Я была одержимой мамочкой. Детский врач, завидев меня, перебегала на другую сторону улицы. Мои отношения с государством вступили в кризисную фазу, когда я стала мамой. Оно, это государство, напоминало мне надменного бессердечного кладовщика, только по ему ведомым причинам не желающим отпирать свои двери.
Но было ли что-то за «дверями кладовой» – задавать этот вопрос я избегала. Пришлось жить, мучительно разрываясь между тем, что предписывалось государственной системой «организованного детства» и здравым смыслом, всепоглощающей любовью к ребёнку.
Инстинктивно выстраивая отношения с детской поликлиникой по принципу «не раздражай!», мне удавалось растить моего сыночка так, что я заслужила репутацию образцовой мамы и в нашем кооперативном доме–башне все молодые мамочки ориентировались на меня. Прекрасное, счастливое время! Солидарность наша буквально спасала нас во многих трудных ситуациях, если бы этого не было, невозможно и представить, что бы было с нашими детьми. Информации о том, как "должно быть", каким должен быть идеальный уход за ребёнком, почерпнуть было негде. Врачи отмалчивались, только журнал «Здоровье» и единственная переводная книжка чешского автора, ходившая по рукам и предоставляемая на один вечер, на два часа – вот и вся «наука». У наших мам и бабушек (если они были) мнения расходились уж очень сильно. Главное - режим, вот это было для меня свято.
По расписанию сроков прикорма наступил долгожданный день – можно начинать давать кефир из «детской кухни». Я гордилась, что удалось дорастить ребёнка до такого солидного возраста и мне нравилось ходить рано утром за кефиром. «Детская кухня» закрывалась в семь часов утра. Это было очень романтично - идти туда зимой, когда ещё никого на улице нет, с сознанием, что совершается такое важное дело. Принесёшь кефирчик – и ребёнок в полном порядке, голод ему уже точно не грозит. Государство позаботилось, накормило. Надо ценить - бутылочка стоила всего четыре копейки, цена символическая. Считалось, что этот продукт - чуть ли не основное питание. На самом деле это было, конечно, не так, но зато у меня было чувство, что я "законопослушная и правильная мама". Для получения этого вожделенного кефирчика нужен был рецепт, выписанный участковым врачом с обязательной подписью Главного врача.
А вот тут-то «бесплатность» и заканчивалась. Начиналось - «скажите спасибо!». Спасибо требовалось говорить лично, в кабинете Главврача, каждый месяц, во время торжественной процедуры выписывания рецепта. Врач при этом почему-то всегда была недовольна и всем своим видом показывала, что делает невероятное одолжение. А самое главное, рецепт можно было получить только при предъявлении ребёнка, причём в раздетом виде. Почему в раздетом - «не моего ума дело», говорила моя мама.
Очень огорчала я свою маму непониманием "простых истин":
«Тяжёлая ты, Валька! Столько вопросов задаёшь! Устанешь от тебя! Раздевай и не спрашивай! А то и этого не будет!»
« А мне и не надо! Я сама прекрасно этот кефирчик делаю! Зачем лишний раз ребёнка в поликлинику таскать, инфекцию собирать? » - запальчиво дерзила я.
« Больно ты умная! Умнее главврача и поликлиники! Не раздражай их! А то на ребёнке может отразиться!»
Чтобы не отражалось ничего на ребёнке, можно было и потерпеть. Мне.
Но ребёнку-то зачем терпеть? И опять следовало: «Я тебя в Находке родила…»
Зима. Сынуле десять месяцев. Я, уже сравнительно уверенная в себе мамочка, направилась в поликлинику за рецептом, думая о том, что не так уж и нужны мне эти бутылочки. Но следовало быть «правильной и благонадёжной», опять же, принцип «не раздражай!» Мало ли, говорила мне мама, зачем обратиться придётся…
Вперёд надо смотреть. Впереди была Олимпиада.
Шёл 1980-й год. Москва готовилась к международному спортивному событию, полки магазинов пугали пустотой, но наивные люди многозначительно переглядывались, намекая на то, что, когда Олимпиада,наконец, начнётся ( дожить бы!) «мы не узнаем наших магазинов». Ух, заживём!
Была надежда на лучшую жизнь, неизбывная и такая характерная для нашего народа, утешающая и поддерживающая в трудные минуты. О том, что будет "после", думать не хотелось.
Мальчик мой был уже довольно крупный, тяжёленький, ватное одеяло, тёплая одежда. Предстояло вытащить его, сладко спящего, из коляски, оставляя её на свой страх и риск на улице, а в поликлинике - очереди… Но есть такое слово - «надо!»
В этот раз в поликлинике народу была тьма. Детки плакали, мамочки нервничали, но очередь не двигалась. Был последний день, когда можно было ещё получить рецепт на следующий месяц. Ненужный рецепт. Но не выпишешь эту бумажку - пеняй на себя. Подведёшь участкового врача, всю поликлинику, Райздравотдел, Горздравотдел, будет скандал. К вечеру я, наконец, перешагнула заветный кабинет. Сыночек, в шерстяной шапочке, завёрнутый в одеяло, уснул у меня на руках. Сильно дуло из окон. От двери до стола Главврача было далековато, я не стала подходить, в надежде на взаимное стремление не медлить с процедурой выписывания документа. Главврач, имеющая славу самодурки и карикатурной бюрократки, рыхлая, одутловатая женщина с причёской на прямой пробор, в несвежем белом халате, угрюмая, с выражением вечного укора и обиды на лице, что-то сосредоточенно писала, не отрываясь от бумаг… Нашего появления она не заметила.
