Фото из интернета. Коллаж автора.
- Три часа ночи. Это критическое для меня время, - был бы в силах, исключил бы его из часового обихода напрочь!
Во сколько бы я не лег спать, просыпаюсь всегда в три, как от толчка, как от выстрела гаубицы! Нет, конечно, минут десять туда-сюда не в счёт. Заколдованная цифра! Нумерология! Более двух с половиной тысяч лет назад Пифагор уже понял, что в числах заключается великая тайна. Каждому числу соответствует определенный набор характеристик, конкретных свойств и образов.
Поскольку эта проклятая цифра достала меня окончательно, да ещё и ночью, вспомнив недобрым словом Пифагора, полез в интернет узнать, что она мне сулит. Но там цифры учитывались не сами по себе, а выдвигалась гипотеза о связи комбинации цифр, получаемых из даты рождения человека с его судьбой. То есть, вроде бы как, не мой случай! Хотя было приятно узнать, что человек обладающим числом "три" наделен волей и импульсом в проявлении внешней активности. Но что значит «обладать числом», - там не объяснялось. Оказывается, именно в этом числе проявляется магия трех времён – молодости, зрелости и старости, которые на треугольнике ложатся в длину граней.
Главным являлось своевременное решение приходящих проблем – если они были не решены, то происходило их удвоение и человеку, владеющему цифрой "три", становилось невыносимо тяжело, - множество болезней и трудностей сваливается на его плечи.
Вроде бы проблемы свои я решал вовремя, однако болезней на меня свалилось гораздо больше, чем сторон у этого треугольника!
- Три часа ночи. Вся больница дрыхнет! Только не я! Уже наступило моё критическое время. Был бы в силах, исключил бы его из часового обихода напрочь! Стер бы из циферблата. За вторым часом шел бы четвертый, а лучше пятый или шестой!
Три шестёрки считается сатанинским числом зверя, а мой зверь – тройка! На часы можно не смотреть - там заколдованная, дьявольская цифра!
А с ней накатывает боль, острая и тянущая. От нее тошнит, сохнет во рту и хочется пожаловаться или чуток подвыть хотя бы, но надо терпеть: у других не лучше, - спят, опять же! Чего пугать, все такие! За окном в свете фонаря чернеют сосны внутреннего двора больницы. Какая жуткая ночь! Ни звёзд, ни месяца. Часы над дверью. С моей кровати они не видны, но я кожей чую, что на них три часа!
Реанимация не курорт. Рубикон настаёт, когда отходит наркоз. Вначале соображаешь туго, - то явь, то опять проваливаешься в зазеркалье. Продрал глаза, смотрю в ногах стоят три щуплых, неказистых медсестры. Причём одна ковыряет в носу, на другой как-то небрежно одет халат и верхняя пуговица расстёгнута, на третьей старые порванные тапки. А у меня подушка почти упала. И, хотя еле ворочаю языком, но их бездеятельность возмущает:
- Вот вас трое, - говорю, - а никто из вас не может подушку поправить - скоро свалится! Первая замухрышка отвечает:
- У вас дедушка глюки. Здесь кроме меня никого нет! Где вы тут троих увидели? Я одна, щас скажу, вам укол сделают.
Колют, чуть ли не каждый час и бегают возле тебя по кругу день и ночь. Есть хочется, но двое суток не дают. Ушлая соседка тайком пронесла с полторашкой воды в пакете две галеты, которые разломила, завернула в полиэтиленовый кулёк и приклеила скотчем ко дну бутылки.
- Дай, полгалеты, - прошу я, - а она в ответ:
- Нельзя, увидят, отнимут, - а сама всё хрумкает и хрумкает!
- У тебя и рука под капельницей, как возьмёшь?
- Да она уж заканчивается, много у тебя?
- Не, последняя осталась!
- Обжора, - кинул я ей презрительно и отвернулся к стене. Кишки пели и стонали.
- Всё когда-нибудь кончается, так или иначе. К концу вторых суток загремела каталка и две молоденькие, худенькие сестрички тщетно попытались меня перетащить на неё. Я по привычке в голове сразу сконструировал несложную конструкцию, с помощью которой эта операция не стоила бы и выеденного яйца! Но это всё в теории. А на практике пришли два дюжих и небритых алжирских практиканта и перетащили меня. Сестрички уговорили ребят помочь им в палате, и я с иностранным эскортом помчался навстречу выздоровлению.
