Мамочка! На выход!
Часть 4
(Изданию пока не подлежит)
Зачем его унесли?! Куда?!
Моего ребёнка – оторвали от меня?! Как это возможно?! Что это за ужас такой?
Счастье рождения человека, переживаемое женщиной, не может сравниться ни с каким другим счастьем, из всех возможных, данных человеку…
Если бы мужчины это могли только один раз пережить – все войны на земле прекратились бы в ту же минуту.
Никому бы и в голову не пришло тратить умственные способности на изобретение способа убивать человека.
Но мир устроен иначе.
Парение над землёй, где-то на уровне выше неба, абсолютное спокойствие, безмятежность и…удивительное понимание вечности жизни – с чем это может сравниться? Где найти слова, чтобы описать это состояние не только души, но и духа?
Пришёл ещё один человек в этот мир...
Что он привнесёт своей жизнью в мир окружающих его людей?
От чего это будет зависеть?
Будут ли люди радоваться ему, не огорчит ли кого фактом своего существования?
Неужели обидит кого-нибудь?
Нет, нельзя будет это допустить!
Как передать ему моё состояние души?
Мою любовь к этому миру, к этой Земле?
Как сделать так, чтобы ему удалось то, что никогда не удастся мне?
Хотя бы уже по той причине, что я женщина?
Не упрекнёт ли кто меня, не посмотрит ли с неодобрением в спину, что я – его мать?
Неужели правда, что я родила человека?
Господи!
Благодарю Тебя, Господи!!!
Слава Тебе, Господи, что ребёночек мой родился, что не дал Ты нам обоим погибнуть!
-Спасибо вам, доктора дорогие, за всё!
Я целую ваши руки, преклоняюсь перед вашей святой профессией!
Желаю вам, чтобы вы все были здоровы и счастливы, как и все ваши родные и близкие…
Ах, какая у вас работа! Только святые могут делать то, что делаете вы!
Вы помогаете человеку родиться!
Что может с этим сравниться?!
……………………………………………
-А Марк Григорьевич, не скажете, ушёл уже?
…………………………………………
Произносила я всё это вслух, в абсолютной тишине, забывшись немного.
Женщина-врач писала что-то за столом, акушерки ходили туда-сюда, так, как будто меня, лежащей в этом высоченном кресле, просто не было.
Мои речи, странные для них, вызвали у них не столько удивление, сколько раздражение.
Врач бросила взгляд на меня и строго произнесла:
"Мамочка! Вы разговариваете очень много! Лежите и молчите! Видите – все работают! Не до вас!"
Я закрыла рот. Мне стало стыдно, что я мешаю работать.
Надо признаться, что разделение с ребёнком очень и очень тяжело переживается матерью не только в раннем возрасте, но и... всю жизнь.
И этот крест несёт каждая женщина.
Приходится терпеть, смиряться, но в глубине души она никогда, до последнего вздоха, не может быть безмятежна и уверенна в себе, если она не видит своё дитя перед своими глазами.
Не верьте женщинам, которые вам говорят, что рады, что их дети живут отдельно.
Они просто смиряются. Ради самих детей.
В родильном зале старенькая нянечка мыла пол.
Поглядывая на меня с любопытством, нерешительно кружа вокруг кресла, подошла и зашептала в ухо:
"Ну, что? Как чувствуешь?"
"Ой, спасибо Вам! Хорошо. Всё хорошо!"
"Ну вот, вишь как… Вот и все так.Сначала орут как резаные, а потом:« всё хорошо!"
"Да, конечно...Счастье-то какое!"
"Вот те и щасте... Да. А ты, мамочка, чё-то Бога-то вспоминала?
А креста на тебе-то и нету...Крещёная?"
"Не-е-т".
"Аааа..Все вы так...некрещёные.Вот.А как небо-то с овчинку – так сразу к Богу...Вот и подумай!
А я ведь слышала, как ты молилась-то...Горячо как... Подумала - верующая... А оно, вишь, как, даже некрещёная, оказывается. Даа... Интересно как. А мы вот в эту субботу работаем тут за бесплатно, етить их растудыть. Очень мне это надо - ихний субботник работать. А у меня пенсия тридцать рублей. Шо сделашшш...Приходится тряпкой махать. А ведь мне уже семьдесят шесть годочков.Здесь мне всё-таки и супчика нальют и другой раз кашки наложут.
Ездить только далеко. Не люблю метро. У меня в метро голова болит. Ладно, мамочка, лежи, сил набирайся. У тебя теперь вся жизнь впереди, девкой уже никогда не будешь, всё, отгуляла. Только не балабонь. А то вишь, они сегодня злые. Кому охота в субботу за бесплатно-то работать! За ребёночка не переживай, хороший мальчишечка у тебя. Кругленько тако личико. На тебя похож. Ты вон, смотрю, тоже круглолица такая.
