Часть I
Был удивительно тёплый сентябрь 1978-года.
Начался учебный год как-то очень удачно.
Мне дали пятый класс, любимый возраст, «пятачки».
Дети в этом возрасте непосредственны, характеры видны ярко, сердца восторженно принимают окружающий мир.
Жизнь бьёт ключом и счастье бытия заражает своей победительностью в каждом жесте, каждом слове.
Эти почти всегда смеющиеся, благодарные, открытые взгляды, улыбки, солнечными зайчиками играющие в совсем ещё детских лицах.
Нагрузка у меня была очень большая - двадцать четыре часа в неделю, классное руководство и продлённый день.
Стала я учительницей в моей родной французской школе, которую я закончила 8 лет назад.
Во второй половине дня мне нужно было гулять с детьми во дворе и я с удовольствием прыгала с ними через тяжёлую резиновую скакалку по кругу под ногами, громко приговаривала, подскакивая как можно выше: «Куколка-балетница, воображала-сплетница»,
Побаливал живот, но я не обращала внимания, думала, что надо зарядку делать и гулять побольше, поменьше за книжками сидеть. А когда гулять с такой нагрузкой? Может, смена времени года, может, съела что-нибудь не то в школьной столовой? Обычное дело.
Но вот появилось ощущение, будто внизу живота находится кирпич.
В Москве было единственное место, где можно было сдать анализ на наличие "ХГ" – « мышки». Так называли тогда тест на беременность на ранних сроках, считалось непозволительной роскошью (баловство одно!) и стоил денег.
Университетский проспект, дом четыре. Платная поликлиника. Туда ехали со всей Москвы, очереди занимали накануне с вечера и всю ночь, прячась от холода по подъездам, кто как, но выстаивали.
Я приехала туда к шести тридцати утра. Все дворы соседних с уникальной поликлиникой домов были заполнены женщинами, мечтавшими сдать такой анализ.
Риск не попасть был очень велик, а я почти падала, так хотелось спать.
Забрела в соседнюю парикмахерскую и легла там прямо на стулья в коридоре, уже всё равно мне было, что могут про меня подумать. Меня прогнали,конечно,не знаю уж, как выдержала.
Самое обидное, что на бумажке с результатом теста был поставлен штампик "СОМНИТЕЛЬНО".
Прошло ещё две недели, а боль в животе не утихала, становилась всё менее терпимой.
Врач-гинеколог, пожилая женщина, осмотрев меня в кресле, села за стол и сказала спокойно и бесстрастно:
« У тебя, деточка, пять недель беременности ».
Эти слова несколько раз прозвучали, потом гулко, как эхо, повторились во мне, я боялась поверить в их реальность, боялась переспросить.
На мгновение показалось, что я как бы вылетела куда-то из кабинета и воспарила. Сказать, что я мечтала о ребёнке – не сказать ничего. Всю свою сознательную жизнь я как бы готовилась к этому самому главному событию моей жизни... и вот – слышу эти слова.
Такие долгожданные и невероятные! С кресла я сошла совершенно другим человеком ... перемена произошла за секунды. Просто другая личность. Одно дело – я сама по себе.
И совсем другое - когда во мне УЖЕ есть ЖИЗНЬ ЧЕЛОВЕКА, моего ребёнка.
Это счастье не сравнимо ни с чем.
Мне жаль мужчин, им не дано это испытать.
Врач сказала, что мне обязательно нужно лечь "на сохранение".
Есть угроза, учитывая мою профессию, иными словами, прыгать через верёвочку с детьми нельзя.
На следующий день мы с мужем приехали в роддом номер один, находившийся за мостом у метро Электрозаводская.
До этого я читала в журналах «Здоровье» о прекрасных родильных домах, где работают опытнейшие врачи, об особых условиях, созданных там для будущих мам и новорождённых детей. Что-что, но вот уж родильный дом – святая святых. А как иначе может быть?!
Надо сказать, что мы жили в те времена как бы двойной жизнью. Реальность была одна, а информация об этой реальности была совсем другая. Общество постоянно как бы гипнотизировалось: «Вам хорошо, вам очень хорошо, вам просто отлично!» Так хотелось этому верить. А то, что виделось, слышалось ,переживалось - считалось очень временным и субъективным.
Так и жили. Случился у меня как-то приступ аппендицита. Привезли в больницу №19 на Красной Пресне (1972 год), поставили капельницу, положили на клеёнчатые носилки на метлахской плиточке у лестницы и... забыли.
