Григорий Долуханов
«Называйте меня по имени…»
(Рассказ)
С какого возраста мы помним себя? Однажды Вовка задался этим вопросом. Думал о том, как отец катал его маленького на своей шее, а он хватал его крохотными ручонками за волосы, колотил по голове и беззубо улыбался. Этот эпизод ему рассказывала мама, но казалось, что он сам отложился в детской памяти Вовки. Иначе – откуда бы взялись детали, о которых она не говорила: звучавшие пластинки в квартире, рыбки в аквариуме, живая вкусно пахнущая сирень в глиняном горшочке на подоконнике… Вовка помнил даже свадебную фотографию родителей, висевшую в раме на стене. Когда отец ушел, фотография исчезла со стены…
Вовка с мамой жили вдвоем в тесной однокомнатной квартирке, напоминавшей барак. В узком, как пенал проходном дворе на окраине большого города, где были такие же ветхие одноэтажные домики. Эти убогие архитектурные строения (домами назвать их трудно), сохранились с начала 20 века и пережили революцию, войну, дожив до хрущевской оттепели…
Вовкина мама была лет на двадцать моложе отца. Отец в шутку ласково называл ее: «Моя инаколетняя…» А мама всегда везде обращалась к мужу исключительно по полному имени: «Александр!» Никогда не называла его ни Сашей, ни Шуриком, ни как - то еще, только – Александром. Она уважала мужа, а он ее, казалось, любил и по возможности, радовал приятными сюрпризами. Она обожала живую сирень, что по сезону цвела повсеместно в городе, наполняя ароматом весенний воздух. И Вовкин папа однажды принес в подарок «своей инаколетней» ее любимые живые цветы в коричневом горшочке с черной землей…
А когда Вовкин папа уходил навсегда из семьи с чемоданом, мама схватила цветочный горшок, выбежала за Александром во двор. Она расплакалась и швырнула вслед Александру его подарок…
Вовка не мог забыть тот страшный для него день: мама долго рыдала, задыхаясь от слез. А во дворе на грязном асфальте в глиняных обломках вперемешку с черноземом умирала сирень…
Их район считался городской окраиной…
Жителям центральной части города до населения окраин не было дела, как и местным властям. На Вовкину улицу заходили только стражи правопорядка в форме. Что им было нужно? От него лично – ничего. Вовка не водился с беспокойной бандой уличных хулиганов. Не болтался в подворотнях. Не курил травку. Не затевал драк. Не воровал. Не бил стекла в соседских окнах. Не играл в карты на деньги. Не пил портвейн и еще много чего не делал того, что позволяли себе почти все подростки, жившие с ним по соседству в далеких годах второй половины прошлого столетия…
В Вовкином дворе жили пять семей. Две из них были многодетными – в каждой четверо детей. Одна была очень бедная, другая и кормилась, и одевалась лучше. Та, в которой главой семьи был престарелый сапожник, имевший стабильный доход в сапожной мастерской рядом с парком культуры и отдыха с аттракционами, танцплощадкой, игровыми бильярдными и теннисными залами. Сапожник достойно содержал свою семью по советским меркам. Его жена и дети не испытывали нужды. В его частном строении – вполне сносном по сравнению с соседними бараками – всего было достаточно. Хотя достаток в этом дворе был понятием относительным. И потому любая обновка, заметная покупка вызывали зависть у соседей. А Вовка играл на немецком аккордеоне, ходил в музыкальную школу, это не могло не раздражать окружающих, особенно женщин, у которых были свои дети подросткового возраста, доставлявшие им много хлопот…
Вовка не забыл, как впервые самостоятельно вышел за пределы своего двора. Было это в конце мая какого - то далекого от 21 столетия года. Перед летними каникулами. Кажется, 27 мая. Да, точно – 27 числа. Он помнил, что мама с улыбкой сказала ему: «Ровно 5 месяцев осталось до твоего Дня рождения, Вовчик. Что ты хочешь в подарок на десятилетие? Это твой первый юбилей, Вовочка! Я решила…» Мама всегда так поступала – сначала спрашивала, потом все решала по своему усмотрению. Мнения других людей, как правило, не имели для нее большого значения. Сын понял это рано. И перестал отвечать на ее вопросы, лишь пожимал плечами и равнодушно произносил одну и ту же фразу: «Мне все равно…» Но в тот день он ответил:
- Я хочу… Я не хочу…
- Не поняла. Чего ты хочешь? Чего не хочешь? Капризы? А ты ведь уже не маленький, Вовчик!
- Не хочу, не называй меня так!
- Опять не поняла. Как не называть, Вовчик?
