Второй курс наш класс одолел в полном составе и без потерь. Были, конечно, нюансы, но мы их пережили стойко, как и подобает будущим офицерам - водолазам. Дело шло к середине июня. Всё наше утомлённое экзаменами существо тянулось к свободе, иными словами в отпуск. Но для того, чтобы отправиться по домам с тремя золотыми курсовками на рукаве, оставалось самая малость: полтора месяца практики на подводных лодках Северного флота. Вспоминая прошлогоднее веселье на крейсере и в морской пехоте, ничего плохого от предстоящего мероприятия мы не ждали. Вещевые мешки были собраны, пай на дорогу получен, вкуснейший напиток «Агдам» закуплен на всех в «трёх ступеньках» и тщательно законспирирован. В общем, дорога до Мурманска обещала быть не грустной.
Кучно разместившись в плацкартном вагоне, мы продемонстрировали напряжённость командиру роты, который, прочитав собачью преданность в наших глазах, убыл на другие участки службы, то есть к другим классам в другие вагоны, которые, по его мнению, заслуживали меньшего доверия. Надо сказать, что загрузившись в вагон, мы предусмотрительно не стали пугать население странностями своего поведения, и сидели, культурно выпучив глаза в окно, как бы прощаясь почти навсегда, со слезой, с родным Ленинградом. Некоторые менее выдержанные наши соратники из второго взвода подводников, ещё до посадки уже попахивали вкусненьким. Они, в своём большинстве, были более маргинальны, чем привлекали к себе повышенное внимание со стороны руководителей практики.
Поезд тронулся, мы для приличия, в течение часа устраивали себе лежбища, а потом всем как-то одновременно захотелось чего-нибудь попить. «Агдам» всегда был вкусен и приятен, а главное, доступен страждущим по причине демократичности цены. Вначале мы просто выпивали, слушая рассказы бывалых, а их в нашем классе было четыре человека. Главным махатмой по праву считался Макс, который до поступления в училище, два с половиной года отслужил на дизелюхе в Лиепае. На текущий момент срок его срочной службы приближался к пяти годам, и ему было, что сказать народу. По мере посиделок градус возрастал, и нам захотелось неприличных песен, которые наш хор имени Верёвки решил исполнять в тамбуре, поскольку мешать спящим было как-то не интеллигентно, мы же всё-таки стремились к инженерным знаниям. Матросские походные песни просты и незатейливы, но, в то же время, мелодичны и доступны для понимания прочим гражданским лицам. Песня было про тумбочку. В кратком пересказе, для тех, кто не знаком с этим шедевром народного творчества, пелось в ней про то, как трудно жить без тумбочки, но если девушка попросит милого ей, эту самую вещь приобрести, то она, хорошая, будет его за это дело любить страшно! И неоднократно, так как героине песни было трудно жить и без лампочки, и без форточки, и много ещё без чего. Короче, песня была бесконечной. Само исполнение предполагало аккомпанемент на расчёсках, у кого они имелись, диким воем любительского хора и виртуозной игрой на ударных, в качестве которых выступала дверь в тамбур. В общем, часть весельчаков, обладавших музыкальными инструментами, дунули в перхотные расчёски, остальные затянули с надрывом первый куплет. Орали мы до пяти утра, и голосили бы ещё, но одна добрая женщина как-то очень по-хорошему решила у нас узнать, когда же всё-таки закончатся темы для песен? Ну, просто так, из литературного интереса, и вообще, не устали ли мы орать, как резанные. Женщина, скорее всего, была учительницей литературы, а мы все, опять же, - вполне интеллигентными людьми, поэтому песни голосить мы прекратили и перешли в один из отсеков, допивать оставшееся и травить анекдоты.
Вели мы себя почти шёпотом, но попутчики наши гражданские, скорее всего, думали, пытаясь уснуть, что уж лучше бы мы продолжали в тамбуре песни петь. Вот так, с шутками, смехом и молодецким задором доехали мы до славного города Мурманск.
На причале, обвешанном старыми автомобильными покрышками, ждал нашу практикантскую братву маленький серый катерок, под флагом вспомогательного флота. Еда почти закончилась, но мы надеялись на скорый обед по нормам подплава. Катер не отошёл от причала ни через час, ни к вечеру, ни на следующее утро. На выходе из Кольского залива штормило, и катер не выпускали. Пришлось нам падать, где попало, так как за время дороги мы почти не спали, вернее совсем не спали, и малость подустали.
Спальных мест на катерочке не было, но, по словам экипажа, палубу иногда протирали. Свет в кубрике не включали, и мы единогласно поверили. Мы просто расстелили на плиты бушлаты и сунули под головы мешки. Бутылок и банок в них уже не было, поэтому лежать было удобно. Утро встретило нас на причале свежим ветерком, полным отсутствием еды и занятий. Причиной для грусти сие для нас не являлось. Мы, быстренько скооперировавшись, заслали гонца до ближайшего салуна, благо, что наш шериф, он же командир роты, продолжал контролировать менее стойких. Гонцы вернулись быстро. Кроме хлеба и колбасы, наши посланцы мира купили лески и блесен, так что до улучшения погоды, мы дружно тягали с причала бычков. На следующее утро ветер стих, катеру дали «Добро» на выход. Мы свернули снасти и пошли в Ара-губу, где нам предстояло околачивать груши предстоящие полтора месяца. Кстати, добычу, в количестве трёх вёдер рыбьих трупиков, мы щедрой рукой отдали местным аборигенам-катерникам. По виду, они были не против, хоть сначала для приличия и отказывались. Скорее всего, им тоже было голодно, да и обеда у подводников им явно ждать не приходилось.