Пролежала я так часа два, напрасно стараясь привлечь к себе внимание, как будто я лежала на вокзале, потом вырвала иголку и убежала. Была уверена, что позвонят, будут искать (из больницы сбежать - приключение, всё-таки!), но никто так и не позвонил, не бросился искать. То есть...Ладно, если обо всём задумываться... Моя мама так и сказала:"А как ты хочешь, мил-моя, это жизнь… А ты её не знаешь… Думаешь, ты нужна кому-то? Никому, кроме матери! Обошлось и слава Богу!"
Страха особого перед больницей у меня не было - у нас в семье слово "врач" равнялось слову "бог". Этот эпизод не произвёл на меня тогда особого впечатления, потому что мне было девятнадцать лет и море мне было точно по колено.
А вот родильные дома, я была уверена, должны быть идеальными - ещё бы не хватало, чтобы они не были идеальными!
Это – святое… В журнале "Здоровье" так и пишут: государство, мол, заботится и всё берёт на себя. Я верила.
Верить в хорошее вообще легко. Что-что, но уж это самое главное - вера.
Роддом оказался горой обломков, руинами, и я дёрнулась назад, когда мы с мужем его увидели. Но это были не руины, а восстановительные работы.
Внутри всё было иначе и я успокоилась.
Трёхэтажное старинное здание ещё довоенной постройки. На втором этаже- патология. Сохранение беременности. Сорок три женщины, три палаты. Две очень большие, как физкультурные залы, и одна маленькая – на четверых.
Счастье осознания того, что у меня будет ребёнок, было настолько ошеломляющим, что верилось в него с трудом.
Мне всё казалось, что – отнимут... Скажут, что ошиблись, мол, извините.
Меня так воспитывали – то, о чём мечтаешь или хочешь сильно – вот этого-то и точно не будет. Так и говорили–приговаривали:
" Мало б что б тебе хотелось… Ты жизни не знаешь!"
Утром в палату, где находились двадцать восемь женщин, пришли на обход врачи – молодые мужчины, человек восемь. Среди них было несколько грузин. Когда очередь дошла до меня, я, стыдливо натягивая на себя одеяло, пролепетала :« Доктор! У меня вопрос! А это правда, что я... беременна?»
Люди в белых халатах разом замолчали и уставились на меня с интересом, как по команде.
В огромной палате воцарилась тишина и все женщины тоже повернули головы ко мне.
Как только они-то услышали мой вопрос?
- А почему вы спрашиваете? - нервно сглотнув слюну, уставился на меня молодой грузин. Я такой вопрос слышу впервые.
-Ну, я не знаю... то есть, я понимаю, что это так может быть... но... только...если я и беременна, то, наверное, слегка совсем...
Я думаю, что я чуть-чуть... только чуточку ...беременна.
Именно такие слова я произнесла.
Железные панцирные кровати треснули и застонали от зазвеневшего колокольцами женского хохота, а врачи мигом отвернулись, зажмурившись и беззвучно трясясь.
Под жалобные взвизгивания скрипучих сеток я ещё пыталась объяснить, почему я так думаю, но врачи уже корчились и слушать не хотели...Или не могли.
Мне стало обидно. Нашли над чем смеяться. В моей-то голове был штампик "СОМНИТЕЛЬНО". Когда они ушли, я вступила в разговор со всей палатой, желая объяснить, почему я пришла к таким умозаключениям. Хохот стоял ещё полчаса и женщины начали меня умолять перестать рассказывать такие анекдоты , да ещё в таком месте... Обозвали Шехерезадой, но всё-таки задавали то и дело вопросы, а я отвечала искренне.
Каждый ответ сопровождался взрывом едва ли не истерического хохота.. На нас обратили внимание.
Зашли врачи и спросили, что за цирк такой у нас происходит.
Беременные, постанывая и держась за животы, показали на меня пальцем и сказали :"Уберите её ! Она нас смешит! У нас из-за неё выкидыш будет!"
Меня перевели в маленькую палату в тот же день.
В этой палате нас было четверо: три молодые, очень славные женщины, и я.
Одна их них была Надя, журналистка из Владивостока, родственная душа. Мы с ней сразу же решили выпускать юмористическую газетку для всего отделения под названием «Патологический листок» с лозунгом «Даёшь среднюю струю в узкое горлышко бутылки!»
Надя была остроумна от природы и мы были опасны друг для друга, потому что хохот не прекращался до глубокой ночи.
А беременным слишком много смеяться тоже нехорошо.
Первой неожиданностью для меня в этом роддоме было то, что там практически не кормили. Совсем. Считалось, что беременной женщине «есть кому принести».