- Никак меня так называть не надо! Папу ты всегда называла по имени. Его все называли только по имени – Александром! У меня тоже имя есть. Меня зовут Владимир. Я хочу, чтобы все меня называли по имени. И ты, мама, называй меня по имени, ладно?
Мама посмотрела на него, словно не узнав своего сына.
- Я поняла. Вырос ты у меня. А характер, как у твоего отца…
С тех пор как ушел отец, мама больше не произносила вслух его имя. Если и заходила с кем - то речь о ее бывшем муже, она говорила о нем так, словно у него вовсе не было имени…
Мама обняла Вовку, не удержавшись от слез.
- Не надо плакать, мама. Не плач, слышишь? Я на улицу пойду, можно?
- Можно.
Вовка выбежал на улицу в отутюженной школьной форме и в начищенных черным кремом туфлях. Мальчишки гоняли мяч на асфальте. Девчонки играли в классики, крутили обручи, прыгалки. Ребята постарше бренчали гитарными струнами, хрипели блатными песнями «под Высоцкого». Курили папиросы, набитые шариками гашиша, затягивались и выпускали колечками и струйками изо рта и ноздрей дымок с тошнотворным запахом. Пили дешевый портвейн, пуская стакан по кругу, спорили, ссорились, играли в «очко» на мелочь. Вовке все было интересно, словно он открыл для себя новый мир – опасный, но захватывающий, как в книгах его любимого писателя Марка Твена. Вовка чувствовал себя героем прочитанных книг – Томом Сойером. Поправил на носу роговые очки с тяжелыми толстыми стеклами, громко крикнул «футболистам»: «Я тоже хочу играть! Возьмите меня в команду!»
Взяли. Поставили вратарем между двумя булыжниками вместо футбольных ворот. Вовка старался изо всех сил. Бросался на летящие мячи, пытаясь их поймать или отбить. Падал на землю, получая ушибы, ссадины. К концу игры у вратаря были порваны брюки, сломаны очки, побиты туфли, вымазана грязью рубашка. В таком виде он и явился домой на глаза матери. Она посмотрела на него и только спросила:
- Как же ты теперь в школу пойдешь без очков, Владимир?
А на следующий день Вовку укусил Шарик – резвый дворовый щенок. Вовка дразнил его кусочком докторской колбаски, заставляя выполнять свои команды: «Шарик, сидеть, Шарик, стоять…» Дрессировка закончилась болезненным укусом за левую ногу, уколами грубой медсестры и пропуском уроков в школе. Шарик правда с того дня присмирел. Едва увидев Вовку, прибегал, вилял хвостом, облизывал обувь, скулил, словно чувствовал свою вину, извинялся…
- Чего это он к тебе липнет? Боится, сукин сын, что его или отравят, или живодерам отдадут на мыло, - сказала Светка.
- На мыло? Как это – на мыло? - не понял Вовка.
Светка объяснила:
- А ты не знал, что из таких дворняг хозяйственное мыло делают. Потому оно так противно собачатиной и пахнет. Ненавижу хозяйственное мыло. Воняет, как говно…
Светка слов не выбирала никогда. И ни с кем. За это ее никто не любил во дворе. Бабы сплетничали, называли ее и пьющей, и гулящей, и разными эпитетами «награждали» - и подстилкой милицейской (к ней участковый бегал, часто на ночь оставался), и проституткой (ходили слухи, что она с мужиками за деньги спала), и наркоманкой (покуривала травку в компании на уличных посиделках под гитару и вино)…
И как ее только не поносили, но за глаза. А в лицо улыбались, заискивали, расшаркивались в комплиментах: «Как ты хорошо выглядишь, Светлана!», «Какая же ты у нас красавица!», «Королева красоты – это про тебя Муслим Магомаев поет, Света! Ты и есть королева красоты! А кто еще? Ты, как артистка французская – Софи Лорен. Да ты и похожа на Софи Лорен, словно вы сестры – близнецы!» Светка была действительно хороша собой. Все парни с Вовкиной улицы были в нее влюблены. Но она предпочитала взрослых мужиков – сильных, состоявшихся, брутальных…
Она была лет на девять – десять старше Вовки. И у нее была уже маленькая дочь, которую воспитывала Светкина мама в другом конце города, ближе к центру. По слухам, покойный отец Светки был большой засекреченной «шишкой» в сталинские времена. Но у Светки с отцом отношения не сложились, а мать ее жалела (родная дочь – какая – никакая!), и помогала втайне от своего мужа, а после его смерти и вовсе взяла внучку на воспитание, чтобы непутевой дочери было легче…
Школу Светка окончила кое - как. Вечернюю. После восьмилетки. Пошла работать в магазин, едва успев получить паспорт. Стала продавщицей в гастрономе неподалеку от своего двора. Там, говорят, и «залетела» от завмага, а его потом посадили «за хищения социалистической собственности»…
Все соседи бегали к Светке за дефицитом – сосисками, колбасой, конфетами. Во времена продовольственного кризиса Светка была человеком чрезвычайно нужным и близкое знакомство с ней дорогого стоило. Даже за хлебом выстраивались длинные очереди в большом городе, как у Мавзолея Ленина в Москве. А Светка «своих» отпускала без всяких очередей, доставала все, чего не было на витринах: и торты, и шпроты, и мясо, и масло…
Очередь в Вовкином дворе была своя. Каждое утро в общий туалет в конце двора. И по субботам – в кирпичную пристройку, служившую и баней, и прачечной. Дверь там изнутри запиралась на засов. Как - то в будний день Вовка зашел туда, потянув на себя деревянную дверь (она оказалась не запертой), и увидел голую Светку. Она была вся в мыле, глаза закрыты, над головой в руках тазик с разогретой на самодельной печи водой. Она перевернула его, окатив себя едва ли не кипятком. Тело раскраснелось. Она открыла глаза, увидела Вовку замершего с открытым от удивления ртом. Заразительно захохотала.
