Пронзительно заверещал телефон. В открывшееся окно ворвался ночной ветер, заставляя занавески струиться волнами, а меня зябко кутаться в одеяло. Ничего страшного, позвонят и успокоятся. Наверное, не туда попали. Кто еще будет в пять утра звонить? Я засунул голову под подушку и постарался не слышать ритмичных гудков. Но, даже попав не туда, эти ребята, видимо, очень желали общения. Ну ладно, сейчас я им всё выскажу…
Я рывком сел, и, не давая себе времени замёрзнуть, рванул через всю комнату к телефону, схватил трубку и хрипло проговорил в неё:
– Послушайте, я не знаю какого черта вы кому-то звоните в пять утра, но этот кто-то…
– Помолчите и послушайте, – меня резко перебили, голос с той стороны был холоден и сосредоточен. – Геннадий Александрович Луцкий это вы?
– Э-э-э.… Да, я… а что такое?
– Меня зовут Михаил Галерин, я из ФМБА, и я с прискорбием сообщаю, что ваше присутствие нам здесь совершенно необходимо.
– Что еще за ФМБА? Никогда не слышал…
– Федеральное медико-биологическое агентство, впрочем, вы сами всё увидите, через пять минут за вами приедет машина.
– Медико-биологическое? Но я ведь невролог, Вы же должны знать, что…
– Успокойтесь, одевайтесь и начинайте собираться. Все вопросы потом. У нас мало времени.
– Вы с ума сошли. Никто не посмеет забирать меня из моей кровать посреди ночи, у меня есть права. – Я засунул телефон между плечом и ухом и стал надевать халат. Не то, чтобы я правда верил, что сейчас меня куда-то повезут, но вот высказать всё хотелось, а мёрзнуть при этом совсем не обязательно.
– Вы не понимаете. Это дело государственной важности. Большего я говорить вам не имею права.
За окном послышался приближающийся гул мотора. Я бросил трубку и стал вспоминать фразы из кинофильмов о конституции и правах граждан, ну так же нельзя, посреди ночи…. Закрыв окно, я подошёл к входной двери, халат я демонстративно переодевать не стал. Машина остановилась, послышался звук хлопающих дверей на хорошей иномарке, затем размеренные, по-военному четкие шаги по гравию на дорожке. Я жил на втором этаже пятиэтажного дома в маленьком городке, где ночью тихо, как в могиле, так что мог представить всю картину в деталях.
Вот эти ребята в черно-белых костюмах с галстуком заходят в парадную (интересно, откуда у них ключ?), поднимаются по лестнице и стучат в мою дверь. Я уже ждал увидеть Уилла Смита и Томми Ли Джонса, когда посмотрел в глазок, но там были только двое военных, судя по виду, разбуженных ночной тревогой и не больше, чем я довольных ситуацией.
Тот, что, видимо, был главным, постучал еще раз.
– Вам придётся пройти с нами. Не вынуждайте нас применять силу.
Да я и не думал ребята. Вот только дверь на цепочку открою…
– Что вам нужно? Кто вы такие?
– Все вопросы потом, пойдёмте. – Я посмотрел на пистолет в его кобуре, заметил мрачную решимость в глазах, почти как у меня, когда я спросонья решил всё высказать неведомым собеседникам. Это уже не смешно.
– Пока вы не объясните, что происходит, я никуда с вами не пойду. И вообще, предъявите ваши документы!
Тот, что стоял сзади сплюнул на лестничную площадку. Видимо, терпение истекло. «Главнюк», как я уже ласково окрестил главного, резко рванул на себя мою дверь, но вместо того, чтобы вырвать цепочку, вырвал дверь с петель.
– Вы что совсем обалдели?! И кто мне теперь за это заплатит?
Он молча скрутил меня, сопротивляться было бесполезно, да и не геройствую я без повода. Пока я ошалело рассматривал свою дверь, которую только что вырвали из стены, как оказалось, вместе с петлями, второй главнюк зашёл в квартиру и забрал мои документы с тумбочки.
Прямо в халате, они затащили меня на заднее сиденье какого-то Лэнд Ровера, и машина тут же рванула к автостраде, оставив только облачко неясной пыли позади. Такое же большое и неясное, как вопросы, возникшие у меня в голове.
– Это что, похищение? – во мне проснулась язвительность, раз уж ничего сделать я не могу, да и мне вредить не станут, значит, самое время иронизировать.
– Вам всё объяснят, у нас приказ: доставить Луцкого Генадия… – ну вот, завёл волынку…
– Замечательно. Просто волшебно. – Я отвернулся к окну и постарался рассмотреть, куда мы едем, но стекло было настолько тонировано, что разобрать что-либо было нереально.
