Она заявила о себе еще до рождения. Я увидела это на УЗИ, где Туська, в отличие от других младенцев, свернутых тугим клубочком, плавала в мамином животе, растопырив пальчики.
К моменту ее появления на свет я опоздала, отвозя Бу к бабушкам, и увидела уже завернутую в одеяльце Туську на руках счастливого отца, по лицу которого катились слезы.
Она походила на толстую матрешку, вот только личико было серьезное и даже слегка насупленное. «Ну что, явилась, наконец?» - прочла я в ее взгляде. «Парковку не могла найти», - виновато сказала я. «Да ерунда!» - отозвался зять. Туська промолчала. Потом зевнула и прикрыла глаза. Устала. Надоели мы ей. Туська была такая взрослая, что я даже растерялась. С такой не посюсюкаешь! А ведь ей не больше часа от роду.
...Через полтора месяца у дочери начались съемки сериала. Она привозила ко мне по утрам Туську и замороженные пакетики с грудным молоком, чтобы хватило на целый день.
Я несла ее в свой рабочий кабинет и пристраивала на диване. Когда Туська бодрствовала, я говорила ей комплименты. На «красавицу» Туська реагировала снисходительно, «зайчуську» еще терпела, а от слова «мамуська» сразу начинала морщиться. Не любила амикашонства. Потом мы слушали с ней Камбурову. Туська прикрывала глаза, но не спала. Слушала. Она тут же открывала глаза, едва между песнями наступала пауза, и требовательно смотрела на меня: «Еще!».
После обеда мы перебирались в салон, где я, устроившись в кресле с Туськой на руках, пела ей песни. И снова она не спала – внимательно слушала, на сей раз даже не прикрывая глаз и следя за выражением моего лица. Военные песни сменялись романсами и оперными ариями. Туська одобрительно молчала. Похоже, ей нравилось все. Наши вкусы совпадали. Даже если она хотела есть, то всегда дожидалась конца песни, и только потом взглядом телепатировала: «Ну, давай уже, беги к холодильнику за моим молочком!» Никогда при этом не хныкала, считая, что плакать – ниже ее достоинства.
Однажды наш покой нарушила соседка. Я впустила ее в прихожую, держа на руках Туську. Соседка была одинокая, несчастная и оттого очень злая. Людей она не любила и общалась с ними только по крайней нужде. Вот и сейчас пришла попросить соли. «Ух ты, как глядит-то!» - сказала она, бросив недобрый взгляд на Туську и, получив соль, тут же ушла. Туська посмотрела на меня с тревогой: «Что ЭТО было???». У нее даже волосики на голове от волнения встали дыбом. Я пригладила их и сказала: «Просто злая соседка. Не бойся. Я же с тобой! А соседка больше не придет». – «Я и не боюсь! – в глазах Туськи мелькнуло возмущение. – Подумаешь...соседок не видали...».
Ближе к вечеру возвращалась со съемок дочь - еще в гриме, словно сошедшая с рекламы. Соскучившись за день по Туське, она хватала ее на руки и начинала кружить по комнате, поднимая вверх и приговаривая: «Где у нас тут самая толстая в мире девочка-сарделька? Кто это у нас сейчас полетает? Внимание...идет набор высоты!» Туська сияла от радости, изредка бросая на меня смущенный взгляд: «Это же мама! Пусть посюсюкает, чай не рассыплемся».
Бу и Киссинджер Туську обожали. Появление брата вызывало у нее ответный восторг, любовь же кота она принимала снисходительно.
- А ну-ка, покажи, как ты любишь Туську! – говорила я Кисинджеру, и он тут же несся к ней, забыв про свой вкусный хавчик, и терся ушастой головой о ее голову, в то время как Туська бесцеремонно дергала его за хвост.
Когда мы забирали Бу из школы, он тут же хватался за поручень туськиной кареты и гордо катил ее по аллее, ревниво заглядывая во все встречные коляски. «Видела, какого сморщенного младенца сейчас провезли? - говорил он мне и добавлял, - Правда же моя сестра самая красивая?»
...Через год я провожала их в Америку. Туська сидела у меня на руках, нахохлившись. Она не привыкла к такому количеству людей вокруг. Я вытащила мобильник и включила нашу любимую мелодию. Туська насторожилась, прислушавшись, ее личико разгладилось. «Смотри-ка, такая маленькая, а видно, что слушает!» - сказал какой-то дядька.
Я прилетела к Вашингтон накануне Нового года. Через три дня мы уже ехали на лыжный курорт. Дочь, пристроив на коленях компьютер, строчила очередную статью, зять вел машину, а я с Туськой и Бу сидела на заднем сиденье.
- Мам, как ты думаешь... – начал спрашивать что-то Бу.
- Не мешай мне сейчас, пожалуйста, поговорим позже, когда закончу статью, - прервала его дочь. Бу обиженно отвернулся к окну. Туська молча (говорить она еще не умела) постучала своей ручкой по его плечу, требуя повернуться. Он посмотрел в ее сторону – выражение лица все еще было обиженным – и опять отвернулся. Туська постучала по его плечу снова. На сей раз ей удалось удержать его своим взглядом: продолжая молчаливый диалог, она указала свободной рукой на родителей, сидящих впереди. Я настроилась на Туськину волну и уловила, что она пыталась сказать своему брату: «Ну мы-то с тобой все понимаем. Чего ты? Не злись!». Больше Бу к окну не отворачивался, и вообще заметно повеселел.
...Вечером Бу вытащил игрушечное ружье, стреляющее патронами из губки, и мы начали играть в охоту. Сначала охотником был Бу, а мы с Туськой от него бегали, потом ружье перешло ко мне. Игра настолько меня увлекла, что я опомнилась лишь когда Туська вихрем налетела на нас и возмущенно начала что-то лопотать на своем детском языке, поочередно замахиваясь рукой то на меня, то на Бу. «Она думает, что это настоящая охота, - объяснил мне Бу и сказал сестре, погладив ее по голове, – Ладно, ладно, успокойся, будем играть в прятки. Чур, я считаю»!»
Когда Туська подросла, она полюбила играть в цвета, «раскрашивая» людей, которых видела. «Ты сегодня желтый, - говорила она Бу, - а вчера был красный». «А какого цвета я?» – спрашивала я у Туськи. Она смотрела на меня, чуть прищурившись, и отвечала: «Фиолетового». Ты всегда фиолетовая. – Потом, подумав, добавляла. – «Когда я вырасту - тоже буду фиолетовая». Я верю, что так оно и будет, но немного скучаю по тому времени, когда мы умели разговаривать с Туськой без слов.