«Что ты рот - то открыл? Голых баб никогда не видел, что ли? Ты ж у мамки своей в животе сидел! Потом вылез… А знаешь, откуда тебя достали? Вот откуда…» - она показала рукой на выбритое место между своими стройными ногами, - «Я тебе нравлюсь? Правда, я красивая, правда? Хочешь на такой красивой, как я, жениться, когда у тебя «женилка» вырастит? Ха – ха – ха…» Она подошла к мальчику, наклонилась низко, затрясла головой и ее длинные черные мокрые волосы коснулись его лица. «Дура!» - крикнул он и выскочил из прачечной, слыша за спиной ее неудержимый хохот. Он обернулся и увидел ее еще раз – молодую, красивую, озорную, сильную женщину с большими синими глазами; она ступила босиком на порог, дотянулась до ручки распахнутой Вовкой двери, подмигнула ему и со смехом заперлась в прачечной. А ее звонкий голос зазвучал на весь двор, словно из репродуктора. Она пела так, что хотелось стоять и слушать:
«Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю
Виновата ли я, что мой голос дрожал
Когда пела я песни ему
Виновата ли я, что мой голос дрожал
Когда пела я песни ему
Виновата одна, виновата во всём
Ещё хочешь себя оправдать
Так зачем же зачем в эту лунную ночь
Позволяла себя целовать
Так зачем же зачем в эту лунную ночь
Позволяла себя целовать
Целовал, миловал, целовал, миловал
Говорил, что я буду его
А я верила всё и как роза цвела
Потому что любила его
А я верила всё и как роза цвела
А потому что любила его
А я верила все и как роза цвела
Потому что любила его
Ой, ты мама моя, ой, ты мама моя
Отпусти ты меня погулять
Ночью звёзды горят, ночью ласки дарят
Ночью все о любви говорят
Ночью звёзды горят, ночью ласки дарят
Ночью все о любви говорят
Виновата ли я, виновата ли я,
Виновата ли я, что люблю
Виновата ли я, что мой голос дрожал
Когда пела я песни ему
Виновата ли я, что мой голос дрожал
Когда пела я песни ему
Виновата ли я, что мой голос дрожал
Когда пела я песни ему».
Дома Вовка старательно подбирал на аккордеоне мелодию и напевал: «Виновата ли я…» Пришла соседка, жена сапожника, спросила Вовкину маму:
- А чего это он у тебя бабские песни поет? Муж твой бывший не одобрил бы… Он хоть и бабник, а мужик! Он хоть вам помогает деньгами? Алименты шлет? Мальчишке много чего надо… Вот Вовка у тебя на аккордеоне играет… Аккордеон – трофейный что ли? С войны? Твой бывший – фронтовик ведь, так? Грудь – в орденах, я на первомайской демонстрации его с одной такой фифой видела, ну, как наша Светка, только старше…
Вовка долго разучивал гаммы в комнате, глядя на свое отражение в зеркале трюмо. А женщины продолжали неторопливый треп за столом в коридоре, служившем и кухней с газовой плитой, водопроводным краном с раковиной, и прихожей, и маминой спальней с тахтой. Вся жилищная площадь на двоих составляла не более 13 квадратных метров. Приходила жилищная комиссия, составляла акт, обещала включить Вовкину мать в очередь на получение нового жилья. Не подвела, не обманула группа ответственных товарищей из профсоюза. Только вот в очереди на квартиру Вовкина мама была по списку так далеко, что скорее бы можно было поверить в обещанный коммунизм, чем в то, что мать с сыном дождались бы новоселья…
До Вовки доносились обрывки фраз. Он сделал паузу, прекратил музицировать, прислушался. Ему показалось, что мама плакала. Он положил аккордеон на свой старенький диван и вышел в коридор.
