Помню себя лет с трех, четырех. Старая наша горница. У стены родительская кровать, а возле нее, ближе к окну - зыбка, большая с прибитой для ног широкой дощечкой. Влезаю на большой зеленый сундук, обитый железными ромбами, хватаюсь за веревки и вот я уже в зыбке. Очеп надсадно скрипит и растягивается чуть ли не до пола, а мне хорошо и спокойно. Я, будто улитка в своем домике, где мне ничего не страшно, где все мое, родное: и одеяло, и подушка, и то, что под подушкой...
Привычно сую руку под подушку и достаю свою любимую, прокушенную когда-то, а теперь бережно хранимую, резиновую соску с бутылочки, поворачиваюсь в уголок и начинаю сосать. Знаю, что если мама увидит, будет стыдить, зачем я такая большая беру в рот эту резиновую гадость, но я знаю, что соску она не выбросит и зыбку не снимет, я это знаю, а потому, чуть приподнявшись, раскачиваюсь вверх-вниз, вверх-вниз, поскрипывает очеп, и я засыпаю.
А всего несколько месяцев тому назад случилось вот что.
Пришла как-то рано утром соседка, тетя Дуня, заглянула в горницу и руками всплеснула: “ Да неужто Лилечка-то у вас еще в зыбке спит? Ой, да она еще и соску сосет, стыд-то какой, позор-то!” - запричитала она в шутку, конечно, но родителям все же было неловко. И после ее ухода они решили одним махом отвадить меня от дурной привычки.
Отец снял с крюка зыбку и спрятал, а мама отобрала у меня соску. В горнице возле окна поставили небольшую кроватку с панцирной сеткой, взятую у соседей.
Весь день я ходила, как потерянная, не находя своего угла, своего пристанища. Когда же наступил вечер, мне и вовсе стало невмоготу. Было тоскливо и страшно, я, конечно, не могла объяснить, что со мной происходит, только ревела, сначала тихо, потом все громче и громче и, наконец, зашлась в реве. Родители перепугались, не зная, как и чем меня успокоить, руки и ноги у меня дергались, глаза совсем заплыли вздрагивающими, вспухшими веками. Среди ночи мать побежала к бабушке Тоне, что жила неподалеку, она лечила травами и заговорами.
Баба Тоня пришла, посмотрела на меня, погладила по вздрагивающей голове сухой, теплой ладонью и прошла на кухню, к запечку, бросила в кружку с кипяченой водой древесных угольков из загнетки, поплыли они сначала, пошептала она что-то, и потонули они на самое донышко. Сбрызнула она меня той водой, и вздрогнула я, и потянулась сладко до хруста в костях, зевнула и заснула сном праведника. А родителям моим сказала тогда баба Тоня, чтобы людей не слушали,и девку свою не мучили, а вернули ей и зыбку, и соску, подрастет, мол, сама отвыкнет, а так сразу нельзя.
Вот и была у меня зыбка чуть ли не до пяти лет, я уже потом в ней спала только днем, так постепенно и отошла от дурной привычки.