Европа предпочитает делить почву ментальную. Русь привязывает человека к почве (в прямом смысле этого слова, чему подтверждением существование крепостного права вплоть до второй половины XIX в.), а Европа – к ментальным конструкциям католицизма.
Инаковость духовная на Руси есть благо, юродство – благословение Божье, а в Европе они же – ересь и наказуемое деяние. Отсюда, наверное, и берёт начало стремление к развитию личных свобод «на западе» и стремление «быть как все» – у нас. Запад умерщвляет дух, превознося плоть, «прах», а Восток, Русь – возвещает величие духа, отказавшись от плоти. Феномен скопцов, столпников и подобных им религиозных фанатиков, отказавшихся от тела, «праха», явление русское, но не французское или германское.
Педантизм и прагматичность, присущие западной культуре, начинают складываться из развития товарно-денежных отношений в условиях компактного проживания большого количества людей на ограниченной территории. Движение людских масс требует непрестанного наблюдения и жесткой организации на основе подчинения строгим писаным правилам, логика которых укоренилась в многотысячелетней истории умозрительной работы. Это прежде всего интерес безопасности.
Незаселённые пространства Руси же, напротив, так и предназначены для впитывания эсхатологических версий христианства. Мир в рамках такой концепции видится сцепленным в трагическом ожидании всеобщего конца, что и объясняет глубокое духовное родство русских, разделённых сотнями и тысячами километров. Сама территория в силу богоизбранности православного народа сакрализуется, овеществляется и приобретает осязаемость, доступную восприятию каждого. Русское «авось» есть лишь отголосок ожидания всеобщей трагедии, перед лицом которой ничто в подлунном мире не стоит излишних переживаний и усилий. Формироваться оно начинает именно в условиях православной Древней Руси, разделённой на части расстояниями, но связанной в духовном смысле мощной наднациональной идеей «истинного» православия. Аналогичой «точкой сборки» в Европе является принадлежность большой «коммунальной» государственной территории, но никак не родство душ.
Отсюда – типично русская незаинтересованность в политических и правовых вопросах, отказ следовать правилам материального мира. Мы по сей день ощущаем внутренне неприятие, отрицание права, которое, в противовес «правде», не несёт духовного содержания. Правда – суть категория этическая, выражающая взаимоотношение душ человеческих, а право – это необходимое зло, это – способ противодействовать незначимому: посягательству на физическое, материальное в жизни. Русский дух противится праву, особенно частному, видя в нём отрицание: В.С. Соловьёв правильно разглядел в праве минимум нравственности. Правда, основанная на родстве человеческих душ в рамках православной эсхатологии, укоренившейся в нашем национальном характере, Правда как предельное выражение золотого правила морали («поступай по отношению к другим так, как хочешь, чтобы они поступали по отношению к тебе»), вступает в резкое противоречие с правом.
Европейская культура, укоренив свои основные ценности в идее собственности, считает право (как естественное, так и позитивное) своим собственным, выстраданным изобретением. Даже категорический императив Канта предлагает соизмерять свои поступки с требованием всеобщего законодательства, а Гегель в собственности видит продолжение духовной стороны человека: вещь сама по себе разительно отличается от принадлежащей кому-то, только последняя – самим отношением к личности – есть проявление воли человеческой.
Но что мы видим в России, в Руси? Принципиальным основанием у нас является следование идеалам: «будь как все», «бери пример с другого». Признание права приводит к злоупотреблению им: коль дозволено, то и необходимо: власть есть сила, право производно от власти, а потому мнится необходимым его выполнение даже во вред другим, дабы не навлечь гнева государева на самого себя: от тюрьмы на Руси не зарекаются. Конечно, всё не настолько просто, но в целом, в своей максиме, идея, кажется, верна: русский, уверовав в право, начинает им злоупотреблять с истинно фанатической самоуверенностью (вспомним многочисленные видеозаписи с издевательствами над сотрудниками полиции, движения вроде «СтопХам» и т.п.). Западное право, абстрактное и общеобязательное, режет русскую душу по живому, причиняя ей страдания.
В чём видится основная проблема? В необходимости учёта нашего национального характера при реализации программ правового просвещения. В строгой обязательности запечатлевать нормы права как нормы Правды, указать, наконец, не на абсолютную значимость, но на простую, повседневную необходимость правового регулирования нашей жизни. Как сделать это? Вопрос остаётся открытым. В то же время явно видно, что европейская модель, строящаяся на других, инаковых духовных началах, европейской право, это совершенное утверждение западного духа, «писаный разум» – не может влиться в российские реалии. Тому, кто хочет оспорить этот тезис, стоит прежде всего объяснить простому человеку, бабушке или обычному рабочему, что право общеобязательно вне зависимости от отношений между людьми: результат, кажется, вполне очевиден. Россия привязана к почве, к человеку, к живой душе, частичке сообщества таких же живых душ, которая не мыслится в своей отдельности, а Европа – к почве умозрительных конструкций, к личности, в своей фаустовской отделённости завоёвывающей ментальное пространство. Россия – страна страдающих от бесправия, а Европа – страна, выстрадавшая право.