Ара-губа место сказочное! Справа и слева по ходу катера высились серые громады скал, вдалеке виднелись силуэты подводных лодок, и мы, как люди, в некоторой степени, бывалые, единогласно опознали в них «раскладушки» проекта 675, которые на флоте называли «Гремящими коровами». На подходе к причалу, на ровном участке скалы мы дружно прочитали надпись, сделанную огромными буквами: ВОЭН СТРОИТЛ ТОЖЭ ИПАТЦА ХОТИТ! На берегу суетились зелёные фигурки в оранжевых касках, доносился грохот отбойных молотков, и уханье дизель-молотов. Редкие фигурки в чёрной форме и белых фуражках размахивали руками, орали, на языке межнационального общения, и периодически, черенками лопат, давали указания людям в робе защитного цвета, как глубоко копать, и как далеко нести выкопанное. По всему было видно, что люди в чёрном, по мере сил, выполняют пожелание авторов слогана. Смех и комментарии продолжался до момента швартовки катера по корме огромной серой плавучей казармы. Всем было понятно, что это знаковое событие и шоу только начинается.
Кубрик на плавказарме встретил новых квартирантов сырой прохладой и радостным крысиным попискиванием. Нас разбили на группы по четверо, выдали РБ, пилотки, тапки с дырками, всё объяснили и распределили по лодкам. Мне уставных тапок не досталось по причине 46 размера, но это меня не особенно огорчило, у меня были лихие вельветовые шлёпанцы. На лодку с бортовым номером 625 кроме меня были направлены ещё три человека: Вова, украинский юморист и по совместительству ротный писарь и художник, а это, в его понимании, должно было давать некоторые привилегии. Вторым был Сергуня, бывший матрос – черноморец и боксёр. Последним нашим компаньоном был Старый. До поступления, он год проработал в лаборатории строительной механики лаборантом, и тоже имел некоторый вес. Был он и не старый вовсе, а просто морщинист не по годам.
Дело шло к вечеру. Помня прошлогодние стычки с матросами на крейсере, мы сидели в кубрике, перемещаясь по плавучке лишь по особой нужде, в основном до гальюна и обратно, да и то, группами не менее трёх человек, чтоб при случае отмахнуться. Матросы курсантов почему-то недолюбливали.
Все изрядно устали и расползлись по койкам, резонно предположив, что в первый день практики, как и полагается, нас будут драть, как обезьяна газету, по поводу и без, все, кто не мыслит без этой процедуры флотской службы. А посему стоило выспаться. Все, вроде, расположились, некоторые даже отбились, и тут Вовану приспичило сполоснуть в душе свой изнурённый путешествием организм. Некоторые вполне серьёзно пытались отговорить его от этой авантюрной затеи, предполагая, чем она может закончиться. Но ротный писарь был неумолим. Компанию ему никто не составил, и он пошёл в экспедицию один. Вернулся он довольно скоро, в одном тапке, без полотенца и двумя сизыми бланшами под каждым глазом. Не отошедшие ко сну предположили, что чудак в темноте судовых коридоров просто наткнулся на какой-нибудь клапанчук. Но всё было гораздо страшнее! Вовка наткнулся на ГОДКА! Усопшие ранее начали оживать, чтоб услышать рассказ первой жертвы неуставных отношений.
Здесь надо сделать небольшое отступление, дабы рассказать Вам, уважаемый читатель, о породах старослужащих военнослужащих флота, которых в те давние времена называли годками. Когда моряку оставалось служить до приказа о демобилизации последние полгода, он переходил в касту ГОДКОВ. На флоте тогда служили по три года, и это было вполне закономерно. Итак, моряк, честно оттянувший лямку весь положенный срок, стойко перенеся невзгоды учебки, эбухи и бессонные ночи первого года службы, тяготы и лишения второго года, логически получал определённые привилегии на последнем году службы. Ну а последние месяцы такой воин считал, что вправе получить за свои страдания и годы, отданные Родине, максимум счастья и удовольствия, а так же ежедневную вечернюю птюху. Внутри себя, клан годков имел ещё пару градаций. Некоторые воины, знающие своё дело несколько лучше своих сослуживцев, а главное, понимающие его тонкости, и посему имеющие максимальные звания, поощрения командования и просто уважение, гордо именовались в среде военных СУПЕРГОД. Эти ребята, как правило, приходили на службу, окончив техникум, и кроме этого, они были старше своих сослуживцев на несколько лет, что приближало их по статусу к молодым лейтенантам. Только последних не в пример больше гоняли и драли отцы-командиры. Вся эта кастовая пирамида была увенчана небольшой, но влиятельной в среде матросов, группой военных, которых моряки между собой называли ГОД НЕВЪЕБЕННЫЙ. Это были люди, которые волей судьбы или начальства попадали на такие хлебные места, с которых они могли иметь влияние на матросские массы, при этом особо не напрягаясь. В этом «золотом» списке были водители командирских машин, хлеборезы, баталеры, штабные писари, киномеханики, художники и прочие деятели политотделов, а так же матросы-срочники, проходящие службу при особом отделе. Они, хоть и были формально моряками, но служили, как-бы, «при море». И к окончанию службы все они ухитрялись получить знаки и «За ДП», и «Отличник ВМФ», и класс не ниже первого. А то и «Мастер». А то и медальку юбилейную. Но так везло немногим.