Через сорок минут сумасшедшей езды мы подъехали к какому-то зданию, напоминавшему больницу и университет одновременно. Так же вежливо «под ручки» меня проводили до КПП, а затем в какую-то тесную каморку. На потолке грустно покачивалась старая тарелочная люстра, со стен сыпалась советская штукатурка. Слева от двери в ряд стояли шкафчики, напротив скамейки, на одной лежала свёрнутая одежда.
– Одевайтесь. У вас две минуты.
В этот раз я спорить не стал, глупо кричать о своих правах или решать какие-то неизвестные задачи в одном старом халате и домашних тапочках. Этот мышиного цвета костюм в полоску тоже был не фонтан, как и туфли, но дарёные под дулом пистолета кони могут быть вообще беззубыми, тут не это главное.
– А зеркала у вас тут нет? Мне кажется, эти брюки меня полнят…
Капитан проигнорировал мой вопрос. А может это был лейтенант или еще кто-нибудь. Я не знал точно, но ближе всего к слову «главнюк» было именно звание капитан… Мы прошли два коридора к лифту, поднялись на восемь этажей, потом еще три коридора и в итоге оказались у какого-то типично-школьного кабинета под номером 452. Мне изящно открыли дверь и не менее изящным полупинком пропустили вперед.
Весь кабинет был занят столами, они были похожи на школьные парты, особенно если учесть наличие учительского стола у дальней стены и огромного экрана за ним. За столом сидел какой-то бородатый, седой старикан, приглядевшись, я узнал Константина Паршина, врача настолько известного, что даже я о нём слышал. При виде меня, он привстал и призвал сидевший за «партами» народ, человек двадцать, к вниманию.
– Замечательно, можно начинать. Всех вас собрали здесь не просто так. Я постараюсь вкратце ответить на все ваши вопросы, напоминаю, время у нас ограничено. И так, зачем вы здесь?
Он нажал какую-то кнопку на пульте и экран сзади него покрылся картой местности… или нет… политической картой РФ и ближнего зарубежья, только какой-то странной, области и округа там были совсем не такие.
– Это карта распространения эпидемии названной нами ИФЛ, Индифферентной лихорадкой. Предположительное место её появления — Китай. Точных данных нет. Всего за сутки она поразила большую часть Сибири, дальнего востока и теперь её ненадолго остановил Урал, что даёт некоторые основание предполагать воздушно-капельный способ распространения, но сейчас не об этом.
Он снова что-то нажал, и карта сменилась какой-то схемой с химическими формулами и фотографиями бактерий под микроскопом. Всё это дело буквально пестрило информацией.
– Это наш вирус IDC-1. Вирион абсолютно неизвестного происхождения, возможно мутировавший, но непохожий ни на один из известных нам. Симптом заражения всегда только один – безразличие. Люди, попавшие под влияние вируса, перестают задумываться о других. Населённый пункт примерно в пять тысяч человек вирус полностью покрывает за четыре часа, жизнь превращается в хаос, потому что пропадают абсолютно все признаки социального поведения. Заражённый возвращается к животным инстинктам. Что именно происходит дальше – никому не известно т.к. любой, кто попадал в зону заражения, ничего не мог рассказать. Чрезвычайную ситуацию объявили шесть часов назад, у нас есть задание в кратчайшие сроки выяснить природу вируса и остановить его распространение, пока не поздно.
– То есть мы должны просто поехать в самый центр эпидемии, без какой либо защиты и попытаться в полевых условиях понять что там? – Девушка из первых рядов явно разделяла мои взгляды на жизнь и работу эпидемиолога.
– Мы не теряли времени напрасно, нам удалось доставить сюда несколько заражённых, они сейчас в изолированных комнатах, на нижних этажах. Введены в состоянии комы. Ваша задача — облачиться в специальные костюмы и допросить их. Именно допросить. Вы все психотерапевты, невропатологи, но никак не биологи. Биологи работают отдельно. Нам нужна ваша точка зрения о поражении мозга и ЦНС.
– Вы хотите сравнить поражение вирусом с психическим заболеванием? Но это же абсурд… – Лысый мужчина явно недопонимал подоплёки происходящего, он поправил очки и устремил свои профессорские четыре глаза на Паршина.
– Ничуть. Многие невропатологические заболевания дают подобные симптомы, мы должны рассмотреть все варианты, возможен гормональный дисбаланс или нарушение нормальной работы аксонов мозга или что-то в этом роде. Мы должны это выяснить.
