Осветись смайликом! 1 - Нераскрашенные картинки

Михаил Древин
                1


    Три  полосы движения сходились в две, моя машина была на корпус впереди, когда этому козлу надо было ринуться на обгон. Мчащийся по левой полосе автомобиль предупредил моё дерганье пронзительным сигналом. Только прижался к линии разметки. «Фу-у! Пронесло. Буквально сантиметры!!» – по зубам солёной оскоминой истекало судорожное электричество. Впереди чернели основательные обводы немецкого внедорожника, смахивающие на бабий зад.  Адреналин гнал перестроиться, догнать и передать идиоту  всё, что я о нём думаю. Поравнявшись, остервенело забибикал. В БМВ-шке «козлица», прижав плечом сотовый к уху, вырисовывала зажжённой сигаретой жесты для своей невидимой собеседницы. Выглянув на негодующий гудок, фреха *1)  состроила возмущённую гримасу: «Куда ты прёшь на своём Фиат-уно, да ещё в каретный ряд!» – и отвернулась в своей надменной правоте. Ей уже ничем ничего не докажешь - ни ломом, ни судом.

    Красный. Пока доезжает машина до следующего светофора, там уже  загорается красный, и опять ему кланяешься – тормозят эти светофоры, как наше правительство. Мне-то торопиться некуда, я простой израильский безработный по имени Лёня. Но спешу, как сабры-аборигены. *2) Разве, что не выскакиваю, как они, по утрам  к машине со стаканчиком в руке горячей чёрной жижи боц-кофе. *3)

    Заводик, где я работал, паршивенький по советским меркам, выпускал электрические щитки для новостроек. Шломи, хозяин, прикрыл внезапно лавочку под шумок про кризис, кинул всех и скрылся подальше от долгов и полиции, говорят, в Латинской Америке.
    Еду я с интервью. Вчера позвонили, пригласили на собеседование, опять разбередили  надежду, и она прошибла бессонницей. Поехал – совсем  уж хлипкие мастерские, без приспособлений и условий. Хозяин  расспрашивал, будто отбирал в отряд космонавтов, а сам сокрушённо кивал бритой головой: «Зря мы с тобой время потратили».  Не нужны ему были мои ответы, искал он дурницу, нынче, ведь, фраера косяками бродят.  Но гложет меня... Вот я – полный сил, с нормальной головой и руками – не добытчик, дармоед...

    Захандрил я. Как истинный факир, быстренько все назойливые мыслишки перетасую и вытащу козырной масти утверждения, что хорошо в стране израильской жить.
    Полдень. Знойный август. Буйное разноцветье  бугенвиллии, обрамляющее  ухоженный бульвар. Праздничным строем выстроились пальмы на разделительной полосе. Из их ячеистых стволов выстреливают и рассыпаются застывшим фейерверком кроны из огромных зелёных перьев, несущие под собой гроздья ещё не пожелтевших завязей фиников.
            Шдерот (бульвар) Герцель.  Это как у нас был проспект Ленина: главная улица  в любом населённом пункте – с банками, магазинами, с автобусными остановками и отсутствием парковок, с ощущением торопливой толпы.
    Вот уже разорвали пальмовый ряд два гигантских эвкалипта.  Здесь, повернув на светофоре налево, проедем  немного,  и после мостика через высохший ручей увидим неказистые двухэтажные домики, обросшие со всех сторон пристройками, обвешанные, как пересохшим бельём, бойлерами, антеннами, тарелками, ощетинившейся на крышах арматурой для последующих надстроек.  Это шхуна (микрорайон) Амидар. Мы живём здесь. Дальше  круг – там мерказон шхуны (торговый центр микрорайона), с маколетом, парикмахерской, всякого рода лавками, хозяева которых днями скучают у входа, если только зной не загонит их внутрь. Там же под навесом, у торгующей семечками и сигаретами лавки денно сидят за выставленными столиками одни и те же типы. Играющие в шеш–беш, или просто проводящие время с непременно полупустым и остывшим стаканом боц-кофе, с  левантийской безучастностью переживая здесь и летний зной, и зимнюю слякоть,  слишком часто случающиеся войны, очередные финансовые кризисы и идущие всегда вслед бумы. Вечерами к ним присоединяются строители-румыны, они, усевшись на корточки, пьют пиво и смотрят Евроспорт.
   