Подъезжая, с удивлением увидел, что попал в ту же палату номер четыре тысячи пять, в которой лежал в прошлом году с операцией замены тазобедренного сустава.
- Мистика, - подумал я, - не хватает ещё попасть на ту же самую кровать справа от окна, с отломанной ножкой.
Год назад при проведении генеральной уборки кровать передвигали и у неё отломилась ножка. Чтобы не упасть, я схватился за штангу, идущую вдоль кровати и, повис на ней как обезьяна! Под ножку подставили табуретку и что вы думаете?
Место справа от окна опять оказалось свободным, и табуретка подпирала колченогую кровать!
Увидев эту картину, я приподнялся на каталке и беззвучно закатился в хохоте, показывая пальцем на табуретку. Все вокруг, наверное, подумали, что у меня поехала крыша. Но когда я, наконец, смог объяснить, захохотала вся палата, сёстры и два бугая – алжирца.
Устроившись на скользком поролоновом матраце с простынёй, которая сразу прилипла к спине и влезла, куда ей совсем уж не полагалось, я стал канючить ещё одну подушку. На тощих шишковатых больничных подушках спать могут разве, что индийские йоги!
Многолетние перемещения по больницам дают бесценный опыт выживания. У опытного, не раз оперированного больного, как только его скинут с каталки на кровать - тут же включается рефлекс самосохранения. Теперь дело утопающих в руках самих утопающих!
Первые два-три дня после операции самые трудные для больных. И в своём сознании прогоняешь время, опираясь на три дневных больничных периода: завтрак, обед и ужин. Самый плохой рубеж – ужин, потому, что он в шесть часов. От него до завтрака пропасть времени. Кто умудряется спать в любом месте и в любых ситуациях – счастливчик. Это божий дар. У таких, время летит ракетой. А те, кто с бессонницей - болтают, читают, слушают радио, смотрят телевизор. Но с телевизором всё не просто, когда в палате восемь разных душ. Одни смотрят – другие терпят и так до отбоя.
Выключатели света расположены в коридоре и сестры, сделав обезболивающий укол, в десять вечера вырубают свет. Я всегда засыпаю быстро, а просыпаюсь как от толчка: на часах опять три! Проклятая цифра! Ненавижу. Зато ее любит боль. Ее коронный выход, под фанфары!
Тянешься к ней рукой и начинаешь, слегка касаясь пальцами поглаживать ее очаг. Возникает ощущение бегающих за пальцами слабых электрических разрядов. Боль не уходит, но в этом сплошном электричестве становится более терпимой и родной. Если накрыть ее, слегка касаясь ладонью, через повязку почувствуешь, как от нее исходит тепло. Сначала думаешь, что это тебе просто кажется, но перемещаешь ладонь в другое место и сразу попадаешь в приятную прохладу тела. Возвращаешь руку – жар. Начинаешь понимать, что боль живет по своим, каким-то неписаным законам: в ее месте происходит что-то самостоятельное. Лежишь тихо как мышка, стараешься, лишний раз ее не тревожить, но она существует сама по себе и ты уже не биологическое целое вместе с ней. Вдруг сами по себе «закручиваются», сокращаясь мышцы, словно там тихо работает чужой и непонятный механизм. Что-то крутит, жует и произрастает! Надо терпеть. День, два, неделю,…но главное до утра!
В палате всегда найдутся товарищи по ночному бдению, если, конечно, ты пришёл в больницу как простой советский труженик! Тогда у тебя в палате шесть, а то и восемь человек! Два – три спят тихо, как младенцы. Кто-то сопит. Двое храпят как нильские крокодилы. Один, храпя задыхается, хватая воздух порциями и, выдыхает его с громом и свистом «Катюши», но всегда двое – трое не спят… маются. Шёпотом рассказывают о своей жизни, о доме, детях. Становится легче, твоя личная боль становится коллективной, переходит в разряд профсоюзной, солидарной боли, отчего ее совесть просыпается, и она, слегка утихает. Верно говорят, что на миру и смерть красна!
Для ночных посиделок все сгодится: и больничная байка и матерный анекдот. Главное не разбудить сокамерников или, что ещё хуже дежурную сестру. Рассвета ждут как избавления. В брёхе время проходит быстрее. Утро вечера всегда мудренее. С облегчением смотришь на часы: а там семь, уже восемь!