-Тебе чего? Устал? Или проголодался?» - спросила мама. Она вытирала платочком слезы на покрасневших глазах.
- Ну, я пойду, мне готовить надо, я зачем приходила - то? Соли чуток попросить хотела, соли у меня нет, я куплю потом и верну… - пробубнила соседка.
Вовкина мать дала соседке пачку соли, сказала:
- Не надо возвращать. Соли у нас с сыном хватает… Ничего… У нас и хлеба вдоволь, живем не хуже других! Ничего. Главное, чтобы сын выучился, в люди вышел, не путался со всякими… Его мальчишки профессором называют, может, станет профессором…
Соседка с пачкой соли в руках застыла в дверях, скривила тонкие губы:
- На нашей улице профессоров еще не было. Лучше пусть идет в сапожники. А что? Станет сапожником, как мой муж… Твой бывший тоже мужик рукастый, на все руки мастер, и в армии до офицера дослужился на войне. Сын твой может в офицерское училище пойти. Да, а что? Он, как сын фронтовика, должен льготы иметь при поступлении. Разве не так? Все говорят, что семьям фронтовиков льготы полагаются по закону. Ну, твой ушел из семьи… А ребенок - то все равно его, ты не Светка, кобелей домой не водишь… Это муж твой бывший по бабам скачет! Не наскакался на фронте… Там у таких, как твой бывший, говорят, баб было… И в частях – связистки всякие, медсестры… А в госпиталях? Он сколько ранений получил? Три, четыре? Говорят, у него и контузия была…
- Кто говорит? Была контузия, так что? Когда это было - то? Еще до меня, до нашей с ним встречи… Война – сколько лет уж, как кончилась… Он нормальный, никакой он не контуженный. А если он всем троим братьям Лябиным накостылял, так за дело же! Ты и сама знаешь, что они…
- Уголовники они. Воры. Все это знают. Но соседи все - таки. А твой бывший муж с ними поступил, как с врагами народа! Одному челюсть сломал, другому – ребра, третьему чуть мозги не вышиб, головой об стену бил… Не навоевался! Гляди, чтоб сын в отца не пошел, а то будет морды бить мужикам и по бабам скакать… За соль - то спасибо, пойду я, мне обед готовить надо…
Соседка ушла. Вовка – «профессор» сказал:
- Мама, я не хочу играть на аккордеоне. И сапожником быть не хочу!
- А кем хочешь?
- Мужчиной. Как папа! И чтобы все меня называли только по имени. Как папу…
Эпилог
Владимир Костин – авторитетный в городе человек проснулся в день своего сорокалетия в роскошной пятикомнатной квартире со Светкой – внучкой той самой Светки, жившей с ним по соседству много лет назад…
- Ты чего подорвался, Вован? Спи, давай, рано еще, - сказала, широко зевая, юная красавица Светка, похожая на свою бабу Свету в молодости...
- Не хочу! Выспался уже. Ты хоть знаешь, какой сегодня день?
- Чего ты гонишь? Я что тебе – телка с улицы, случайная дырка – на ночь? Ты со мной сколько знаком?
- С твоего малолетства. Знаешь или нет?
- Конечно, знаю! День рождения у тебя, сорок лет тебе стукнуло уже, старый ты у меня …Не парься, шучу! Старый конь борозды не портит…
- Сейчас проверим! – сказал Костин и взял Светку так, что она забыла про сон, лишилась на полчаса дара речи – только стонала, кричала от возбуждения, да приговаривала: «Да – да – да, ух, ах, блин, туда…»
А потом все повторилось еще не раз…
Часа через два за ним пришли. Он ждал их прихода. Светка не ждала. Она даже не успела одеться…
Их было трое в штатском. Один из них сказал:
- Гражданин Костин по прозвищу «профессор» - вот мы и встретились с вами…
Другой уточнил:
- Мы давно следим за вашими «подвигами», дело на вас завели – лет на пять, как минимум, потянет…
Третий улыбнулся:
- Следуйте за нами, «профессор» или как вас там?
Костин в ответ изобразил улыбку, но получился волчий оскал. Он подошел к Светке, поцеловал ее в губы, шепнул на ухо: «Не волнуйся, я скоро вернусь!» И громко сказал незваным гостям:
- Я готов! Но без своего адвоката я на ваши вопросы отвечать не буду. И вот еще что, господа, менты! Называйте меня по имени…
Шел первый год нового 21 века, за окнами цвела сирень…