ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
Людочка с трудом привыкала к новому месту жительства. Посёлок, в котором жила её тётя, почти вплотную примыкал к границам Рублёвска. И здесь, по трассе к очередному райцентру спешили автобусы и автофуры.
Близость некогда презираемых сестёр слегка успокаивала. Без волос и с испуганным лицом она почти ничем не отличалась от них. И теперь страшный морок капризной королевской дочери стал медленно таять.
Почти растаяла и её трусливая и воняющая калом антагонистка. Здесь все были одинаковы, и не было пошлого деления на чистых и нечистых. Это понравилось душе Людочка. Та расправлялась, постепенно забы-вая о своей прежней скукоженности.
Степан Акимович смотрел на своего зятя по-другому. Он уже прощал ему рабочую простоватость, Этого человека интересовало только одно, его медленно, но неуклонно крепнущее хозяйство.
А муж сестры не спешил восторгаться своим шурином. Он видел, что Степану Акимовичу неловко, что он сидит на стуле, как на жаровне и делает вид, что изнемогает от отсутствия времени для перекура.
«Ладно, может, покурим, а… - шепнул он в ухо Степану Акимовичу. - Девочки тут пока приберут. А потом чая попьем, а?»
Степан Акимович согласился. Он предполагал, что из курева у этого простака только «Беломор», но и делиться дорогостоящими американскими трубочками с табаком не хотелось.
Но сестрин муж был равнодушен к «Кэмелу».
«Значит нашлась. Лихо там её обработали…» - проговорил зять, затушивая спичку.
Степан Акимович не хотел показной жалости. Он понимал, что внешний вид дочери должен вызывать подобные чувства, но как же теперь объяснить всё то, что так некстати произошло с его Людочкой?!
Он вспомнил прежние приезды в этом дом, Приезды по делам. Совсем близко от этого посёлка прода-вались пустующие земельные участки и он подумывал вложиться в недвижимость, посоревноваться со своим шефом в роскошности и дороговизне собственного коттеджа.
Зинаиде было мало городской квартиры и дачи. Она мечтала о настоящем загородном доме – что-то среднее между коттеджем и особняком уже витало в её воспаленном мозгу.
Но сестра отговаривала Степана Акимовича от неразумного шага.
«А ты погоди деньги на ветер бросать. Сначала с этой змеюкой развяжись. Ой, не по уму ты братец живёшь, не по уму. И зачем эта дрянь тебе. Чего ты от неё имеешь. А ведь сидит, как пиявка, ничем её не ско-вырнёшь. Ты бы о дочке подумал. Не ровён кто-либо проговорится, или сам сболтнешь невзначай. А ведь она у тебя малохольная. Сбрендит, что потом по больницам бегать станешь…
- Ты о своих дочках подумай.
- А что мне о них думать? Они хотя и лысенькие, а живём мы душа в душу. И никаких тайн особых у меня от них нет. Это ты вот на пустом месте такую канитель разводишь. И что этот самый Исидор тебе помог?
- Да так…
- Неужто ты пропал бы, при советской-то власти?! А ты, как щенок глупый в мешок полез. Вот не ду-мала, что у меня брат – дурак. Этому козлу старому ребра жалко стало, а ты тут как тут. Ты бы не глупил бра-тец, неровён час всё ведь наружу выйдет.
- Да как теперь скажешь?
- А так. Выпей для храбрости, да и скажи, нечего вилять. А то судьба сама тебе сюрприз преподнесёт. Будешь локоточки кусать – а поздно. Бог ведь неправды не любит, за неправду он больно бьёт.
Сестра оказалась права. Он сам загнал в эту западню, оттягивая неизбежную развязку. Даже когда при-ходил на районный почтамт за письмами от Алевтины он чувствовал какую-то фальшь в своём страхе.
Работники почти принимали его за двоежёнца. Они с какой-то брезгливостью рылись в кипе получен-ных до востребования конвертов, и найдя нужный с жалостью смотрели на получателя.
