Мы, Валера, Шурка и я вместе с двоюродными братом Иваном и двоюродными сёстрами Лилей и Алькой возвращались из города. Родители нам разрешили съездить в городской парк, покататься на каруселях, чёртовом колесе и на других немногочисленных в то время аттракционах. Напрямую через лес от Тырганского парка, через посёлок Камкарьер до нашей деревни было ближе, чем по дороге и мы топали, весело болтая между собой. И я уж не помню, как речь об этом зашла, но вдруг Лиля, самая старшая из нас, сказала страшные слова:
- А вы знаете, что баб Таля нам не родная бабушка? Не знаете, а я вот знаю! И посмотрела на нас с превосходством.
У меня просто волосы зашевелились на голове и казалось, что перехватило дыхание…
-Ты чё сдурела что ли? Чё ты выдумываешь? Ты злая, ты завидуешь, что баба с нами живёт. Вот и говоришь такую гадость! Это я кричала на неё просто в исступлении! Валера тоже пытался Лильке доказать, что она неправа…
-Да, да, не родная и ваша мать и наш отец они родные между собой, но они не родные её дети, вот! Мне это мама сказала, она знает. Лиля прокричала это просто мне в лицо!
Я начала так горько плакать, словно потеряла родную бабушку совсем… Валерка с Шуркой обняли меня за плечи, пытаясь успокоить, но меня трясло от рыданий. До самого дома мы шли уже не весёлые, а угрюмые и несчастные. Мне тогда было лет девять и эта новость меня потрясла до глубины души! Ведь наша баба Таля была самой доброй, самой ласковой, самой мудрой и самой лучшей бабушкой на свете.
Когда мы зашли во двор, баба, как всегда возилась по хозяйству. Двоюродные сразу юркнули в дом, а я с братишками с несчастными, заплаканными рожицами подбежали к ней и уткнувшись в подол разревелись снова.
-Чё такое! Ребятишки, чё случилось-то? Господи, да говорите же! Валера, чё вы ревёте?Кто вас обидел што ли? Баба машинально нас ощупывала на предмет целости, осмотрела быстро со всех сторон и потребовала, чтобы мы немедленно успокоились и рассказали о причине слёз. Мягкими и тёплыми ладошками баба гладила нас по головёнкам и я постепенно успокаивалась от исходившего от неё тепла. Мы прижались к бабе и я спросила дрожащим голосом:
-Баба, а ты правда нам не родная?
Не отпуская нас от себя, баба молча подошла к скамейке, усадила рядом с собой, вздохнула глубоко и сказала:
-Да, ребятишки…
И мы снова залились горькими слезами…
-Дети, дети, ну вы чего-это, подумаешь, делов-то! Я же вас люблю, как самых- самых родненьких, вы и есть самые мои любимые и родные! Я ведь никогда вас не обижала, с самых пелёночек ростила и нянчила…И всегда буду с вами, золотенькие вы мои. Ну что ж сделаешь, раз вашей родной бабушки уже давно нет на свете, а я вместо неё вашу мамочку с Ванечкой растила. Успокаивайтесь, голубчики вы мои, самые мои сладенькие деточки, бегите в дом, займитесь делами, а после ужина я вам всё-всё расскажу. Я вот чё думаю, что вы ж меня не разлюбите, коль я вам не родная?
-Баба, баба - Мы закричали почти хором - ни за что и никогда! Ты наша родная самая-самая, мы втроём обнимали бабу и, хоть телячьи нежности неприняты были в нашей семье, кинулись к ней на шею и стали в её мягкие щёки целовать.
Мы какие-то притихшие пошли в дом и каждый занялся своими привычными делами. Когда подошло время ужина, помогли бабе собрать на стол. Обычно шаловливые и шумные, в этот вечер за ужином от папы не было замечаний, но никто ничего и не спрашивал у нас и не удивлялся, так как баба уже о нашем разговоре с ней поведала маме и папе. Мама была очень грустная и мы без конца поглядывали то на неё, то на бабу, в душе жалея их обеих.
Поели, помыли посуду и убрали со стола. Папа по привычке взял свежую газету и уткнулся в неё. Каждый вечер мама и баба никогда просто так не сидели без рукоделия какого-нибудь. Обычно мама что-нибудь вышивала или вязала нам свитера и прочие вещи, а баба или пряла пряжу, или починяла что-нибудь из одежды, а то и шила нам обновки. В этот же вечер никто ничего не делал, а сидели на табуретках, сложив руки на коленях. Баба начала свой рассказ.