Вова блудил по тёмным коридорам в поисках душевой. Свет горел фрагментарно, население отдыхало, забившись в свои шхеры, было тихо, лишь монотонно гудел дизель - генератор. Испросить путь или хотя бы направление было не у кого. Нужен был абориген и вскоре тёмный силуэт показался метрах в десяти прямо по курсу.
– Ээээ, зёмаааа! Душ где у вас? – наивно полагаясь на доброту и отзывчивость местных, спросил Вова. Фигура остановилась, молча ожидая приближения задавшего такой странный вопрос в столь неурочный час. При ближайшем рассмотрении, силуэт оказался пузатым мужиком в полосатой майке, усах и татуировках. Наивный Вова собрался было повторить вопрос, но не успел. Вместо этого он получил мощнейший удар в лоб, как раз в то место, куда сельские специалисты бьют молодых бычков, дабы последующее умерщвление было менее болезненным.
Когда Вова пришёл в себя, рядом уже никого не было. Помылся, блин!
Спокойно эту душераздирающую историю слушать никто не мог. Спать – тем более. Позже, когда к нашей гоп-компании уже привыкли, мы узнали Вовиного обидчика, как местного киномеханика и библиотекаря в одном лице.
На лодке было тепло и сыро. Пахло тем же. Сказать по правде, нас там никто не ждал, соответственно, мы там никому и не нужны были, даже командиру БЧ-5, в чьё распоряжение мы и были направлены. После того, как он узнал, что мы собираемся в будущем стать офицерами водолазной службы, его интерес к нам пропал напрочь, но в процессе общения он как-то оживился, как - будто вдруг вспомнил что-то важное. А вспомнил он действительно о важном. В хозяйстве стармеха находилась куча аварийно – спасательного имущества, до которого, собственно, никому дела не было. Ну, есть, и есть. Главное, чтоб не спёрли. В общем, без долгих прелюдий, нам была поручена тотальная проверка всего спасательного имущества корабля, ибо мы были в материале. Мы разбились по парам и начали сближение от носа и кормы, с местом встречи в центральном посту. То, что «бычку» эта составляющая его хозяйства была менее интересна, иными словами практически до пилы, мы поняли сразу после осмотра аварийных буёв, которые были прикручены к корпусу восьмимиллиметровой проволокой. Но на наш вопрос, был получен вполне определённый хозяйский ответ.
– Буй стоит почти 900 рублей. В шторм их смывает на раз. А вычтут с меня, - вполне резонно аргументировал свой взгляд на отношение к спасательному имуществу командир БЧ-5.
- Уж если мы накроемся мягкой шапкой, так нам это добро точно не поможет, а 900рэ. – это сумма! После этих слов мы одновременно и безрадостно подумали, что проверять телефонную связь между буем и лодкой, смысла нет никакого, и полезли осматривать по отсекам снаряжение ИСП-60 с дыхательными аппаратами ИДА-59. О, это была душераздирающая история. Половина «ИДАшек» была просто пуста, а вторая половина, мягко сказать, чуть призаполнена. Снаряжение вряд ли вообще перекладывалось с момента получения, всё было слежавшееся и уже начинало сопревать, а жгутики матросики давно попёрли для своих нужд. В общем: КАРАУЛ, ПОЛУНДРА И ПИ…. ЕЦ В ОДНОМ ФЛАКОНЕ!
О выявленных недостатках мы доложили нашему дорогому руководителю, после чего были справедливо вознаграждены разматыванием и сматыванием буй - вьюшек в центральном посту. Вьюшки были в хорошем состоянии и это несколько обнадёживало. После этой процедуры нам стало понятно, что работой по специальности до выхода лодки мы обеспечены. Хотя, в качестве бонуса нас призвали на погрузку продуктов, где мы славно поживились. Вообще, возвращаться с добычей после подобных мероприятий есть правило хорошего тона курсантов всех военно-учебных заведений без исключения.
После окончания погрузки продуктов на лодку, нас пригласили принять участие в одном увлекательном шоу. Как правило, во время погрузки продуктов, на корабль попадают нежелательные пассажиры. От штатного экипажа они отличаются глазками-бусинками, голыми хвостами и пронырливым характером. На флоте они практически неистребимы, но есть у этих злодеев одно слабое место, из-за которого на подводном флоте они чувствуют себя не так вольготно, как на надводных кораблях. КРЫСЫ НЕ ЛЮБЯТ ПОВЫШЕННОГО ДАВЛЕНИЯ! Хвостатые попадают на лодку в коробках. Матросами подмечено, что им не очень нравится путешествовать в коробках с консервными банками, но они сами не свои, если попадаются коробки с печеньем и прочей бакалейкой. Вот уж где они резвятся с полной самоотдачей и радостно пакостят! Но не долго! Отсек задраивается и в него пускается ВВД - воздух высокого давления. Через некоторое время давление снимается, открывается люк кормового отсека, и зверьки по вертикальным поручням пулей выскакивают на свет божий, где их поджидают матросики с батонами в руках. Обезумевшие грызуны в панике бросаются за борт, в надежде доплыть до берега, и начать новую жизнь, забыв про недавний кошмар. Но не тут-то было! Война ведётся до полного уничтожения! Как только крыса прыгает в воду, наблюдающие тут же разбрасывают вокруг куски булки. Вечно голодные североморские бакланы с воплями пикируют на халявную добычу и крысиные головы. Такой вот, пирожок с мясом! В общем, людям и птичкам гораздо веселее, чем грызунам, но последним – экстремальнее, что тоже интересно.