Рядом – овощная лавка. По пятницам зеленщик звонкими возгласами, проникающими сквозь окна и трисы (жалюзи) в укутанные от жары квартиры, завлекает в свой духан:  «Нале-тай! Хозяин сошёл с ума! Ой ва вой! Хозяин сошёл с ума! Все фрукты и овощи по три! Сегодня хозя-яин сошёл с ума. Ял-ла-ла-ллаа!..»
    Его заглушают гортанные невнятно дребезжащие  выкрики араба-старьевщика, приезжающего по пятницам на такой разъезженной старой машине, что даже стёкла в ней источены ржавчиной. Только зная, что он кричит, можно разобрать в достающих всюду звуках: «Алте  захен! Альте захен!!» («старые вещи, старые вещи!»).
    «Ай-я-яй-я я! Хозяин сошёл с ума! Налетай, ел-ла-ла-лла!» - вибрирующие, почти свистящие звуки осиливают конкурента, пока снова не глушат зеленщика распевы араба: «Ал-те зааахен! Ал-те заахен!»
 
    Огромные зелёные контейнеры для мусора, разбросанные в самых видных местах, обычно переполненные к концу недели, воняют разинутыми пастями. Рядом  сброшена старая рухлядь, от которой отворотился  старьёвщик, и гоняет ветер по кругу мусор из полиэтиленовых пакетов и чесночной шелухи. Хромой смотритель  ежедневно катит перед собой тележку с велосипедными колёсами, сгоняет с баков котов и выуживает из жестяного нутра ведомые ему сокровища.

    На каждом шагу – синагоги. Почти все обитатели шхуны –   религиозные. В кипах, с выглядывающими на поясе из-под верхней одежды талитом *4) и кистями сплетённых  нитей, с  длинными бородами, отрастающими, видимо, ещё со времён Второго храма, –  всем своим обликом обращенные в прошлое, они выпячивают свою благочестивость и богоизбранность точно также, как крутые  бахвалятся своими тачками и накрученными гаджетами.  Их  нарочитый облик вызывает у нас, выходцев из атеистической страны, отторжение, ощущение, что здесь религия оплела помыслы жителей похлеще, чем когда-то навязываемая  нам коммунистическая идеология.
    
    Совсем рядом, на пригорке – новый район. Там большие дома с красивыми балконами мерцают недостижимо заоблачными ценами. Люди ездят там на машинах с наклейками – логотипами престижных фирм и, озабоченные своим здоровьем,  бегают трусцой, или  ездят на велосипедах.  Говорят же чаще всего о деньгах.   Сейчас доносится оттуда, несмотря на жару и рабочий день, музыка, возгласы клоуна и детские крики.
    На самой верхушке холма возвышается новым Парфеноном модный кеньён – центр покупок и развлечений. Когда вечером отсветы от его неона заливают полнеба, именно к нему по  нарядной Шдерот Герцель, с аллеей  подсвеченных пальм посредине, устремляется почти весь поток машин. В кеньёне в многолюдном круговороте толпятся посетители у тех же «Кастро» и «Фокс»*5), что есть и в их городах, съедают по куску пиццы, занимаясь тем, что буквально звучит на иврите – «делают жизнь».

    Сейчас  в жару не видать, но частенько  шляется  по мирказону между духанами  долговязый оле хадаш. *6) Это мой отец Семён Израилович. На папе безразмерные бежевые шорты, из которых нескладно торчат мослы, обутые в сандалии не по местному на носок. Редкая уже седина укрыта тряпочной бейсболкой.  Он не расстаётся с приёмничком. Слушая  «Река», *7) переплавляется  на своей исторической родине, наполняясь новой ненавистью и новой гордостью;  в сводку  новостей  вслушивается он так, как будто сообщаются ему, иврито-не-говорящему, судьбоносные вести. Бродит папаня по мерказону, мается от невостребованности и выжидает, что где-то выкинут что-нибудь, и он, добытчик, бросится в самую гущу и,  размахивая удостоверением участника, заработает локтями. Кто бы узнал в этом пожилом гражданине почтенного главного бухгалтера строительного треста из Набережных Челнов?

    Поедом ела его мама  –  надо ехать! К Райке –  любимой дочери. Надоело ей спотыкаться в прохожей об куль муки, и радоваться, что достали подсолнечное масло, или пшёнку. А приехав сюда, и только добравшись до снятой дядей Нохумом  квартиры с побеленными стенами, лишь увидав кусочек страны из окошка такси, заголосила: «Что я наделала!»  Там же  старший Гриша остался, не захотел ехать. И самое обетованное место, оказывается, Волынь, –  где она когда-то была молодой. « И чего ты меня, старый, потянул сюда?!»  «Ты сама ж мне жить не давала! Ты ж..»  Всё равно остался отец виноват – «...Мог несмышлёную одёрнуть, образумить? Какой же ты мужик после этого?!»