Все встали и дружно загремели задвигаемыми стульями, иначе между узкими рядами было просто не пролезть. Минут через десять, я уже стоял перед железной дверью, рядом со мной было двое военных в форме и при оружии на случай «непредвиденных» обстоятельств. Знаем-знаем. Кроме них была еще та самая девушка, лет двадцати пяти, кажется, её звали Марина. Я успел заметить, что она довольно симпатичная, до того, как она надела защитный костюм. Теперь мы с ней выглядели абсолютно одинаково. Солдат открыл дверь, и мы прошли в шлюз очистки. Двери за нами закрылись, зашумел воздух, открылись следующие.
Маленькая комнатка пять на пять метров. Стены без окон, голый бетон. Кушетка в центре, а на ней паренек лет шестнадцати, привязанный к ней жёсткими ремнями. Вдоль стен стоят специально приготовленные столы со шприцами и различными медицинскими приборами. В уголке я даже разглядел столь знакомый детектор лжи. Тусклое освещение, да еще в этом костюме, ну и условия работы. В последнее время что-то часто мне не оставляют выбора.
Моя коллега по несчастью не стала терять времени, быстро прошла к ближайшему столу, нашла эпинефрин, привела нашего подопечного в чувство и встала у него за спиной. Он открыл глаза, задёргался, почувствовал ремни, перевел холодный взгляд, полный неприязни на меня.
– Где я?
– В больнице. Видишь ли, ты болен странной болезнью.
– Мне всё равно, выпустите меня отсюда.
– Сначала ты ответишь нам на несколько вопросов.
– Да идите вы к черту с вашими вопросами. Что вам нужно от меня? – голос его звучал спокойно, несмотря на эмоциональную окраску.
– Как ты себя чувствуешь?
– Я не буду ничего говорить, кто вы такие? – Он заворочался еще сильнее. Слишком сильно для парня его возраста, ремни напряглись, но пока держатся. Я жестом указал на это Марине, она вколола что-то еще, пациент немного обмяк.
– Прекратите. Оставьте меня в покое. – Лишившись возможности активного движения он, похоже, решил убить меня одним взглядом.
– Оставим, как только ответишь на вопрос, как ты себя чувствуешь?
– Так хорошо, как никогда в жизни, только слабость от ваших препаратов. А теперь отпустите меня.
– Когда это началось?
– Вы же сказали, что отпустите.
– МАЛО ЛИ, что я сказал? – мне начинал надоедать его нытье, мне и самому хотелось, чтобы меня отсюда «отпустили» но нужно сделать дело. – КОГДА это началось?
– Что именно началось?
– Твоя болезнь.
– Болезнь? О чем вы? Я не помню, чтобы заболевал чем-то.
Я бы схватился пальцами за переносицу, как всегда делал, когда сосредотачивался, но мне мешал костюм.
– Хорошо. Не болезнь. Когда ты перестал понимать других людей?
– Я никогда и никого не понимал. И меня никто не понимал. Не помню, чтобы было иначе.
– Что ты думаешь обо мне?
– Я думаю, вы должны отпустить меня.
– Да нет же. Как о человеке.
– Мне всё равно.
Опять двадцать пять… Ничего не понимаю.
– Вы когда-нибудь любили? – внезапно вмешалась Марина, судя по подходу, она была психологом.
– Любил? О чем вы?
– Вы знаете, что такое любовь?
– Ничего я не знаю. Что за дурацкие вопросы? – Марина беспомощно развела руками. У неё в практике, видимо, не было таких случаев. А вот у меня были.
– Ты и фильмов не смотрел? Не видел никогда в них семей?
– Видел. Всё предельно просто, человеку нужно жить за чей-то счет и он живёт. Там еще были какие-то ненужные фразы и жесты, но это кино, ему нельзя верить.
– То есть ты правда не понимаешь?
– Чего не понимаю?
Я кивнул в сторону детектора лжи, мы быстро подключили его. Закрепили на парне электроды. Побежала полоска.
– Еще раз, ты знаешь, что такое любовь?
– Нет.
Никаких отклонений. Он искренне верил в то, что говорил.
– Хорошо, давай забудем о любви. У тебя есть друзья?
– Кто это такие? Домашние питомцы?
– Отвечай: да или нет.
– Нет.
Снова «правда», очень интересно.
– Давай по-другому. Что бы ты сделал если…
– Я убью вас – его голос звучал по-прежнему холодно и ровно. Детектор снова указал на правду.
– Что? – Я не верил в его слова, но голос… от него у меня по спине побежали мурашки, хотя, может, дело было в костюме.
– Я убью вас. Вы мне надоели.
– Обязательно убьёшь – я ухмыльнулся, – только скажи сначала: почему ты обращаешься ко мне на «вы»?
– В каком смысле? Я не знаю… не помню.
– Не помнишь? Не помнишь, почему нужно обращаться именно на «вы»?
– Какая разница? Когда вы отпустите меня? Когда ТЫ отпустишь меня?