На некоторое время о нас забыли. Мы ежедневно появлялись на лодке, активно мелькали там до обеда своими пытливыми физиономиями, после которого дрыхли по шхерам. Ближе к вечеру, наступало время забав и развлечений. Нельзя сказать, что они были разнообразны. Но, абсолютно точно, что были они намного интереснее тех, что придумывал для нас командир БЧ-5. «Бычок» развлекался, придумывая для нас всякую хрень, от которой мы всячески отлынивали. Гораздо интереснее было на блесны таскать треску прямо с причала. Мы делали это самозабвенно, иногда даже забывая про обед (а это святое!), на какое-то время, превращаясь, из будущих офицеров в рыболовецкую бригаду. Треска на блесну берёт сразу и тупо, без сопротивления, так что рыбы было много. Но хитрые бакланы не дремали! Чуть зазевался ловец – и добыча заглатывалась подлой птицей. В качестве мести, некоторые подбрасывали блесну в воздух. Наглые водоплавающие были не только подлыми, но и глупыми, и хватали в воздухе всё, что блестит. Пойманный гад, естественно, освобождался от крючка, после чего разрисовывался в абстрактной манере краской. Эту процедуру проделывали многие военные рыболовы прошлых лет, не довольные наглостью птичек, вследствие чего, практически всё птичье поголовье базы имело эксклюзивный окрас. Пернатые, в благодарность за бодиарт, активно, а главное, с видимым удовольствием, прицельно гадили сверху. Пойманная добыча дружно расчленялась и освобождалась от печёнки, которая пускала жир и млела на трамвайной грелке в стянутом с камбуза бачке.
После этого в выплавленный жир на некоторое время запускались юные рыбьи тушки. Потрясающая еда! Просто фантастика! Старожилы пытались нас предостеречь, рассказывая байки про тресковую радиоактивность. Выпучивая глаза и раздувая щёки, они рассказывали нам о летальных последствиях употребления деликатеса, намекая на то, что рыба настолько радиоактивна, что даже светится в темноте. До проверки дозиметром не дошло, но от счастья и сытости явно светились только наши рожи.
Через несколько дней был объявлен большой сбор, и как-то совсем без моральной подготовки, буднично, лодка отошла от причала и пошла в неизвестном направлении. Наша зондер-команда в полном составе расположились в десятом отсеки. Сергуня, как старший по сроку службы, кинул матрас в углубление между торпедами, где и чах практически от приёма до приёма пищи. Я и Вован залегли на какие-то полки под подволоком, при чём, с большим трудом втиснувшись туда, ибо в головах торчал какой-то клапанчук. Из клапана, традиционно, капала забортная вода, а чуть ниже пояса торчал плафон освещения в железной сетке, от которого изрядно припекало места, которые греть не рекомендуют урологи. Справа и слева были уложены заспиртованные батоны, упакованные в целлофан. Старый кинул матрас на плиты у торпедных аппаратов, где и залёг, притворившись ветошью. Изредка об него спотыкались, и он узнавал о себе много нового.
Чтоб не тратить драгоценный воздух и не нервировать население отсека своим присутствием, мы затаились в своих шхерах, сползая лишь к еде, которую регулярно давали в жилом девятом отсеке. Как правило, после обеда по громкой связи нас вызывал в центральный пост командир БЧ-5, где прилюдно занимался нашим воспитанием, скорее для развлечения, чем по делу. Призыв его чем- то напоминал зов Панночки из «Вия»: Ко мне, упыри! Ко мне, вурдалаки!
Упыри и вурдалаки не роптали, и тащились на зов. Поход до центрального поста позволял хоть как-то размять кости и осмотреть другие отсеки и их обитателей.
– У вас от такой практики скоро пролежни на голове образуются! – высказывал логичное предположение старший механик, хотя ничего конкретного нам не предложил, кроме как прилюдно высосать по плафону забортной воды и приобщиться к бессмертному клану моряков - подводников. Корабельный доктор, молодой старший лейтенант медицинской службы, выразил тревогу за доступность мест общего пользования в ближайшие пару часов. После непродолжительной вздрючки, «бычок» на некоторое время успокоился и отпустил нас с миром. А мы опять потащились через всю лодку в корму. Из четвёртого в пятый – дизельный. Дальше - реакторный, турбинный, управления, жилой, и, наконец, торпедный десятый - наша нора. Вот и вся прогулка. Оставшееся время мы провели между заспиртованных батонов, наблюдая за жизнью в отсеке.
Из под плит торчала бритая голова первогодка по фамилии Козел (ударение на О), он, как всегда, «шуршал», то есть что-то убирал под ними ветошью. Над ним, в позе римского центуриона, возвышался старшина отсека.
– Козел, ты что здесь делаешь? – грозно спросил мичман.
– Воду убираю, - смиренно ответил карась.