Я видала. Посмотрела - очень такой... жизненный. Вон как орал. Аж уши позакладывало. Еле дождались, пока отнесут.
Это хорошо. А так – тебе всё врачи скажут. Нам не полагается с вами разговаривать. Это уж я так - думала, ты – верушая, а ты…...вишь,как!"
"Миленькая!А …( этот вопрос боятся задавать даже сами себе все родившие)…как у него – всё нормально?"
"Что - нормально?!"
"Ну… ой… Ну, ручки? Ножки? Все пальчики у него есть? И вообще – какой он? Скажите, умоляю! Почему его так сразу унесли?"
"Ооо! Какая ж ты тревожная, мамочка! Так нельзя.
Всё у него есть… Всё, что положено. Хорошего мужика родила, очень даже. Если б знала, какие бывают! Все б такие, как твой...это красота была бы... Лежи, не думай ни о чём... Пойду я.
Там в столовой обещали сегодня супчику налить...Пока не закрыли".
Тем временем ко мне подошли две женщины в белых халатах.
В руках одной из них была какая-то большая медная тарелка.
Другая женщина внимательно посмотрела на меня и нажала на низ живота руками.
Я ничего не почувствовала.
"О! Отлично! Как сразу-то!О, Люсь! Девчонки! Иди-ка, позови всех! Потом чай попьёте! Смотрите, какое детское место!Я год такого детского места не видела! Прямо идеальное!"
На тарелке лежало что-то похожее на кровавую печень. Они с удовольствием рассматривали его.
"Так, мамочка! Распишитесь-ка вот тут!"
"А что это такое?"
"Вы очень много вопросов задаёте! Расписывайтесь! Такой порядок!"
Другая женщина подмигнула и сказала своей коллеге:
"Учительница! Задолбала тут всех своими вопросами. Всю ночь спрашивала:
"А когда у меня роды начнутся?" Небось, так и детей учит".
Я опять почувствовала себя виноватой.
Они ушли.
Спросить, сколько ещё мне тут лежать – было бы верхом бестактности с моей стороны.
В родильный зал привели армяночку и положили на второе кресло рядом со мной.
Я обрадовалась. Моя соседка не испытывала никакой радости судя по её выражению лица. Удивительно было видеть в апреле такую загорелую по-африкански женщину.
Её большое тело, напоминающее тело тюленя, с трудом поместилось на узеньком постаменте.
Казалось, она была равнодушна к происходящему с ней.
Кишечник её был переполнен.
Со всеми вытекающими последствиями. Сёстрам приходилось то и дело подходить к ней, чтобы уносить содержимое.
Сопровождалось это действо проклятиями в её адрес и в адрес незавидной доли тех, кто вообще согласился работать в таком месте, как роддом. Я сразу поняла, как неуместны были мои лирические признания.
Армяночка выслушивала проклятия совершенно равнодушно.
А мне очень захотелось поскорее уже покинуть этот зал и оказаться в палате. Но никто ничего не говорил. Нужно было быть сумасшедшей, чтобы задавать вопросы. Я смирилась.
Вдруг моя соседка начала причитать:
"Кцёльту! Кцёльту всё это!Зацэм сюда полозыли! Нехоцю узэ ницево!Не нузен мне никакой ребёнок!Зацэм мне ребёнок? Музу надо было. А мнэ – нэт! Делайте кесарево! Узе три дня – и ницево нэ дэлайтэ!"
Я начала её уговаривать.
Говорить, что, зачем нам дано такое тело, в чём же тогда смыл нашей жизни, если не иметь детей?
Она смотрела на меня изумлённо и ничего не отвечала.
Наконец, за мной приехала сестра с высокой каталкой и повезла меня на третий этаж в палату. Поднимались мы в специальном лифте. Пока ждали лифт, пока ехали, я, конечно же, захотела опять выразить переполнявшие меня чувства благодарности и умиления.
Опять затянула своё:
"Какие же вы здесь все святые! Какая же у вас здесь работа необыкновенная!"
Сестра - высокая, красивая молодая женщина смотрела на меня так, будто в каталке разговаривала какая-то сумасшедшая, не очень адекватная роженица и ей приходится выслушивать её бред, но недолго, можно и потерпеть. Она как-то странно смотрела на меня, но потом не выдержала и как рявкнет:
" Что ты бред несёшь, подруга?! Какая такая работа?! Обыкновенная!