                2

    Светка моя в хайтеке  работает, а раньше вкалывала на салатной фабрике. Я её на курсы по проверке программ отправил методом деспотического насилия. А то возникала: «Работу ж надо бросать, а так есть какая-то стабильность...» Это зарплата минимум-то – стабильность? Как чукча, боявшийся, что его сошлют, хваталась за две еженедельные баночки салатов. Теперь у неё зарплата в два с половиной раза больше. Жизнь должна была наладиться, так тут я стал безработным.
    Одно только, что собрались в этих высоких технологиях гонористые спесивцы, не заладилось у неё с ними, и приезжает моя Светка с работы в отключке, затюканная молчит в обиде и стыде.
    « Не здороваются!» - вырвал я раз из неё акушерскими щипцами, выплеснулось из неё пережатым всхлипом.
    « Не здороваются!» – вся причина?!
  « Не здороваются!» –  и ты с робкой улыбкой выпрашиваешь у снобов кивки, как подаяние, а они с кичливым недоумением глядят на твою вежливость, как на облупившуюся штукатурку. Ныне вот напридумывали  для удобства одноклеточных всякие гаджеты, гигиенические прокладки, наборы улыбок на все случаи: «Ма нишма?», «Аколь беседер!» *8)  Вырастают на этом пойле непуганные идиоты с гипертрофированным самомнением, кучкуются в питомниках и теплицах с большими окладами, а в живой природе давно бы уже повымирали.
 
    Лежит Светка в прострации на диване, телевизионные каналы бессмысленно переключает. На работе целый день у компьютера. В нём же вирусы всякие, черви. И норовят, норовят расплодиться, резидентно забраться в человеческую психику. Подойду, обниму. Прижмётся, ища убежища.
    «Сходим куда-нибудь?»
    Дёрнутся плечи, промолчит: «Да куда? В жару! Всё так обрыдло!»
    Увести бы тебя, отвлечь! Хочешь в Прагу?! Потопчемся по средневековой брусчатке, пошляемся по горбатым улицам. Накопим в памяти родную зелень, наглядимся на кучерявые облака. Там Европа!
    Уж столько лет мы с тобою желаем,  да только расписываемся без  денег в протоколах о намерениях.
    Улыбнись, Светка!

                3

    Прилетели мы сюда в конце девяносто второго глубокой ночью. Ожидания неизвестности утонули в экзотической теплыне и в море света, на наш непривычный взгляд – в расточительной иллюминации. Автобус  с пассажирами подъехал к вокзалу. Свет струился из-за настоящих пальм, окантовывая их волшебные формы – после зябкой, ещё бесснежной зимы будто прилетели в сказку, в «Тысяча и одна ночь». Нас окружила толпа местных  с шариками и флажками, принявшихся всех обнимать и обхаживать. Я, толком не спавший уже третьи сутки, никак не мог понять, чему они все так радуются.
 
    Многое, что бросилось в глаза в здешнем устройстве, сразу принималось нами. Поражала дороговизна. Ещё язык не скоро станет знакомым, и, уже теперь ясно, никогда не станет родным. Народ оказался необозлённым, зажиточным, без брани и алкашей, с удовольствием помогал нам, конечно, в меру понимания наших жестов.
    Мы фотографировались рядом с каким-нибудь необыкновенным кактусом, на берегу моря,  на фоне цветочной изгороди, возле самодельных фонтанчиков у уютного домика, и за красивостями открывались нам новые стандарты жизни.
    Верили, что и мы будем жить также уютно и размеренно. Мы же образованы, с руками и головами, не ленивы, а уж  мотивации и амбиций у нас, что аборигенам и не снилось.
    Зимой, когда зацвели  пардесы, *9) долго держался в воздухе  сладкий лимонных рощ близкий-близкий аромат. Благословенная страна – цветник в пустыне, с квадратными помидорами и красными бананами. Обетованная земля!

    Устраивались. Искали диванчик для Женьки. Зашли в магазин, где в ряд стояли царские ложи, размером с нашу малосемейку в Союзе. Женька с Наташкой заскочили на матрасы, зашалили, раскувыркались, как на батуте. А продавец и нас уговаривал расположиться. Знал же, что мы ничего не купим, да втягивал нас в игру такую, «Мечтай!» называется. «Привыкайте», – убеждала  нас его улыбка. – «здесь покупки - не унылая забота  с предварительной записью и озлобленной очередью, а исполнение вашей мечты. Продавцы же - жрецы вашей радости». И мы играли, вживались в сказку, мерили блузки, обувь, пока однажды в Рамат Гане русская продавщица не выдала нам надменно: «Очень сожалеем. Не думаю, что мы что-нибудь подберём для вас в нашем бутике».