– Как уе..у щщазз! – рявкнул «сундук», переступил через бритую голову матроса, и побрёл по своим делам в сторону камбуза.
За что он хотел покарать моряка, никто не понял.
Не могу сказать, что мы всё время спали и ели. Как и всех матросов, нас постоянно припахивали. Мы тоже что-то чистили, драили, таскали, ну и, конечно, бродили по кораблю в целях попытки его изучения. В турбинном было жарко и шумно, свистели турбины и ничего не было слышно. В реакторном, наоборот, абсолютно тихо. Лишь дремали в углу вахтенные: лейтенант и матрос в ярких гражданских рубахах, да шныряли белые тараканы. Сначала было интересно, но постепенно интерес пропал, и стало лень выползать из тёплого и влажного отсека. Периодически нас вынимал из норы командир отсека, мутноглазый каплей с биркой КГДУ на груди.
– Эва, студенты, слазь давай на чистку овощей, - ему явно доставляло удовольствие принуждать нас к полезному труду. Мы вытащили из под койки ящики с жестяными банками, уселись, кто где смог, и принялись вскрывать банки и ссыпать полусырую картошку в бачок. По сравнению с ваннами полугнилых корнеплодов, которые мы раз в неделю приводили в съедобное состояние в училище, причём по ночам, это был сказочный наряд. Одно движение ножом – и почти кило отборной картошки летит в бачок. Надо сказать, что кормили на лодке замечательно. Вино нам то же полагалось. Бутылка кислющего «Ркацители» на четверых. В Питере употреблять этот напиток было ниже человеческого достоинства даже на первом курсе. Но, сидя в железной бочке, да ещё на глубине 100 метров, да разведя в кружке вина сахарок до уровня лёгонького портвешка Короче, пролетало на Ура!
Жизнь в десятом отсеке проходила спокойно и размеренно. Мы уже давно перестали считать дни и жили от еды до еды. Матросы спали по очереди. Офицеры и мичмана по очереди несли вахты и всякую хрень. Иногда в носовом отсеке крутили замшелые фильмы, которыми очень гордился замполит корабля. Развлекались, кто как мог.
И что было странным для нас, так это полное отсутствие неуставщины, которая буйным цветом цвела на плавказарме. Иными словами, все делали то, что им было положено по заведованию и сроку службы.
«Нигде нет такого равенства перед смертью, как на подводной лодке» - истинная правда, которую осознаёшь всем нутром только сидя в отсеке! И в этой флотской иерархии у нас то же было своё место: вроде не матросы, и не офицеры пока, но делаем общее дело.
Чем дольше лодка находилась в море, тем больше население прочного корпуса искало способ повеселиться лишний раз. В один из дней, которые походили один на другой, как два апельсина на обед, мы заползли в девятый отсек, где, собственно, этот обед производился и поедался. Обедали мы во вторую смену, как и полагается нормальным бездельникам. Мы и не обижались, главное, что пай давали в полном объёме, и добавку при желании. Мы постепенно втягивались за стол, а отобедавшие, так же, не торопясь, расползались по местам залегания. Вдруг ни с того ни с сего на переборке ожил репродуктор громкой связи «Рябина».
– Девятый, девятый, ответьте центральному! – надрывался вахтенный офицер. Напротив прибора остановился старшина отделения торпедистов и по совместительству годок Вася. Из динамика настойчиво звучал призыв выйти на связь. Минуты три сытый годок тупо смотрел в пластиковый корпус, после чего нажал клавишу обратной связи и сыто рыгнул в микрофон. Призыв из центрального поста оборвался на полуслове. Во влажном и спёртом воздухе повисла напряжённость. Ещё несколько минут моряк смотрел на динамик, а динамик смотрел на моряка, после чего прибор выдал: Ну, ни х..я себе! На этом разговор закончился. Присутствующие веселились некоторое время безудержно. Что было надо вахтенному начальнику, никто так и не понял.
Как стало известно позже, ехали мы за тыщу вёрст, для того, чтобы пальнуть древней крылатой ракетой из надводного положения в даль светлую. Мы, как обычно, ковырялись в спасательном снаряжении, пытаясь реанимировать хотя бы какую-то его часть, как вдруг зазвенели колокола громкого боя, и громкая связь разразилась криками о боевой тревоге, в связи с попыткой стрельнуть ракетой в сторону воображаемого супостата. Народ тут же разметало на боевые посты, а мы дружно метнулись по шхерам. Жужжала гидравлика, что-то постоянно щёлкало в электрощитах, за бортом булькало и плюхало. Всё было не понятно и таинственно. Но вскоре всё стихло, и в душной атмосфере отсека повисла напряжённая тишина. Наблюдая за происходящим из батоново - хлебной пещеры, мы ровным счётом ничего не понимали, но чувствовали, что у ракетчиков что-то не заладилось. В подробности нас никто не посвящал по причине нашей малозначимости, но краем уха мы услышали шёпот командира отсека: Ракета, бля, не вышла! На первом курсе мы изучали предмет с героическим названием «Боевые средства флота», где нам в доходчивой форме, как это умел делать только наш преподаватель, капитан первого ранга Моргун, дали понять, что данный факт ничего хорошего не представляет ни для нас. ни для окружающей среды. – Прощайте, братцы, щаз бумкнет! – и мы дружно зажмурили глаза, в ожидании отхода в мир иной. Но ничего не произошло! Мы тихо выползли из своей норы и присоединились к матросским массам, в ожидании нужных пояснений. Но все молчали, и это здорово напрягало. Всё закончилось само собой. Опять зазвонили колокола, задребезжала «Рябина», натужно выплёвывая команды командира, стрелка глубиномера поползла вниз, и все как-то сразу успокоились.
