Город был очень молодой и совсем без окраин. Сразу за девятиэтажками поднималась заросшая сопка, на склоне которой кому-то пришло в голову установить колесо обозрения. С него остров белых домов в голубом океане тайги оказывался, как на ладони. И никаких вам труб, отвалов и цехов, уродующих ландшафт. На вопрос непосвящённого: Чем вы тут занимаетесь? - местные жители пожимали плечами и отвечали: Просто живём.
Никому и в голову не могло прийти, что под сопкой гудят трансформаторные подстанции, излучают голубое свечение реакторы, жужжат электрокары и тренькают звонками бесчисленные велосипедисты в белых чепчиках и пилотках.
Первые ночные заморозки запалили тайгу золотом берёз и оросили рябиновым вином. Просторы волновали душу и влекли ввысь.
Это была моя первая осень в здешних местах, а жена, так вообще, только вчера прилетела с закопченного Тагила. Чтобы показать ей во всей красе край, ставший отныне родным, уговорил её прокатиться на гигантском колесе. Подсадил в одну люльку, а сам с дочкой на руках заскочил в следующую. Шаткая конструкция, - сиденьице и цепочка с крючком,- приподняла нас над землёй.
- Паша! Ксюшу крепче держи, она вертлявая! - Напутствовала, будто на прощание, жена.
Очень скоро опрометчивость затеи стала очевидной. Но обратного пути не было. Колесо вращалось медленно и неумолимо, люди внизу превращались в человечков, а в руках моих ерзал и недовольно сопел полутарогодовалый ребёнок.
За два дня Ксюха ещё не успела ко мне привыкнуть: куксилась и вертела головой, разыскивая маму. Красоты природы её не трогали, высоты она пока не осознавала. Мне же от одной мысли, что она может вывернуться, выскользнуть из рук, становилось не по себе. Не отвлекаясь на пейзажи, я сосредоточил на ней всё внимание, ласково и, как бы шутя, сдерживая нарастающий напор.
Достигнув вершины, едва отметил, что половина мучений позади, как мир вокруг замер. В тишине слышно было поскрипывание люльки на ветру. Да хлопанье крыльев, пролетавших рядом ворон.
- Паша! - Обернулась жена, - почему мы остановились?
Услышав взволнованный голос, ребёнок, наконец, увидел маму и изо всех сил потянулся к ней. Этого я больше всего боялся.
Солнце скрылось за тучей и потянуло осенним холодком, особенно чувствительным под небесами. Преодолевая тревогу, к которой дети чувствительны так же, как и животные, я запел про «голубой вагон, который качается, … ну зачем же это не кончается,... скатертью, скатертью что-то там стелется и упирается прямо в небосвод, будем тут болтаться год...».
Но обмануть её не удалось: Ксюха стала извиваться, выворачиваясь из рук и орать: «Мама! Мама!». Я никак не ожидал такой мощи в этой крошке. Удерживая её, не соизмерял сил и прижимал крепче, чем нужно, отчего она била меня, царапалась и рвалась на свободу. Кричать вниз и ругаться я не мог, чтобы не довести её до истерики. Из последних сил обнимая, «шутил» и горланил песни, надеясь успокоить её и привлечь внимание тех, кто внизу. Поразило, что там наши крики не нарушали спокойствия, никто не махал нам руками, не спешил на помощь. Вместе с отчаянием я испытал чувство полнейшего одиночества и беспомощности.
Не помню, сколько времени болтался под небом, удерживая на руках мокрую, посиневшую от крика и холода дочь. Мне показалось вечность. Когда тронулись с места, я не поверил, думал поплыло в глазах.
На земле меня качало и я опустился на ближайшую скамейку. Долго не мог разжать рук, чтобы отдать матери зарёванного, в соплях ребёнка.
А вокруг смеялись и прогуливались, ели мороженное и пили пиво красиво одетые чужие люди.