Ребёнок спал в одеяле "солдатиком". Хороший у меня был сынуля, некапризный. Вот что значит режим! Я невольно посмотрела на часы. Прошло ровно пять минут, малыш спал, умиляя своим «пониманием ситуации», врач самозабвенно продолжала писать. Прошло ещё пять минут. Пришлось выдержать ещё пять, нехорошо отвлекать человека от работы. За окном наступал румяный февральский вечер, в кабинете было тихо, о чём волноваться – главное – дитя со мной, ничего, нормально.
Вспомнилось: «Двое в комнате – я и Ленин, с фотографией на голой стене». Огромный портрет Ленина, действительно, был на стене, над головой врача. Время шло,она продолжала что-то строчить, будто спрятавшись от меня за бумагами. Я морально подготовилась. Это становилось похожим на игру. Кто первый не выдержит? Мягко переступая с ноги на ногу, чтобы не разбудить малыша, я решила выдержать сцену до конца. Мне стало интересно. Вдруг в кабинет вошла медсестра и, не обращая на меня ни малейшего внимания, наклонилась к начальнице, что-то шепча ей на ухо. Стало неловко, не выйти ли, пока они беседуют? А ведь там, в коридоре,ещё стояли мамочки, поликлиника уже должна была закрываться. Медсестра, преисполненная чувства собственной значимости и незаменимости, вышла, на секунду равнодушно задержавшись взглядом на нас с сыном и только в эту секунду главврач подняла, наконец, ничего не выражающие пуговицы глаз. Прошло ровно двадцать минут моего стояния со спящим в вертикальном положении ребёнком на руках.
- Вы что хотели, мамочка? Там ещё много за вами стоит?
- Я что хочу? Рецепт. На кефир. А… мы, кажется, все тут за рецептом стоим, сегодня последний день.
- Вот именно! Последний день! А раньше вам лень было прийти? Что вы там по домам сидите, в ус не дуете, чаи распиваете? Мне и без вас работы хватает. Давайте паспорт и карту ребёнка. Побыстрее, мамочка!
Мой сыночек стал, кажется, просыпаться. Всё-таки не очень удобно спать "солдатиком" столько времени, пусть и у мамы на руках.
- Это ваш ребёнок?
В голове промелькнул идиотский вариант ответа: «А чей же он может быть? Или не похож?»
Но молода я ещё была, чтобы так разговаривать…
- Мой.
- Адрес не меняли?
- Вроде нет.
- Точно?
- Ну, да.
- Раздевайте и кладите на столик.
- Зачем раздевать? Здесь прохладно, а он разогретый, в одеяле всё-таки.
- Я должна посмотреть на него.
- В раздетом виде?!
- Не хотите - не раздевайте. Зовите следующую.
И рыхлая женщина- главврач, в несвежем, мятом, бело-сером халате, направилась к своему столу.
Я чуть не закричала: «А если я не хочу раздевать своего ребёнка в холодном кабинете?»
Вместо этого я покорно уложила уже проснувшегося сыночка, с любопытством вертящего головой во все стороны. Начала аккуратно раздевать, сдерживая слёзы. Врач, вернувшаяся на своё место, мельком взглянула на него и начала выписывать рецепт. Было ясно, что ей нужен был не осмотр ребёнка, а сам факт готовности к этому.
На выходе из кабинета я всё-таки спросила (иначе меня замучил бы этот вопрос): «А скажите, пожалуйста, зачем вам нужно каждый раз показывать ребёнка, да ещё и в раздетом виде?» В моём голосе прозвучало такое твёрдое намерение получить ответ, что она, кажется, сообразила что этот вопрос для меня не праздный и без ответа я не уйду. К тому времени я уже знала, что, если потребуется защитить ребёнка, меня ничто не остановит.
Прямой пробор её причёски выставился рожками на меня, лица не было видно.Главврач стала похожа на электрический скат. Так и продолжался разговор – я ,закипающая от гнева, с ребёнком в одеяле, и врач, набыченная на меня своим прямым пробором.
-Ну, как же? А откуда нам знать, для чего вам кефир нужен?
- То есть?
- А вот вам и «то есть»! Откуда я знаю, куда вы сейчас пойдёте с этим рецептом? !
- Куда я пойду? Домой, наверное, пойду. Я не очень понимаю…
- Вот-вот… Не прикидывайтесь… Знаю я вас, артисток!
Меня качнуло слегка. Я покрепче обхватила ребёнка в одеяле. Он улыбался, выспавшийся.
- Вы знаете, я всё-таки очень хочу понять смысл этой процедуры.
- А тут и понимать нечего. Вот вы тут сейчас стоите с ребёночком передо мной, но ещё неизвестно, ваш ли этот ребёнок или вы у соседки его на время взяли, чтобы рецептик бесплатный от государства получить на кефирчик, а то и вообще пойдёте и бросите его, прямо в этом одеяле, в мусорный бак, а сами завтра с утра, как ни в чём не бывало, придёте за кефиром в детскую кухню. И целый месяц будете государственным кефирчиком питаться. А так хоть какая-то гарантия, что не себе берёте.
- Чтоооо?! А! Понимаю….
- А то! Нет ребёночка – нет и кефирчика! А я вот запомню вот этого вашего ребёночка и посмотрю ещё, кого вы в следующий раз принесёте. Идите уже!
Мой сыночек почему-то громко засмеялся. Счастливым каким-то смехом.Так хорошо, так заливисто… Он таких тётенек не видел ещё в своей жизни и ему показалось смешно, что она говорила со мной, не поднимая лица от стола.
У меня резко изменилось настроение.
Из кабинета я вышла танцующей походкой.
Главное – мой ребёнок был со мной! А остальное – переживём!
И не такое переживали, как любила говорить моя мама.
Тем более – Олимпиада впереди и мы не узнаем своих магазинов.