    Родители помогли, и наши волнения по поводу пропадающей льготы сменились новым членом семьи  цвета серебристого металлика. Теперь мы уже не будем в заточении по шабатам, а уже полноценными четырёхколёсными израильтянами посетим все лакомые кусочки Израиля.
    В первую поездку отправились в Тель-Авив. Подфартило с погодой: была зима, почти всю неделю шёл дождь, а в выходной нежаркое солнце заполнило отмытое от смога небо, и на море блёстками множилось на волнах.
    Праздный народ высыпал на таелет (променад), ехал на велосипедах, на роликах, прогуливался с чинными болонками, фотографировал, звучал многоязычной речью. Стайка сервингистов, похожих на дельфинов, оторвалась от берега  и резвилась на  гребнях волн. А по небу скользила нарядная гирлянда кайтов. Дети заворожились несущимися по волнам, ойкали, наблюдая прыжки. Восторженные их мордочки затянуло мечтательностью.

    Вот она – наша страна, здесь на набережной, полная света, бликов на воде, довольных людей!  Хорошо, что мы здесь, и когда-то станем такими же.
    Мы дошли до порта. Роскошь сияла и выплёскивалась из витрин, пробитых в ржавых жестяных ангарах. Столики на тротуарах из ближайших ресторанов зазывали ароматом жаренной рыбы, изысками из фруктовых и шоколадных кремов, пивом. Светка вдруг с  налетевшим рвением кинулась  к лотку с мороженным.
    «Что ты так подхватилась?»
«А ты не видел их голодных физиономий?" – кивнула она в сторону детей.
«Не просят уже, привыкли, так ты и доволен!» - добавила остервенело.
    «Так с умом же всё надо! Пройти бы метров триста до маколета, и купить. Там в два раза дешевле. Чего же хватать на набережной?»

    На деревянной мостовой  клоун жонглировал блестящими шариками, а рядом  подельник продавал прыгающих на резинке чёртиков и зверюшек.
Женька заканючил: «Поехали домой!»  Вроде бы ещё не нагулялись, вон и Наташка просит остаться. «Жень! Ты ж уже не маленький.»
    Cвета отошла, склонилась на парапет и глядела в воду. Я понял - она всхлипывала. «Чего мы попёрлись сюда? Пялиться на на чужой праздник? Привыкли уже вприглядку, и по-прежнему совки, смотрим зарубежный фильм о красивой жизни?..»
    В меня изжога выплеснулась. «Всё! Поехали.» – гаркнул. Везу, и кошусь на свою: «Наперекосяк  у нас, не умеем иначе. Чего ж малодушничать-то – надо выучиться ждать. Не случайно ивритское ‘cавланут*10)’ было чуть ли не первым словом, что мы выучили».

    Через два года купили квартиру в шкуне Амидар. Ухватились мы с папой здесь за большую квартиру. «Ша, женшины! За такие бабки в новом районе и трехкомнатную не купишь. Это ныне приезжают упакованными. ‘Неухоженная?!’  - так что, мы  дачи не поднимали своими руками?» – рассуждали мы мерилами прошлой жизни.
    Тогда столкнулся я с  маклерами, и так они нас облапошивали, обещали с три короба, называли мусорку райскими кущами, что в конце концов я просёк, почему тогда в аэропорту так нам радовались.
    «Поверьте мне!» – увещал нас батя, финансовый стратег. – «Эта шхуна весьма привлекательна для инвестиций.  Скоро здесь будет бум!»
Отец мог бы писать учебники для советских ВУЗов. Невдомёк ещё было ему, что приехали мы в общество развитого эгоизма.
    Ничего не поменялось в шхунат Амидар за пять лет. Одиноко покосившись, стоит забор не начатой стройки на границе шхунот. Только зачернела однажды на нём большими ивритскими буквами надпись: «Нет арабов, нет терактов!»

 *1) фреха – вульгарная крикливая женщина из провинции
*2) сабра – коренной житель страны
*3) боц-кофе – кофе, заваренный кипятком в стакане
*4) талит –  молитвенное облачение, представляющее прямоугольное покрывало, в древности накидка
*5)«Кастро», «Фокс» – торговые сети одежды
*6) оле хадаш – новый репатриант
*7)  «Река» - израильская государственная радиостанция на русском языке.
*8) «Ма нишма?» - как дела?; «А коль беседер!» - всё нормально!
*9) пардес - фруктовый сад, чаще всего с цитрусовыми
*10)савланут - терпение