Так и было. Специальная нянечка приходила для того только, чтобы разнести передачи. Телефон был один на всё отделение, разрешали разговаривать с восьми до десяти вечера, давая понять, что могут отнять такое баловство в любую минуту, что оказывают величайшее одолжение. Очередь на телефон занималась с обеда, говорить можно было не более трёх минут. Самое неприятное то, что врачи ничего не говорили и не объясняли.
Лежишь и лежи, помалкивай. Не ты первая в таком положении. Задавать вопросы врачу считалось признаком глупости и непростительным нахальством. Женщины сами рассказывали друг другу всякие страшные истории, делились знаниями и приговаривали, вздыхая с надеждой: «Ладно! Умереть не дадут!»
Почитать что-нибудь на тему вынашивания ребёнка, а, тем более, ухода за ним, было негде. Единственный источник знаний – журнал "Здоровье"
и опыт старшей женщины в семье. Я съездила специально на Фрунзенскую, в единственный в Москве магазин «Медицина», купила там толстенный учебник по акушерству и гинекологии. Прочитала его по диагонали и отложила в сторону.
Читай- не читай, а что будет, то и будет.
И вот этот день настал, главный в жизни каждой женщины. За две недели до этого дня я пришла в какое-то необычайно спокойное состояние.
Думала- чем ближе, тем тревожнее и страшнее, а получилось- наоборот.
Необыкновенно ясное, умиротворённое состояние, какое-то разлитое ощущение блаженства во всём теле. Днём я пошла прогуляться по улице Горького- на этот период мы переехали к тёте, маминой сестре, которая жила рядом с Белорусским вокзалом, потому что у нас не было телефона, а у неё был. Ярко светило апрельское солнце, запах свежего асфальта, раскатываемого у дома. Я напевала "Аve Maria", пытаясь представить моего будущего ребёночка, как я уже совсем скоро его увижу.
У Маяковской пришлось вернуться. Нарастало странное очень ощущение...какой-то невесомости, как будто меня приподнимают, как Винни-Пуха, над землёй на воздушном шарике… Наступала ночь. По телевизору начали показывать концерт группы АBBА. Это означало канун Пасхи. Всегда накануне Пасхи показывали что-нибудь такое, чтобы отвлечь молодёжь от всяких "глупостей".
В те времена телевидение прекращало вещание к двенадцати ночи, людям всё-таки на работу вставать утром, а тут было послабление.
Я смотрела концерт, пританцовывала в такт музыке, кружа по ковру, прислушиваясь к странно- удивительному состоянию тела. Так странно - ни стоять, ни сидеть, ни лежать не могу, а хочу подняться куда-то вверх, буквально прижаться к потолку, только потолок мне показался уж очень низким.
Времени было уже около двух часов ночи и я прилегла на бабушкину высокую кровать с двумя перинами.
И вдруг - стук.
Стук, именно глухой стук. Внутри меня.
Этот звук внутри...Полилась тёплая чистая вода...
Головка ребёнка ударилась о кости малого таза и прорвался плодный пузырь.
Началось...Вот оно...!
Собралась вся предельно.
Внимательна и торжественна...
Как хорошо, что я в бабушкиной кровати!
Моей такой любимой и родной, такой добрейшей и так любящей меня бабушки...
Всё будет хорошо и это даже символично.
Позвала тётю Таню.
Она побелела и деланно, дрожащим от волнения голосом, начала приговаривать:
«Ну, вот и хорошо...Всё так и должно быть...Сейчас, сейчас...вот, надеваем гольфы...Ты уже их приготовила...Скажи только, может,ещё что–нибудь нужно? Всё уже давно было готово, конечно.
Зашёл в комнату муж.
Стараясь не показать волнения, тоже зачем-то спросил, чем помочь.
Я виновато ответила:
-Ну, вот...не дала я вам концерт досмотреть. Когда ещё покажут..."
Скорая приехала минут через двадцать, тряский и дребезжащий микроавтобус.
Представлялось мне, что сейчас меня встретит ласковый врач, приободрит, вокруг будут сёстры в белых халатах с добрыми лицами и всё будет нормально.
А я уж постараюсь.
Начиталась статей в журнале Здоровье и верила, что всё так и будет.
Завтра уж точно я увижу.
ЕГО...Или ЕЁ...
Муж имя нашего сына назвал сразу, как только я ему объявила о том, что у нас будет ребёнок.
Имя девочки не обсуждалось.
Нет, такое счастье невозможно пережить.
Как бы сердце не разорвалось.