– Всё, отплавали! – сказал старшина отсека: Теперь в базу, на разбор и раздачу, - мы как-то сразу воспряли духом, поняв, что поход закончился и лодка идёт на базу, а обещанные мичманом разбор и раздача, нас не волновали в принципе.
Лодка шла в надводном положении. Экипажу по очереди разрешалось подняться наверх, подышать свежим воздухом или никотином, и посетить гальюн арабской конструкции, который находился в ограждении прочной рубки. В свою очередь мы то же поднялись наверх.
– Товарищ командир, просим разрешения подняться на мостик! - Это был восторг и неописуемый кайф! Яркое солнце, в небе ни облачка, свежий ветер и военно-морской флаг над головой! Лодка шла полным ходом, с шумом гоня тупым носом крутую волну. И нам стало понятно, почему лодки этого проекта называют «Гремящими коровами». Мы устроились на ограждении прочной рубки и наслаждались суровым северным пейзажем, проплывавшем по левому борту. Чуть впереди стоял командир корабля в тулупе авиационного техника, вахтенный офицер и матрос – сигнальщик. После долгих дней заточения в железной бочке прочного корпуса в постоянной влажной и жаркой атмосфере от работающей регенерации, запахе немытых человеческих тел и полумраке освещения, казалось, что лучше этого чувства полной свободы и ветра уже и нет ничего. Но счастье не может быть долгим, особенно в условиях суровой военно-морской службы!
– Товарищ вахтенный офицер, пааачему у вас курсанты бродят по кораблю в домашних тапочках?!- это недвусмысленное замечание командира лодки относилось явно ко мне. Командир был зол, и мысленно готовился к процессу развальцовки всевозможных отверстий, в связи с постигшей его лодку неудачной ракетной стрельбой. Оправдываться было бесполезно, я действительно выглядел борзо, и уж командира точно не пекло из-за того, что какому-то практиканту не нашлось спецобуви 46 размера.
– Вниз, сукккины дети! Чтоб я вас здесь больше не видел! – вот так внезапно и обидно закончилось прогулки на свежем воздухе! Надо сказать, что судьба сурово обошлась с моими тапочками. Уже после похода, на плавказарме, я вляпался в какую-то лужу на палубе. Логично решив, что сушить их над грелкой будет мучительно долго, я от большого ума одел их на лампочку для ускоренного высыхания, после чего рвануло так, что предмет моей гордости вывернуло как розочку. Я был посрамлён, но здорово повеселил своих одноклассников, а останки моих тапок были похоронены по морскому обычаю через иллюминатор. Конечно, экипажу досталось, причём всем. Через несколько дней мы опять ушли незнамо куда и неизвестно на сколько, только в этот раз всё получилось, и супостат был здорово напуган теми железяками, которые улетели от лодки в неизвестном направлении с диким воем.
После второго похода весь наш водолазный класс в полном составе оказался на плавказарме. Чувствовали мы себя не плохо, и, вроде бы, примелькались. Даже золотые якоря на наших погонах уже не возбуждали негативные чувства в матросских массах. Еду давали, спать не мешали, а всё остальное время мы были предоставлены сами себе. К обилию крыс мы постепенно привыкли и уже не обращали внимания на их постоянные игрища под столами на камбузе. Крыски искренне радовались и мы им в этом деле не мешали, да и мелковаты они были против сородичей с балтийского крейсера. В кубрике по ночам грызуны резвились гораздо активнее. Если в процессе чуткого моряцкого сна отдыхающий чувствовал, что в его ногах начиналось какое-то шевеление, возня и писк, то пинаться было бесполезно. Зверьки резвились самозабвенно, и оставалось только накрыться одеялом с головой, и ждать, пока хвостатые весельчаки не промчаться по голове поверх одеяла, в поиске новых мест для игр. Хотя, вели себя они абсолютно беззлобно, и никого не кусали. Вот такое оно, сытое крысиное счастье!