- Овдовела я в девятнадцать лет, муж мой умер от чахотки.., осталась я с дочкой Лизонькой четырёх годочков, на руках. Жили-то мы на Алтае, в деревне Каменке, бедно жили, тяжело мне пришлось с Лизой… А рядом с Каменкой, на взгорке было поместье вашего родного деда Тимофея Абрамовича, мамы вашей, отца. Ох и работящий был мужчина, да красивый, высокий, с черными кудрями! А какой весёлый-то был, на всех гуляньях первый запевала и плясун! Так звонко запоёт, что на другом конце деревни слышно! А как чечётку пойдёт плясать, одно заглядение! Богатое поместье у него было, от отца и деда досталось, работящие все были, работников в горячую пору нанимали на работу и сами также вместе с ними и работали, не отставая. В то время почему-то многие от чахотки, да сухотки какой-то помирали. И вот Валина мама, бабушка родная, Акулина тоже умерла и остались Ванечка трёх годочков и Валя, годик ей всего-то исполнилось. Прошло какое-то время и пригласил ваш деда, Тимофей Абрамович, меня замуж. Я то ведь тоже не ленивая была и сильная телом… Я согласилась и стали мы вместе жить, вести большое хозяйство, да деточек ростить , мою Лизоньку, Ванечку и Валечку. Очень мы хорошо жили, дружно, радостно. Про любовь-то тогда как-то не говаривали, а всё больше жалели друг дружку, да уважали за хорошие отношения. Берегли друг друга… Да вот только не смогла я Тимочку-то уберечь, больно он был на работу горяч. По реке Белухе они поздней осенью сплавляли лес и вытаскивали брёвна на берег, вот Тимочка не удержавшись на скользком брёвнушке, упал в реку. И нет, чтобы домой-то бежать просохнуть и мокрую одёжку поменять, он разгорячённый продолжал работникам помогать вытягнуть на берег остальные брёвна, чтобы их дальше не снесло, работы-то уж много было положено да сил, чтобы их спилить да сплавить. Вот и не рассчитал он своих силушек да здоровья. Ночью у него начался жар, фельдшера из деревни привезли. Да только не смог он спасти Тимочку, сгорел от воспаления лёгких за три дня. Вот так я на двадцать третьем году второй раз овдовела… Осталась я теперь уже с тремя деточками…Ну ничё, еле-еле оклемалась я после Тимочкиной смерти, сильно было его жалко, видно вот полюбила я его всё-таки за его ласковый, да весёлый характер. Да что ж поделаешь, дальше жить надо, деток на ноги ставить. Взяла всё хозяйство в свои руки и стала без хозяина сама всем командовать, да и вместе с работниками работать рядышком. А ведь как иначе-то? С таким большим поместьем и хозяйством одной не управиться и пахать надо и сеять и убирать урожай. Нам-то вчетвером не много надо было, а вот кто был безземельный или пьющий, кормить-то семью им всё равно надо, вот и нанимались к нам, чтобы потом с хлебушком и молочком зимой быть. Вот так и жили, пока опять беда не нагрянула. Ко мне сватались некоторые хорошие мужчины, ничё плохого не скажу, но после Тимофея, никто к душе не припадал. А вот Пётр, какой-то он родственник дальний был Тимофея, всё ходил да ходил, даже надоедать уж стал, я ему всё время отказывала, не по душе он мне был, выпивать любил, а я на дух винище-то не переношу! Да ещё и ленив уж больно и на руку не очень чист! Как прийдёт к нам, обязательно уходя, чё –нибудь прихватит, а если не получается украсть, так выпросит. Нахальный был. Сердился всё сильно, что я замуж не иду за него. Прошло какое-то времечко и на Алтае начали колхозы образовываться. А мне не жалко, ведь для всех же, для бедных это придумали, чтобы им полегче было жить, вот и я отдала из поместья всех коровушек. Только двух оставила, детям для молочка и творожку чтобы . Поросята у свиноматки были, так не отдала, чтоб не пропали. А как подрастут решила тоже отдать. Нам-то много ни к чему уже, а в колхозе народу много. Лошадку оставила и курочек десяток. Людей тоже распустила, только одну няньку для ребятишек оставила и работницу в доме, сама-то я всё в поле. Раскулачивать стали богатых, а мне председатель колхоза сказал, что я не подхожу под эту статью кулацкую. Так как сама всё отдала в колхоз и вдова с ребятёнками. А тут что-то стали поговаривать, что ссылать будут кулаков куда-то на Севера. А я то не боюсь, у меня же уже небольшое хозяйство, да детки малые.
Как-то ночью прибегает Пётр и стучит тихонько в окошко горницы. Я впустила его и сержусь, чего-то ты уж по ночам шастать стал? А он мне говорит:
-Собирай ребятишек Николавна, да беги скорее отсюда, куды глаза глядят!
-Как это? Зачем? Меня прямо трясти стало и от таких слов и от холода, зима ведь на дворе-то стояла. А Пётр бегает по горнице, хватает покрывала, расстилает их на полу и шипит:
-Беги, говорю, буди ребятишек, собирай их и убегай! Утром тебя раскулачивать придут, тебя на Север сошлют ,а ребятню в приюты рассуют! Беги скорее, убегай!
