Бабушкина квартира в нижнем этаже пристройки к пятиэтажному дому в Солянском тупике выходила тремя окнами на Храм Всех Святых на Кулишках, заколоченный досками, разрушающийся и заброшенный.
Двери двух соседних комнат в квартире выходили в махонький четырёхметровый коридорчик ведущий в кухню, через которую выход был в «сени», смежные с другой квартирой.
Там жила "Катя Кривая", не очень понятная женщина с головой, закутанной в тёмно-коричневый платок.
Я ни разу не слышала, чтобы она произнесла хотя бы одно слово...
Коридорчик назывался проходной комнатой, в ней мне ужасно нравилась таинственная ниша в стене, выходящая в арку дома. Она было заложена фанерками, что создавало атмосферу тайны, хотелось думать, представлять себе, что же там, за стеной, происходит. За бутафорским окошком мне чудился волнующий мир, такой, пусть маленький, пусть только мне открывающийся, но существующий мир, как на сцене таинственного театра...
А на самом деле, в реальности, за толстыми кирпичами арки находились баки для помоев, куда выносили «поганое ведро».
Когда мне в жизни начинает что-то «казаться» или « мерещиться», я хватаю себя "за шкирку", вспоминаю это заколоченное окно - не путаю ли я желаемое с реальным? Путаю! По сегодняшний день!
В крошечном тамбуре -переходе в большую комнату, предоставленную моим родителям, находилась настоящая печь, с синенькими глазурованными изразцами. Интересно, в каком году был построен этот дом? Наверняка,не позднее XIX века. И эта печь была безмолвным наблюдателем жизни в доме... из того времени.
И вот, самое интересное, когда, по обыкновению, меня оставляли дома одну, я любила подходить к этой печи–колонне и прижиматься к ней, как к доброму человеку, как я прижималась к своей бабушке…
Мне казалось, что эта печь была свидетельницей того времени, всех живших в этом доме до нас, всех бабушкиных бабушек и дедушек. На лёгком деревянном круглом столике на одной ножке стояла фотография бабушкиной мамы в рамочке под стеклом,на кружевной салфеточке. Я всматривалась в её красивое, строгое лицо из другого совсем времени и будто ощущала связь, такую естественную, с моей... прабабушкой, даже тихонько что-то говорила, что-то спрашивала у неё. В большой комнате, сразу слева от двери, всю стену до потолка занимал старинный тёмно-коричневый, почти чёрный,дубовый буфет со множеством шкафчиков и ящичков. На каждой дверце - резные гроздья винограда, стебли растений и цветов. Для меня это был тоже целый мир, будто стены и декорации театра... В одном из многочисленных шкафчиков я обнаружила подшивку журналов "«Нева» и «Сборник сказок». Вот где было наслаждение и восторг!
А какие там были иллюстрации! Совершенно естественно я переносилась в столетие назад благодаря этим книгам и очень хорошо себя там чувствовала. Была там такая сказка- «Ворчун-гусёнок», со стихами, с чуть ли не "сюрреалистическими" иллюстрациями – гравюрами Гюстава Доре. Видя мою страсть к чтению, бабушка решила обучать меня французскому языку всерьёз.
Отправились мы с ней на Кузнецкий мост покупать французско-русский словарь.Больших не было, купили маленький, толстенький серый томик. Пришли домой и я сразу бросилась заводить тетрадочку для слов. Первое слово, которым я заинтересовалась, было слово «мальчик». Откуда я знаю, почему именно это слово.Поразил знак седий в букве «с» и я приуныла. Подумала, что всё-таки не так-то просто будет выучить этот французский язык. Нужно будет много учиться - неужели у меня это получится?
На Кузнецкий мост и в Столешников переулок мы с бабушкой ходили часто. Путь лежал через «Детский мир», воплощение рая для детей в нашей стране.
Празднично-волнующее место, совершенно особенное, непередаваемый запах: по-столичному респектабельной кондитерской, благополучной жизни.
Аромат кофе, дорогих свежих пирожных, красивых коробок конфет и, конечно, чая. Всё это бабушка не покупала, дороговато было для нас. Особенно мне нравились прикреплённые к конфетным коробкам пластмассовые куклы, перевязанные ленточками.
Я не просила никогда ничего, не могла же я ставить бабушку в неловкое положение.Мы просто гуляли там, всё время встречая её знакомых и подруг. Бабушка любила заводить меня в кафе на улице Горького и угощать мороженым. Я преисполнялась нежностью и благодарностью к своей бабушке, любившей меня так, что она даже не в состоянии была ни в чём мне противостоять. И я, как любой, наверное, ребёнок в этом возрасте, ориентировалась правильно в обстановке и пользовалась ситуацией на всю катушку.
На улицах народу было немного совсем и машины были очень редки. Это были 1959-1960-годы.
Меня выпускали погулять, но « только ни в коем случае не за ворота!». Воротами назывался конец крошечного тупичка, длиной всего-то метров тридцать, выходивший перпендикуляром на улицу Солянка.Но как можно человеку запретить интересоваться Вселенной? А весь мир, вся Вселенная для меня были именно там, за этими «воротами». А край Земли обозначался летящими в вечереющем небе голубоватыми светящимися буквами «Детский мир». От одного вида этих волшебных букв, за которыми было бесконечное небо, захватывало дух…
Я могла подолгу, не отрываясь, смотреть на них, уносясь мечтой о других мирах, представляя себя взлетающей с крыши этого величественного здания прямо в космос.
Не жить же всю жизнь на Земле, понятно, что это – временное состояние. И вот я однажды не выдержала и ... отправилась в этот Волшебный мир,который находился на площади Дзержинского. Шестилетняя девочка зашагала смело вверх по Ильинскому скверу, смеясь тихо от счастья и обретённой свободы.
Какое это потрясающее ощущение – Свобода! Полёт! Воспарение!
Вот я и вышла к площади. Вокруг чужие взрослые люди, детей не видно вообще. Никого. Как в чужой стране. Дети – граждане другой страны среди взрослых. Стало как-то неуютно и тревожно. Я подумала о бабушке. Представила, что она будет меня искать, наверное, даже заплачет от горя и беспомощности. Сердце ухнуло от острой жалости к ней и я заспешила назад. Явилась в свой двор как ни в чём не бывало. Бабушка, правда, спросила, внимательно и задумчиво глядя на меня:
А что это я, Валечка, когда выглядывала в окно, тебя там не увидела?
Я промолчала, потому что в горле и груди как-то всё неожиданно закаменело, так, что выговорить что-нибудь было невозможно, не смогла я ничего ответить.
Тайну пришлось в себе носить целых три дня. Но я помнила , как в «Незнайке в Солнечном городе» говорилось о лжи и больше не выдержала напряжения. Скрыть «преступление» ещё хуже, чем солгать. Это было выше моих сил. На третий день призналась бабушке во всём.
Она заплакала и долго ещё , до самого вечера, у неё как-то неожиданно в глазах появлялись слёзы. Попросила не говорить маме. Ну, я же не дурочка была всё-таки. Так и осталась это только нашей с ней тайной.
У меня была самая лучшая на свете бабушка.