Он смотрел на себя со стороны и ужасался. Ужасался своей бесцеремонной трусости. Ведь всё могло быть иначе, честнее. Не надо было даже притворяться влюбленным.
Он получал эти редкие письма, и воспринимал своё сожительство с Зинаидой, как очень важное госу-дарственное задание. Она была его супругой понарошку, а вот настоящая до поры до времени жена была в том знаменитом купеческом городе на месте слияния Оки и Волги.
Но теперь не было причин притворяться дальше. Теперь он был свободен от всех обязательств, но он не хотел ни скандального развода. Не желал он и смерти Зинаиде. Хотелось простого выхода из этого опосты-левшего ему болота.
Людочке нравилось делать то же самое, что делали её кузины. Только противная в своей жесткости одежда слегка смущала её. За почти полтора месяца наготы она отвыкла от прикосновений тканей.
Но было как-то неловко снять с себя всё до последней нитки. Словно бы она была той самой несчаст-ной Наташей, которую со смаком оголяла зловредная дворня. Вероятно, и она сама, Людмила Головина, была такой же Наташей залетевшей не по чину высоко.
«Я же незаконнорожденная. Мы обе такие. Я и Лора. Вот поэтому меня и похитили, ведь тех, кто рож-дён вне брака, обычно не любят.
Ульяна и Люба старались не напоминать этой унылой гордячке про прежнюю непокорную гордели-вость. Не стали колоть ей глаза своей мартовской наготой, когда она посмеивалась над их лысыми головами и чересчур простоватым телосложением.
От одних только мыслей о самозванстве у Людочки чесалась попа. Она догадывалась о причине этого противного зуда, будучи рабыней, она заразилась глистами, ведь почти все ели свою кашу немытыми руками, набивая животы по примеру проголодавшихся дворняг.
Особенно усердствовала всегда злая и голодная Ирина. Она не знала, что для неё важнее набить свой живот или повеселить глаза чужим унижением. Вероятно, ей хотелось, чтобы перепуганная скромница навали-ла кучу прямо в эту противное лукошко, замарав своим псевдо куриным помётом чужие яйца.
Теперь в этом доме было трудно отвыкнуть от почти въевшихся в память привычек. Они были также привычны, как смесь ароматов химикалий и собственного давно опостылевшего дерьма, дерьма, которое она могла различить, как какой-нибудь дегустатор духов. Она могла отличить запах горохового дерьма от кашеоб-разного. Дерьмо от макарон пахло особенно сладко, оно было самым ароматным, и теперь Людочка вновь ста-новилась немного Какулькой, предвкушая чем будут пахнуть какашки её сестёр.
«Сейчас всё здесь уберём и пойдём в баню. А чай потом будем пить перед сном…», - проговорила ско-роговоркой Ульяна.
Людочка вздрогнула. Это напомнило ей рассказы отца о службе в армии. Она, действительно, чем-то напоминала оторванного от матери салажонка, только без члена и с довольно красивыми грудями почти что третьего размера.
«А если бы нас тоже заставляли служить. Чтобы всё было по-честному».
Она вдруг вспомнила испуг на лице маленького кудрявого Миши Гейфмана. Он куда-то пропал после восьмого класса. Кто-то говорил, что его увезли на ПМЖ в Израиль, кто-то намекал, что отец просто посчитал опасным держать своего сына среди русских детей. Миша Гейфман панически боялся армии. Он был уверен, что будет ограждён от этого ужаса студенческим билетом и налегал на науки. Но его всё равно заставили пойти в Рублёвский горвоенкомат.
Девчонки в классе говорили, что там мальчишек заставляют стоять голыми. И что у них, словно пере-зревшие баклажаны тихо и мерно покачиваются члены. Людочка сама не знала, что заставляет её прислуши-ваться к этим глупостям, но она отчего-то очень живо представила эту картину. И даже пожалела, что не виде-ла никогда члена кудрявого Миши.
Он был не похож на других мальчишек. Казалось, что он переодетая девчонка и никакого члена у него нет и в помине. Зато Людочке было ужасно интересно посмотреть на голого Мишу. Она вдруг поняла, что они живут только для одного – удачного соития.