И так я напужалась за детишек, что схватила что под руки попало, покидала в покрывало, завязала узлом, одела сонных ребятишек и хотела кобылку запрягать, а Пётр сказал, что нельзя лошадь брать. Это уже, как воровство колхозного добра получится, догонют всё-равно и расстреляют тогда вас всех. Ох, подхватила я узел, закинула за спину, взяла Валечку на руки, а Лизоньку и Ваню за ручки и пошли мы через тайгу на город Прокопьевск. Ездили как-то туда при живом Тимофее, да и колея туда была наезжена. Вот так ночью мы ушли из дома, не оглядываясь…Шла я и давилась слезьми, от такой судьбинушки, да только благодарила в душе Петра, что успел нас предупредить.
Забегу вперёд, да скажу, что он просто обманул меня, раз замуж не шла за него, а ему больно хотелось в нашем поместье поселиться. Узнала я потом от знакомых людей, что он вселился опять же обманом в наш дом и пропил, да развалил там всё. А нас никто не собирался раскулачивать. Хоть и были плохие моменты в колхозах, но вдову с ребятишками не собирались изгонять. Петру впрок ничего не пошло и замёрз он пьяный через два года. Шибко я доверчива к людям была, да пуглива, вот и ошиблась. Да чё теперь уж об этом жалеть, жалко что Тимушкино наследство ребятишкам не смогла уберечь.
Трудно и сейчас вспоминать, как мы шли-брели по снегу через глуху тайгу. Днём уже устали дети очень и я ног не чувствовала. Собрали ветки какие смогли, да костёр зажгли, посидели на лапнике, поели, что успела накидать в котомку, отдохнули малость, детки поспали чуток, да снова пошли. Через четыре дня мы пришли в шахтёрский город, где много было шахт и рубили там уголь. Люди добрые приютили нас в своей землянке до лета. А летом уж я вырыла сама нам землянку на Ульяновке, даже Ванечка помогал копать. Соседи помогли крышу сделать и такая получилась у нас хорошая и тёплая земляночка, что любо-дорого смотреть! Я из старых тряпочек коврички навязала, да половички соседи надарили! Кто старый стол дал, кто табуреточку смастерил, и даже коечку железную притащили нам на новоселье! Люди вокруг в этом городе оказались очень душевными и помогли в лихую годину. Я правда рассчитывалась за еду и вещи жемчугами из шкатулки, что тайком от Петра кинула в узел. Шкатулочка была Валиной и Ваниной мамы,вашей родной бабушки Акулины.Там,в шкатулочке много было бус, да серёжек из разных красивых жемчугов, колечки ещё серебрянные, да золотые были немножко. И Тима, ваш деда, мне тоже дарил, я всё в той шкатулочке хранила. И вот так я до того времени, пока не пошла работать на шахту вагонетки катать, всё жемчуга-то и продавала, они и помогли выжить нам и не заболеть.Только один браслет не продавала, память о Тимофее,гранатовый браслет, он у мамы вашей, вы знаете его...Любушка на Новый год одевала к костюму... Много мы вместе вчетвером вынесли и вытерпели, но я ребятишек берегла и никому их не отдала.
Вот такой вот вам ребятишки мой сказ и будет, что ваша мама и ваш дядя Ваня мне такие же родные кровиночки, как и родная Лиза.
Баба Таля замолчала, только чуть заметно потёрла сухой ладошкой глаза, как буд-то в них соринка попала. У меня, у Валеры и Шурика слёзы текли ручьями по лицу, и даже папа, оказывается, сложил газету и покряхтывал, ёрзая на стуле...Мама плакала, не скрывая слёз… Я кинулась к бабе, уткнулась в её колени, впитывая такой родной и дорогой мне сдобный от постоянных булочек и пирожков запах от её одежды и шептала:
-бабачка, миленькая, ты самая родненькая наша, мы тебя никогда-никогда не обидем!
… Много лет уже нет на свете нашей дорогой бабы Тали, которая вырастила и нас, своих внуков в любви, доброте и ласке. Мы за всю жизнь не слышали от неё криков или плохих бранных слов,видели только её улыбчивое лицо.Браслет гранатовый и вправду долго у нас был, но в то время как-то не очень тянулись к драгоценностям, но кто-то видимо знал ему цену, как-то он незаметно исчез из дома. Было подозрение на родственника воровитого, но родители не захотели обвинять его, так как он был родной бабин внук, сын тёти Лизы,Витя Гугуй. Да и не пойманный не вор.
И вспоминая этот её рассказ, я просто вижу деда Тимофея и в маме и в дяде Вани его черты, весёлый песенный характер, да и плясуны они отменные, а мама тоже умела в молодости чечётку отбивать умело так, что дух захватывало, глядя на неё! Я с чувством благодарности вспоминаю и родную бабушку, хотя и не знала её никогда, за рождение нашей мамы, и прошу у неё прощения за то, что всю жизнь любила бабу Талю.
Спасибо тебе наша самая родная баба, Наталия Николаевна!