Забегали плохо выспавшиеся технички и сестры, которые втыкают в, уже исколотое насмерть, бедро больнючий антибиотик. Повернуться никто не может: все лежат на спине. У половины больных размотались эластичные бинты на ногах, которые бинтуют, борясь с тромбообразованием. Сестрам некогда, поэтому ходячие на костылях помогают лежачим исправить положение. А там, в конце коридора уже затарахтела кухонная тележка с жидким чаем и кусочком белого батона. Ходячие больные на костылях потянулись к общему холодильнику в холле, откуда достают подписанные кульки с продуктами.
Женская половина тащит свои чувалы съестного, которые занимают львиную долю объема холодильника. Наш сосед у двери, бывший спортсмен случайно уронил чужой пакет в холодильнике, из которого вывалился здоровенный деревенский кусок сала, о чем он и поведал обществу. На общем собрании решили, что вечером, после отбоя отполовинить кусок – вредно одному больному жрать столько жирного! Сказано – сделано. Вечером сделали бутерброды и ходячие разносили их лежачим. Посол с чесночком получил общее одобрение.
В понедельник большой обход возглавлял заведующий ортопедического отделения. В десять утра целая орава в белых халатах ввалилась в палату. Заведующий, - высокий пожилой, но ещё крепкий, красивый человек, деловито оглядев больных, спросил, сдали ли все открепительные бумаги для голосования? В стране разворачивалась компания по выборам президента.
- Четвёртого марта к вам в палату придёт избирательная комиссия. Все быстро голосуем за Путина и никого не задерживаем! Им надо обойти весь корпус.
- А если захочу голосовать, например, за Жириновского или Зюганова? – спросил я.
- Вынем протез! – с холодной улыбкой ответил заведующий, потом его голос зазвучал металлом, - вам кто бесплатные протезы даёт? Делайте, что говорят!
Затем подходят к каждому больному. Лечащий сообщает время, когда была операция, говорят про ЛФК, спрашивают о самочувствии.
Подошли ко мне, потыкали пальцами в бедро левой ноги поверх бинтов, сказали, что все нормально и пошли в соседнюю палату. Мой сосед спросил:
- А чего они тебе в левую тыкали? У тебя же правая нога оперированная?
- Да я почем знаю? Им виднее… куда тыкать! Ноги-то обе забинтованы!
После обхода включают маленький телевизор, который обязательно кто-нибудь, притащит из дома. Там биатлон. Две близстоящие кровати по сторонам телевизора, развивая косоглазие, болеют за 18-е место российской сборной. Половина спит – под телек сон, самый сладкий. Крайний слева с болью и радостью сообщает о результатах похода в туалет, который расположен на камчатке больничного коридора.
Подтягиваются родственники больных с пакетами и сумками. Тощий мужик с района после кормежки и ухода близких рванул в туалет, но не добежал. Очень расстроился.
Опытные, ранее уже оперированные больные учат «молодых» уму разуму, показывают, как лечь, как встать, кому, за что и сколько дать. Штрейкбрехерство пресекается на корню, но все равно имеет место. На третий день после операции приходит пожилая дама в халате - врач ЛФК и показывает особо одаренным, как ходить с костылями, хотя я думаю, что каждый, подобно щенку, брошенному в воду, через минуту уже правильно работает лапами.
А там обед и ужин. Спрашиваю у раздатчицы рецепт их борща, в котором плавает нарезанная палочками свекла с черными концами. Она, не подозревая прикола, отвечает, что этим ведает кухня, она только раздает.
- Поел борща – поймал дрища! – философски выдает сосед у окна, - покурить бы!
- Еще чего! Вот встанешь на костыли, тогда и покуришь, - отзывается сосед напротив, - и так здесь русский дух, здесь Русью пахнет! – С выражением декламирует он.
Вечереет, бОльшая половина уже выспалась на матче «Анжи» - «Кубань» и опять смотрят биатлон. Там борются уже за 47 место. Завтра девятый день – будут снимать швы. Хорошо бы выпало на дежурство пожилой, худенькой процедурной сестры. Она это делает ласково и не больно, не то, что ядреная молодящаяся блондинка на толстых ногах и с бюстом!
Выключили свет. Никогда я раньше не боялся наступления темноты, а сейчас с тоской и страхом наблюдаю, что время катит к десяти. Змеей заползает боль в правую ногу. Лизнула где-то слева, потом ниже. Заныло под коленом, которое лежит на небольшой подушке, привезенной из дома. Заможжило лодыжку и бедро.
Надо заснуть до того, как боль заползёт полностью, а там и три часа ночи не за горою. Если бы только можно было вырвать из часов это время!
Тогда за двумя часами шел бы час четвертый, пятый, а лучше шестой!