Самое главное наблюдение, которое пришло в голову всем без исключения и почти одновременно, было то, что никому из присутствующих больше не хотелось идти в море ни за какие коврижки. Романтика закончилась после первого похода. Да и всеобщий бардак оптимизма не внушал, и мы, двадцать два здоровых мужика, решили закосить самым грязным и незатейливым образом. Логично полагая, что без нас на лодке точно страдать никто не будет, мы решили в день отхода «включить дурака» и уйти в сопки. Так мы и сделали, и, самое интересное, что нас никто и не хватился. Про нас просто забыли! День был солнечный и ветреный. Мы гуськом карабкались вверх по гранитным валунам, пока вспотевшие и усталые не оказались на вершине. Вид был потрясающий! Внизу, словно игрушечные, виднелись подводные лодки, ошвартованные к плавпричалам, над плавказармой вился дымок, а по узкой дороге в сторону Видяево трясся крохотный УАЗик. Лодка под 625 бортовым номером медленно отошла от причала и под дизелями двинулась к выходу из губы. Но долго любоваться северными красотами совершенно не позволяли огромные и злющие комары. Надвинув на уши пилотки, и вооружившись ветками каких-то чахлых кустарников, мы пошли в сторону моря. Мы просто пошли погулять! Жара стояла сумасшедшая и мы, не сговариваясь, направились к ближайшему озерцу, лазурно блестевшему на солнце. Ох уж эта коварная заполярная природа! Скинув робы, мы бросились к урезу воды наперегонки с кровопийцами. Только ступив в воду, все, как один поняли, что случилось предательство. При температуре воздуха градусов в тридцать, температура воды была не более шести – семи, и то на поверхности. Для этих мест вполне нормально! К комарам начали подключаться злобные мошки, делать было нечего, и с криком «Мама, не бросай меня в колодец!» мы дружно прыгнули в ледяную воду. Крепкие молодые сердца тепловой перепад выдержали, но даже пингвины, спасаясь от касатки, не выпрыгивали на льдину более эффектно! Одевание было стремительным, и звенящий комариный рой остался без сладкого. Купание освежило и придало сил, и мы дружно двинулись к следующему объекту, который выделялся правильными геометрическими формами на фоне окружающих его каменюк, мхов и лишайников. Это были огромные бездонные колодцы, оформленные по окружности бетонным бордюром. И, естественно, мы принялись бросать в бездну камни различного размера с исследовательскими целями. А как же иначе?! Увидеть дыру и не кинуть в неё камень – это же нонсенс! Камни летели долго. Сопоставив местоположение дыр и строительные работы на берегу, мы логично предположили, что две эти вещи взаимосвязаны, и скорее всего, предназначены либо для вентиляции пещер, которые долбили отбойными молотками военные строители азиатской наружности, либо для запуска каких-нибудь секретных штук, которые непременно, но чуть позже, в эти самые скважины засунут. Короче, уж теперь-то супостату точно несдобровать!
Вдоволь нагулявшись, мы спустились вниз по какой-то козьей тропе. Был отлив. Мы гуськом брели по каменистому берегу Ара-губы в сторону ужина, собирая по пути морских ежей и прочую дребедень, которую обнажила отступившая вода. Усталые и нагруженные всяческой добычей, мы подходили к причалу, как вдруг взоры наши привлекла толпа людей гражданской наружности, волосатых, одетых в какие-то странные ватники без воротника, с рюкзаками и гитарами. Мы «взяли в плен» пробегавшего мимо матросика, который отважно раскололся за сигарету и открыл нам страшную военную тайну: ЭТО ПАРТИЗАНЫ! А кто такие партизаны, в те стародавние времена знали все военнослужащие нашей необъятной Родины, а так же дети, женщины и даже старушки. Волосанов поселили в соседнем кубрике, где они тут же принялись горлопанить, бренчать на гитарах и орать дурными голосами странные песни. Мы то же любили петь дурные песни, и на этой почве в скором времени познакомились. Еда и бухло у наших новых соседей закончилось уже как неделю, и вопили они, скорее всего, от голода. Мы обнадёжили весь партизанский отряд новостью, что здесь кормят, хоть хреново, но много и во время, и это случиться в ближайшее время. Голодные партизаны обрадовались, и рассказали нам, что они закончили в Одессе какой-то мутный ВУЗ по холодильной специальности, после чего им предстояло стать подводниками и в скором времени получить звание офицера запаса. Какая связь между промышленным холодильником и подводным атомоходом, мы так и не поняли. На следующий день их попытались построить, но партизаны яростно сопротивлялись любому насилию, даже в виде проявлениям флотской дисциплины. Проще было привязать к их разным ногам сено и солому, для простоты понимания, но такой фураж в данной местности отсутствовал, и, промучившись, некоторое время, их офицер-наставник гурьбой подвёл будущих офицеров запаса к забору, отделявшего территорию, на которой у причалов стояли подводные лодки, и строгим голосом сказал: Товарищи! Вот там за забором стоят атомные подводные ракетоносцы. Вам КАТЕГОРИЧЕСКИ! я повторяю: КАТЕГОРИЧЕСКИ!!! запрещается заходить на эту территорию. И для доходчивости упростил сказанное, подкрепив слова жестами: Мужики, здесь ходить можно! (руки в стороны, прыжок на месте). А вот там (взмах двумя руками в направлении ограждения и скрещенные руки над головой) ходить НЕЛЬЗЯЯЯ!
Факт сей, почему то совсем не огорчил одесских холодильщиков. Они дружно сказали: Ладно, гражданин начальник! – на том и успокоились. После чего, расслабленный партизанский коллектив получил от начальника физподготовки дивизии потёртый футбольный мяч, и всё свободное от обзорных лекций по будущей военной специальности время, озорные хиппаны азартно гоняли его по каменистой площадке рядом со строительством. Смуглые военные строители с грустью смотрели на это буйство здорового естества из-за сетчатого забора, лишь иногда гортанными возгласами выражая поддержку той или другой стороне. Они явно болели за «Пахтакор», и им очень хотелось домой. И тут мы с восторгом и гордостью осознали, что наш статус во флотской иерархии гораздо выше, чем у наших соседей, не смотря на то, что как бы офицерами они станут через совсем короткое время, а мы лишь через три года. Мы смотрели на них свысока, и по юношеской наивности тогда ещё не понимали, что СЛУЖБА В ЗАПАСЕ НЕ МЕНЕЕ ТРУДНА, ПОЧЁТНА И ОПАСНА. Да и в футбол мы их обыграли!