Г…но таскать за бабами - вот наша работа! И получать за это восемьдесят рублей! Ясно?! Лежи, молчи уж, слушать тебя противно! Уйти просто некуда, а так - я ненавижу свою работу! Таскаешь вас тут, туда-сюда, туда-сюда...
Было б куда уйти – ни минуты бы не задержалась...
Дура, что техникум не закончила, вот и приткнулась здесь. И детей родила раньше времени. Молодая была, глупая. Разве сейчас я бы такое сделала? Ладно, молчи, а то голова у меня сегодня болит от вас от всех ".
Я поняла, что она ненавидит свою работу и меня в эту секунду тоже.
В голове всплыла обложка из журнала "Здоровье" со смеющимся лицом женщины, держащей на руках очаровательного ребёнка.
Свою ущербность и недалёкость я осознала мгновенно.
В палату я заезжала с ещё более изменившемся сознанием.
Мой одноклассник, профессор –невропатолог, как-то сказал мне в разговоре, что я обладаю редким качеством видеть то, что не видят другие.
Это моё и счастье и страдание одновременно.
Может быть.
Мне сделали укол, дали жуткий хинный порошок в пергаментном кулёчке ( его надо было проглотить вместе с бумажкой почему-то), мензурку с жидкой магнезией и я немного поспала. Проснулась я от страшной боли в нижней части тела, такой невыносимой, что я чуть не подпрыгнула в кровати.
Легко обучаемая, я понимала, что лучше уж никого не беспокоить и терпеть, как только возможно.
В палате было двенадцать женщин, она была очень большая, почти с половину школьного физкультурного зала. Я невольно начала стонать от боли, не стонать было невозможно. Окружающие меня женщины никак не реагировали на мои стоны и это была самая желательная реакция,кажется, это их не раздражало.
Если удавалось забыться на короткое время, то тогда были передышки.
Нарастающая боль уснуть не давала.
Наступила ночь, в палате свет был выключен, только нянечка мыла пол шваброй в освещённом коридоре. Вот она зашла в палату и принесла мне компот в гранёном стакане. Как же хотелось пить! Ведь в желудке была только хина!
"Что ж ты стонешь так, голубка? Что болит-то ? Врача позвать?" - сочувственно спросила она.
От такого неожиданного проявления сострадания я даже забыла на секунду о боли.
И слёзы хлынули ручьём, закапали на линолеум под кроватью.
"Оооо… Погоди, сейчас врач придёт! Не плачь, миленькая моя, ещё знаешь сколько всего будет... тебе о молоке надо думать".
А я думала, мечтала, что ночью принесут мне сынулечку... Но спросить боялась, учёная уже была.
Раздражать очень опасалась. Каким-то шестым чувством чуяла, что на ребёнке может отразиться.
Нянечка привела врачей.
Пришли две женщины, осмотрели меня и сказали, что на следующий день переведут в другое отделение. А уж эту ночь придётся потерпеть.
Боль была очень сильной. Стон чуть-чуть помогал её превозмогать.
Женщины начали просыпаться и проявлять недовольство.
"Девки! Это ктой-то там стонет?"
"Да новенькую привезли после обеда".
"Это вон та, что ли?"
"Вроде сначала тихо лежала, а сейчас вот стонет".
"Чёй - то она? Не понимает, что ли, что она не одна здесь? Что нам спать нужно?! Скажите ей, кто там ближе? А то сейчас я встану и объясню, если так не понимает. А то –стонет! А мы что – не родили? Но никто что-то не стонет! Да притворяется она! Хочет внимание к себе привлечь".
"Ещё застонет – подойду и быстро заткну ей рот! Пусть только ещё пикнет!"
"Небось, интеллигентка! Они больно нежные!"
Мне подумалось почему-то, что хорошо, что мой ребёнок уже не в моём теле.
Странная такая мысль.
На следующий день меня перевели в другую палату.
Вот она уже была совершенно точно с физкультурный зал. Потолки – теряются в вышине.. Большие окна так расположены,что чтобы заглянуть в них, надо было вставать на стол и ещё на стул.
В палате был четырнадцать коек, на них, через одну, лежали шесть женщин.
Я была седьмой. Место моё было в самом дальнем углу от двери и мне это очень понравилось.
Очень неприятным было то, что потолки были не только слишком высокими, но и с глубокими, широкими трещинами, из которых потихоньку сыпалась штукатурка, покрывающая постели, тумбочки и пол.
Стены и потолок всё время тряслись от сильного движения транспорта за окном и, наверное, проходящих поездов метро под землёй.
Часто казалось, что ощущалось дрожание всего здания.
Первая мысль, которая пришла в голову, когда я всё это увидела – выйду ли и я отсюда живой до того, как здание рухнет?
Успею ли? Но я успела.