Учительница биологии часто говорила, что животные погибает, совершив это страшное таинство, что размножение - это и благо, и проклятье в то же время. Что это достойно только тех, кто живёт инстинктами.
Баня у тёти была бревенчатой и напоминала забавный парковый домик. Людочка слегка занервничала. Войдя в предбанник, она ощутила, как торопливо бьётся её сердце.
«Ну, что ж раздевайся. Только у нас нет купательных рубах…» - проговорила Любовь.
Людочка сбросила одежду и тупо зарозовела, стоя, как маленький солдатик. Ей было не стыдно, и это равнодушие к собственному телу слегка удивило сестёр.
«Ты, что правда там в таком виде ходила? – спросила Ульяна, немного стесняясь своего похожего на кусок лишайника лобкового кустика…»
«Угу… А вам, что – слабо?»
- Да, не в принципе. Только ведь это на тебя совсем не похоже. Ладно, когда жарко сильно станет – кивнёшь, вот на голову надень, а то напечёт.
Людочка лежала на полке и терпеливо сносила хлещущие удары берёзового веника. По сравнению, с лозиной в руках безжалостной Ирины это орудие казалось обычной метёлкой для пыли. Она и стонала лишь от удовольствия, чувствуя, как с её кожи исчезают следы заточения.
Сёстры старались, как могли. Людочка была благодарна им. Сквозь жуткую коросту стыда поглядыва-ло то, что делало её в глазах отца настоящей принцессой.
Только теперь ей было уже не до игр. Надо было думать о будущем, о том, как перейти неизбежный Рубикон взрослости, и выйти в то море, в каком давно плавал её отец и все взрослые люди.
«Я стану взрослой, стану. Всё будет хорошо. Даю честное слово, что больше не назову себя Принцес-сой. И с чего я это только взяла. Подумаешь, что у меня светлые волосы. И как глупо, как глупо…»
Она стал намыливать своё тело и удивляться тому, как много серой воды стекает с него. А ведь я мы-лась дома, пока не было Зинаиды Васильевны. Неужели на мне будет так много грязи.
Сёстры мыли её, словно найденную на пожарище дочь полка. Мыли и старались не замечать её худо-бы. Людочка старалась смотреть себе на ноги, а в один из мгновений деловито и спокойно потревожила указа-тельным пальцем левой руки свой изнеженный анус.
За вечерним чаем Степан Акимович старался не тревожить дочь взглядами. Он смотрел на обстановку гостиной, словно бы актёр из массовки с какой-нибудь единственной репликой или жестом.
Людочка была довольно сегодняшним днём. Сёстры стёрли с её тела остатки Принцессы. Так же как играющие в лотерею люди стирают с игрового поля защитный слой. И она оказалась обыкновенной пустышкой с окончательно выпрямленными извилинами.
Она вспомнила, с какой жалостью смотрела из-за спины Лоры на несчастную поруганную Наташу. А Лора, как она когда-то тупо лыбилась.
Тогда, три года назад, будучи тринадцатилетней дурочкой, она радовалась шоколадным конфетам. И то, что девушку подло обманули и обобрали, до неё просто не дошло. Она даже расхохоталась, увидев Наташу без шёлкового платья и злорадно подумала: «Надо было с неё ещё панталоны и рубашечку снять!».
А ведь и она сама стала такой же дворовой девкой, она бездумно щеголяющая в шелках…
Степан Акимович был рад тому, что он наконец обрёл свой дом. Он вдруг стал немного моложе, слов-но б время пошло вспять, и он из мужчины был готов вновь стать юным и радостным студентом.
Уезжая в банк на автобусе, он уже думал, как вернётся. Как станет помогать зятю и слушать его рас-сказы о жизни. А затем будет радоваться тому, что его дочь рядом с ним.
Отсутствие Лоры немного напрягало. Он готовился перейти на новый уровень, сделать всё от него возможное для того, чтобы его настоящая избранница вернулась к нему и простила за всё. За всё…