С К А З К А О М О Т Ы Л Ь К Е
Шел по тропинке через поле юноша. Шел по делам, но ни шатко – ни валко, не спешил, одним словом, видно, дела еще меньше его торопились.
Идет, по сторонам поглядывает, песенку насвистывает, цветами любуется, кузнечиков слушает, пташек передразнивает.
Вдруг видит, перед ним мотылек летит. Да не простой, а необыкновенный какой-то: одно крылышко у него голубое, а второе белое. Остановился юноша рассмотреть его получше, а мотылек и не улетает, вокруг него порхает, вьется.
Протянул юноша ладонь, мотылек на нее и сел. Приблизил он ладонь к лицу. Только что это? Не мотылька видит он перед собой, а чудесную девушку. Волосы у нее русые, глаза синие, а у платья одна половинка белая, а другая - голубая. Смотрит и девушка на него ласково так, улыбается, ничего не говорит.
Юноша-то этот бойкий был. За словом в карман никогда не лез. Не раз деревенские девчата от него да по нему плакали. А тут онемел просто. И хотел бы что сказать, да язык, как чугуном налился, во рту не поворачивается.
Протянул он другую руку, чтобы мотылька взять. Взмахнула девушка руками, а мотылек – крыльями, вот и нет перед ним никого,- только мотылек в воздухе порхает. Полетал, полетал и среди трав затерялся.
Опомнился юноша. Ничего понять не может. Явь ли это, сон ли наяву.
С тех пор позабыл он все свои молодецкие проказы да проделки. И не увидишь его в деревне-то больше. Чуть свободная минута выпадет, спешит в поле. Ходит по той тропке – тропиночке, мотылька выглядывает.
А мотылек тут как тут. Сядет ему на руку и опять юноша видит перед собой девушку в бело-голубом платье. Смотрят друг на друга, ничего не говорят. Да и что говорить, когда глаза им давно все сказали.
Совсем юноша покой потерял И днем, и ночью видится ему та волшебная девушка. Стал он думать, как же завладеть ее, залучить ее. Сил уже больше нет жить без нее на белом свете. Думал- думал и придумал.
Пошел на другой день в поле и прихватил с собою железную баночку. Опять к нему мотылек на руку сел. К этому времени он уже доверчивый стал, не боялся. Юноша изловчился да другой ладонью мотылька и прикрыл. Да тут же его в баночку. Положил ее за пазуху, прямо к сердцу. Спешит домой, торопится. «Вот,- думает,- счастье-то мое у самого моего сердца бьется. Принесу домой. Не расстанусь с ненаглядной. Любоваться буду – не налюбуюсь, смотреть буду – не насмотрюсь».
А баночка-то вначале теплая была, а потом все холоднее и холоднее делается, аж тело жжет. Забеспокоился юноша, бегом побежал. Вбежал в дом, двери, окна накрепко закрыл, нигде ни одной щелочки не оставил.
Открыл осторожно баночку, а там никого нет. Только всего-то два крылышка лежат: голубое и белое.
Ах, молодость - молодость, ничего-то она не знает. Любовь жива – пока она свободна, а неволя для нее верная гибель.
Так закончил эльф свою сказку. А когда мы взглянули друг на друга, то оказалось, что глаза у нас мокрые. Не думаю, что мы в ту пору что-либо понимали в любви, но мотылька нам обоим было жалко. Где-то он теперь бродит по полям без своих таких прекрасных бело-голубых крылышек?