– Я уже говорил тебе, сначала ответы.
– Зачем ты носишь одежду? – Марина снова вставила внезапный вопрос.
– Без неё холодно.
– То есть тебя не волнует твой внешний вид?
– А почему он должен меня волновать?
От правой стены послышался стук, я сообразил, что оттуда за нами кто-то наблюдал.
– Ладно, отдыхай, потом еще поболтаем.
Мы снова прошли в шлюз, снова зашумел воздух. На выходе нас встретил Паршин.
– Что у вас?
– Возможно нарушение работы лобных долей, гиппокампа, но это всё равно не объясняет всех факторов.
– Марина?
– Частичная амнезия, аутизм, полное отсутствие эмпатических навыков. Вирус не тронул часть мозга отвечающую за многократное повторение последовательностей. Таких как язык, способность ходить, элементы общения, но полностью уничтожил воспоминания и эмоции. Даже не представляю, что может дать такие симптомы.
– Отправляйтесь в кабинет 452. Сейчас поделимся наблюдениями, попробуем выработать новую тактику подхода.
И снова коридоры, лифты, коридоры, вот он кабинет. Кто-то уже сидит за столом, объясняет что-то, на столах листки исписанные различными терминами и симптомами. Мы присоединились к обсуждению. Через пять минут мне стало ясно: все пришли к таким же выводам, что и мы. Пришёл Паршин, подвёл итоги, отправил всех на второй заход. Сказал зайти с другой стороны, попробовать медицинские препараты, влияющие на работу мозга: амфетамин, мефедрон, метилфенидат и другие. Весь вместе второй заход звучал как «Еще двадцать минут бессмысленных вопросов и ответов». Ничего не удалось добиться. Нас отправили и на третий, развязав руки по всем статьям. Кто-то даже применял прямое насилие. Так прошло три тяжёлых часа, полных безучастной холодности и хладнокровной ненависти. Я уже сам начинал ненавидеть себя за это лечение, поразительно напоминающее прозаический допрос с пристрастием. Потом мне стало всё равно. Привык, наверное. А может, заразился вирусом. Я отгонял от себя эту мысль, значит не всё равно, значит, не заразился. Вздохнув с облегчением, я в который раз снял костюм и отправился на очередное собрание в 452ом. Там царила атмосфера подавленности и вялой паники, приходили новости о распространении эпидемии, времени оставалось всё меньше. Но почему-то никто не торопился снова окунуться в холодный колодец безразличия.
Я подошёл к Марине, отдал ей кофе, спросил о новых мыслях. Ну так, чисто из вежливости. Были бы новые идеи, все уже занялись бы реализацией. Она грустно кивнула и продолжила рисовать непонятные диаграммы из эмоций на листе. Любовь и ненависть в кружочках. Любовь зачеркнута. И много всяких других, в квадратиках и других фигурах.
Резко распахнулась дверь. В помещение буквально влетел один из психологов. Лет шестидесяти. В его возрасте нельзя так бегать. Даже костюм не снял, только шлем. В руках он держал какие-то листы, его мучила отдышка, но он всё-таки заговорил:
– Я нашёл…Я…Я понял…
– Что? ЧТО вы поняли? – все оживились и повернулись к вошедшему.
– Безразличие….Это не симптом.
Вошедший следом Паршин нахмурил брови.
– Как это не симптом? Это ведь главная проблема.
– Это только…– он откашлялся, – это только последствия. Единственный настоящий симптом – амнезия.
– Как это? – Я смутно начинал догадываться, вспоминая о непонятных «привычных» обращениях на «вы».
– Они не помнят, как сочувствовать, не помнят, как любить.
– Разве это не заложено от рождения?
– Заложено… но никто не знает, как именно. Говорим <<инстинкт>>, но плохо представляем их природу… Вирус поразил именно инстинктивную память, но я зна...– он упал на колени, люди окружили его плотным кольцом.
– Что с вами? Вам плохо?
– Я… Я знаю, как это вылечить… Прямым воздействием на мозговые области… нужно составить… формулу препарата для… для долгосрочного… – он потерял сознание недоговорив. К его счастью, он был буквально окружен врачами. Его положили на стол, но не успели начать осматривать, как он сам очнулся. Оглядел людей вокруг и сказал:
– Кто вы такие? – В кабинете повисла тишина. Все медленно перевели взгляд на экран камеры номер 8. Камеры, установленной у блока, в котором работал потерявший сознание коллега. Солдат у входа не было. Дверь была открыта.
– Кто вы такие? – повторил он свой вопрос.
Общее молчание нарушил лысый профессор в очках, он лишь присел на краешек стола и выдохнул:
– Нам конец….