На золотом краю России - 11
На золотом краю России,
За далью половецких веж -
Мой инкубатор самостийный
И родина моих надежд.
Наша семья к зиме успела переехать жить из домика у весовой на «инвалидовке», в хату на углу улицы Октябрьской и 15 линии – на «нахаловке». Не знаю, почему юго-западная часть Армавира называлась «инвалидовкой», а вот почему юго-восточная часть носила хулиганскую кликуху «нахаловка» - знаю, слышал от взрослых.
Когда-то городская черта была по улице Пугачёва. А так как на хлебную Кубань время от времени происходила интервенция голодающей России, то горсовет запретил строительство жилья на юг от улицы Пугачёва. Но! Был нюанс. Если нахалы – «захватчики» в течение одной ночи возводили очаг с трубой, т.е. печь, то его уже не разрушали. А это означало, что можно было жить и постепенно расширять строительство. Глухо протестуя, горсовет даже названия переулкам не давал, а так: «1 линия», «2», «3» и т.д. Экспансия «захватчиков» докатилась до крутого обрыва к ложу Урупа и закончилась 21-й линией. Народ на «нахаловке» селился лихой, отчаянный, а ко времени нашего переселения на 15 линию лихости у поселенцев поубавилось, но остался характер: хитрый, вороватый, наглый.
Зима в 46-м пришла на Кубань небывалая: снега глубокие, чистые с синевой, как подсиненные простыни. И хрустели крахмально. Между хатами не тропинки утоптанные – а траншеи снежные. От белизны – ломота в глазах и радость. Небывалая летняя засуха извинилась снежной зимой.
Но чего стоили эти поздние извинения, если хлебА и корма выгорели, а огороды изжаждав влаги, обесплодили?
Не помню деталей и последовательности, не понимаю, как в короткий срок это могло произойти, но в течение полугода мы сменили два места жительства: из домика на окраине у весовой мы переселились на угол Октябрьской и 15-й линии, а оттуда на улицу Ленина в хату под номером 371. Переселились надолго: там прошло моё остаточное детство и все годы отрочества – до самого 1953 года.
Итак, зима 1946 года. Таких снегов и такой зимы я не видел потом ещё 20 лет. В 1966 году, переезжая жить в Челябинск, я заехал к своему другу, жившему в деревне Тургояк. Белизна снегов слепила. Снега, по-деревенски, были глубокими и чистыми. И не было холодно! И это удивительно. Так было и в 1946 г. Только цвет снега был холодным, а я - маленьким.
А вот 47-й год… Надо было бы написать: «А 47-й!» - именно с восклицательным знаком. Событийный. Переломный. Эмоционально насыщенный. Память ломится от фактов, как прилавок от товаров.
Зима ушла, не знаю как. Наверное, была вытеснена бурной весной ещё в конце февраля: на Кубани это нормально. Не помню. Но лебеда вдоль Вонючки стояла мощная и сочная. Вонючка – искусственная река – ручей: слив отходов из боен мясокомбината. В 1946 году комбинат приступил к обработке животного материала и выпуску колбасной и мясоконсервной продукции. На открытие приезжал сам «всесоюзный староста» - «дедушка Калинин». Предприятие постепенно становилось многопрофильным и, возможно, безотходным. Кроме разнообразной мясной продукции выпускал костную муку, костяные гребешки и пуговицы. Горы брака (пуговицы одно- и двухдырные, а то и совсем «слепые», несуразные гребни и гребешки) росли на территории комбината и около. На 19 линии, недалеко от нас, жил и специалист по обработке костей: Толя – гребешечник : двухметрового роста, худой, костлявый, улыбчивый - сам как расчёска. Его жена ШурАня, женщина яркая, плотная, с чёрными бровями и зелёными глазами говорила: «Мои глаза модные. В Ленинграде за этот цвет глаз стреляются». Значит семья Толи-гребешечника тоже пришлая, не с Кубани, как и многие на «нахаловке».
При забое скота – много крови. При разделке туш – тоже. Водой из шлангов кровь и мясная мелочь из боен смывалась в водостоки, трубы и выводилась за пределы мясокомбината. И там, по предназначенному руслу, текла бурая жижа до самого впадения в Уруп. Запах от этой речки-кровянки был специфический, а потому название она получила – Вонючка. Путь у Вонючки был длинным: вдоль железнодорожного полотна в направлении Баку почти до самого Урупа, резко поворачивала влево и, повторяя контуры древнего русла Урупа, вдоль высоких круч, между окраиной «нахаловки» и «нечаевскими огородами» текла почти до самого впадения Урупа в Кубань – до гончарки. (На месте гончарки в шестидесятые годы вырос трубо-керамический завод, от которого к концу 90х остались битые черепки.)
Начинаясь бурным потоком – ручейком, Вонючка постепенно замедляла свой ход, подпитываясь ручьями и ключами, и при впадении в Уруп уже была речушкой 8-10 метров в ширину, спокойной и даже прозрачной. Получалось так, что Вонючка охватывала южную окраину «нахаловки» полукольцом: истоки её находились напротив 15 линии на западе «нахаловки», а устье – напротив 18 линии с восточной стороны.
Так вот: весною и летом 1947 года лебеда по берегам Вонючки стояла мощная и сочная. Молодые стебли ломали и варили. Вонючка подкармливала людей в 47-м не только лебедой. Люди с сачками из проволоки и марли стояли вдоль русла речки-кормилицы по обоим берегам. Дежурили постоянно. А в дни забоев скота особенно много было народу. Вылавливали кусочки мяса, жира, отходы ливера и кишок. Места поближе к истоку были наиболее «хлебными», а потому возникали ссоры и даже драки. Выловленный махАн (так называли выловленные в Вонючке отходы) мыли, обрабатывали, варили, ели.
Спасибо этому кровавому ручью: многим он помог в 1947-м.