Через неделю лодка наша вернулась на базу. Как мы и предполагали, наше отсутствие на корабле никто не заметил, да и механик всю неделю явно спал гораздо спокойнее. Мы продолжали периодически появляться на лодке, и, практически, привели индивидуальные средства спасения экипажа в достойное состояние, чему командир БЧ-5 был очень рад. Мы вышли в море ещё раз, постеснявшись повторять прошлую проделку. Да и относиться к нам на лодке стали добрее и гораздо лучше, ведь почти весь экипаж видел, как мы реанимировали спасательное имущество. На отходе слегка примороженный молдован-электрик чуть не устроил пожар в отсеке, бездумно втыкая в электрощит предохранители. Внутри случилось короткое замыкание, шёл едкий дым и жутко искрило, но матросик был молод, туп и настойчив, пока не получил пинка по настойчивому организму от командира отсека. Лишь в полёте он начал осознавать свою неправоту. Сам полёт сопровождался эмоциональной техучёбой с активным применением большинства непечатных выражений. Но искры затушили, дым разогнали, и все остались живы. По возвращению стармех без предисловий забрал у нас военные билеты, которые вернул через пару часов вместе с четырьмя знаками за ДП. На специальной странице документа была короткая запись: Награждён знаком «За дальний поход». Число, печать и подпись командира. Мы понимали, что это, конечно, аванс, но было приятно. Наверное, мы просто не огорчили своего наставника, тем более, что никто ничего не сломал, за борт не свалился, работали по специальности, да ещё пожар в отсеке тушили. В общем, провели время содержательно и с пользой.
Спустя пару дней мы всем классом погрузились в кузов «Урала», который доставил нас к месту сбора роты в посёлок Западная Лица. Было дождливо и прохладно. В воздухе висел какой-то неповторимый запах. Так пахло Заполярье: замшелые камни источали странный аромат, к которому подмешивался запах дорожной пыли, дизельного топлива, чуть влажных бушлатов и северного морского ветра. Мы возвращались в Ленинград.
На обратном пути мы вели себя более спокойно и сдержанно. Песни не орали, вина не пили. Мы вели степенные разговоры, как - будто приобщились к какой-то высшей мудрости, суть которой гражданские лица понять не могли. Девушки – проводницы из питерского стройотряда смотрели на нас с уважением, словно мы только - что сошли на берег после кругосветного плавания. К тому же чёрные фланелевые пилотки и дырявые тапки, нам оставили на память. Я сидел на нижней полке, смотрел в окно на проплывающие за окном карельские красоты и думал о том, что впервые за два года учёбы в военно – морском училище многим из нас стало ясно: куда мы попадём через три года, и это настораживало. За блеском золотых погон и кортиков, возвышенных разговорах о долге и чести офицера, службе Родине, прочей мишурой и показухой, вырисовывались совсем невесёлые перспективы проторчать всю молодость в какой – ни будь заднице мира, причём, то место, где мы были, ещё не самый худший вариант. Не то, что бы нас обманывали отцы - командиры, просто многое не договаривали.
На лодке лозунгами говорили мало, всё больше матом. Молодые офицеры откровенно рассказывали в приватных беседах о чуть живой древней матчасти, бардаке, безысходности и бытовой неустроенности, бесперспективности службы и просто полярной тоске, от которой многие тихо спивались. Они словно хотели предупредить нас: Ребята, подумайте, куда вы идёте? А мы, начитавшись в детстве нужных книжек, мечтали о морских глубинах, свисте ветра в снастях, штормах и вечнозелёных островах в океане, где смуглые мулатки дарят ожерелья из тропических цветов молодым офицерам в белых кителях. В общем, многим стало ясно, что ничего подобного нам не светит, и от этого было грустно. А через сутки мы вернулись в тёплый ленинградский август и разъехались в отпуск. Сложности и неприятности вскоре забылись, и о многом вспоминалось уже весело и как – то по-доброму.
Такое замечательное свойство есть у юности.
С той поры прошло уже тридцать лет. Годы пролетели незаметно, но изредка, как-то внезапно, коснётся щеки лёгкий и шальной ветер из прошлого, из нашей давней юности. И тут же, на доли секунды, ниоткуда, возвращаются запахи, звуки и ощущения той далёкой поры. И снова мне двадцать лет, снова я с друзьями стою в ограждении прочной рубки атомохода, и над нашими головами полощется на ветру военно – морской флаг. Флаг страны, которой уже нет…
КРАТКИЙ СЛОВАРЬ СПЕЦИАЛЬНЫХ МОРСКИХ ТЕРМИНОВ.
«Три ступеньки» - вино – водочный магазин в самом начале ул. Дзержинского (ныне Гороховая).
«Дизелюха» - дизельная подводная лодка.
РБ – спецодежда на атомоходах.
Сундук – пренебрежительный синоним воинскому званию мичман.
«Знак за ДП» - нагрудный знак «За дальний поход».
«Бычок» - командир боевой части.
КГДУ – командир группы дистанционного управления.
ИСП-60 – изолирующее снаряжение подводника, выпуска 1960 года.
ИДА-59 – изолирующий дыхательный аппарвт, выпуска 1959 года.