Роддом имени Грауэрмана – стариннейшее здание в начале Калининского проспекта. В этом роддоме родилась сестра моей мамы, сохранилось письмо бабушки, в котором она пишет свой матери,как Алёше, её мужу, трудно было найти лошадей в этот мартовский день, потому что мостовая была залита растаявшим снегом.
Высоченные потолки, семь метров, кажется, огромные, очень высокие окна.
Было что-то мистическое в этом здании. Тяжёлые двери открылись и меня передали "с рук на руки" с сопроводительными документами.
Я поднялась по ступенькам без всякого сопровождения и вошла в кромешную тьму коридора.
Стою одна, муж остался внизу, ему не разрешили идти дальше.
Через какое-то время в приёмную комнату вошла заспанная пожилая женщина, хмуро взглянула на меня и взяла медицинскую карту. Она не произнесла ни единого слова.
Я спросила:
"Раздеться можно?"
Молчание.
"Щас посмотрим, мож, и не примем йищщо…
Сразу ей прям раздеться! Шустрая больно!"
Она ушла куда-то вглубь, вернулась с тёмно-бурым халатом и мужскими клеёнчатыми тапочками в руках.
"Давай, раздевайся! Иди в душ, вот тебе пелёнка, вытрешься ею, но не бросай, на ней и рожать будешь. Нет у нас пелёнок!
И вообще… чёй-то ночью-то привезли? До утра не могли потерпеть?!"
Про романтические совпадения с бабушкой и местоположение роддома я забыла мгновенно,но приготовилась повиноваться. Воспитание пригодилось.
Я вошла в предродовую палату, крошечную, без окна, смежную с родильным залом.
В этой палате стояли три узкие коечки, две рядом и одна в углу. Коечки были свободны, а в углу лежала женщина-армянка.
Вошла я в эту предродовую палату с благоговением, тихо сияя счастьем.
У меня ничего не болело.
В ту же секунду я увидела ярко-жёлтый электрический свет родильного зала, кусок белой кафельной стены.
Боком к проёму стояла очень крупная женщина, похожая на Ивана Поддубного, силача и артиста цирка. Её лицо было свекольного цвета, чёрные прямые волосы прилипли к щекам.
В руках она держала, как щит, большой, жёлтый, эмалированный таз. Но самым ошеломительным было то, что она почему-то изрыгала густым басом какие-то жуткие проклятия, так, будто перед ней был кто-то виноватый и никак не понимал её приказов.
В первое мгновение мне показалось, что идёт какая-то страшная драка или скандал, женщина истерически выкрикивала матерные слова и, из-за того, что мне не было видно, кто там был перед ней, я решила , что происходит что-то, связанное с прорывом канализационной трубы или батареи, произошла какая-то страшная катастрофа, а я тут совсем некстати очутилась....
Происходили роды.
Роженицу видеть я не могла и это было моё счастье.
Вдруг раздался нечеловеческий, , точнее, звериный крик и... вскоре всё затихло.
Акушерка начала громко и смачно, с матерком, отчитывать роженицу, ругая её за то, что та чего-то там неправильно делала.
"Чёарёшь, дура!!! Ох, и надоели мне эти бабы ненормальные, психованные!
Ни хера не умеют дышать! Как ребёнка-то будешь растить, корова ты недоенная!!!"
Почему-то подумалось, что я никогда до этого не слышала тех выражений, которые так и сыпались из акушерки–Поддубной.
Ах, вот она, жизнь, оказывается, какая! Настоящая.
Вот о чём мне мама всю жизнь твердит...
Я молилась внутренне о том только, чтобы услышать крик ребёнка. Но там настала странная тишина...
Ко мне подошла пожилая санитарочка с гранёным стаканом в руках. В зеленоватом стакане была какая-то маслянистая прозрачная жидкость с пузырьками, без запаха. Грузная одышливая бабулечка с бесстрастным, как у китайских кукол, монголоидным лицом, помешивала это странное вещество деревянной палочкой.
Я спросила, что это такое.
Она равнодушно ответила:
"Не хочешь – не пей",
и повернулась, унося стакан с вазелиновым маслом.
"Нет, нет! Что вы, что вы! Давайте, я выпью, если так надо"
Я выпила залпом весь стакан и, как ни странно, ничего особенного не почувствовала.
Хорошо, что я не знала, что это такое.
С этого момента про меня как бы забыли.
Сделали какой-то укол и я заснула. Очень была рада, что роды, кажется, начнутся, когда ночь уже пройдёт.
Больше всего я боялась родить ночью.
( продолжение следует)