*Мент – конвойнику не кент
До начала 90-х годов прошлого века охрану мест лишения свободы несли военнослужащие внутренних войск – «конвойники». А в самих зонах и тюрьмах работали офицеры и прапорщики управления внутренних дел – «менты».
Между собой «менты» и «конвойники» не ладили. Солдаты-срочники тащили из производственных цехов что под руку попадётся: инструменты, краску, стройматериалы. Если воришку ловили, конвойные командиры имели в запасе набор пакостей для «ментов». Например, не выпускали за пределы «зоны» бесконвойных зэков, занятых в подсобном хозяйстве по ту сторону забора, на воле. А бесконвойник – это и гараж, и свиноферма, и ремонт машин. В свою очередь, начальник колонии отключал от казармы «вояк» электричество. В общем, дружба-фройндшафт.
Солдаты срочной службы были настроены к арестантам лучше, чем к их начальству. Зэки называли солдат «чекистами», те арестантов – «жуликами». И солдатня, и зэчары фактически находились на одинаково подневольном положении и друг друга хорошо понимали.
**Высоко сижу,
далеко гляжу
Вышку охраны на жаргоне называют «скворечником». Внутри, поднявшись по скрипучей лестнице, дежурит «пупкарь». Вышки тюремные и зоновские между собой отличаются. В колониях они открыты всем ветрам, чтобы солдаты не расслаблялись, а бдительно несли службу. В СИЗО и тюрьме «скворечники» более капитальные: из кирпича, смотровые окна застеклены, тепло, светло, печка, телефонная связь с дежурным … Всё потому, что здесь часто приходилось дежурить офицерам-«ментам», вот они и обеспечили себе лёгкий комфорт.
1992 год был отмечен в России волной побегов – 2739! В 34-х случаях зэков отпускали солдаты охраны - через вышки. Вышка была и накатанной дорогой для поступления в колонию спиртного, наркотиков, денег. Естественно, через охранников. Чтобы добраться до вышки и вступить в контакт с «вертухом», надо попасть в «запретку», то есть на контрольно-следовую полосу, огороженную колючей проволокой. Пускают туда только арестантов из числа помощников администрации, чтобы те время от времени наводили чистоту. Ни один уважающий себя зэк этим заниматься не станет – позор несмываемый! Стало быть, и способ побега через вышку был «козлячий». Не только унизительный, но и гнусный.
Одно дело когда «прикормленный» «козлик» «подогревает» блатную «братву» – это «по понятиям». Но когда он «кидает» охранника и бежит на волю – он всей зоне канал связи обрывает! За это и голову оторвать не грех. Правда, в середине 90-х охрану зон передали самим «ментам», и арестантское счастье закончилось. Но вспомнить о нём – не грех.
***Солдат «сидельца» не обидит
Есть в городе Шахты колония № 20 для зэков-туберкулёзников. Она находится внутри другой зоны – колонии строгого режима №9. Но один угол стены «двадцатки» отделяет её непосредственно от воли. Именно здесь располагается "скворешник" с охранниками. В совковые времена их часто подбирали из кавказцев и азиатов. Вот у таких «пупкарей» и завязалась дружба с русским парнем Васей Мартышкиным, мотавшим срок за злостное хулиганство.
Вася был из горняцкой семьи и даже пробовал вкалывать на шахте. Но как-то повздорил с бригадиром. Под руку попался кусок породы – и загремел пролетарий на два года, по году за удар. Вышел – сел, вышел – сел… Между сроками откопал сожительницу. Но «дюже гавкучая попалась», объяснял Вася. Сел… Авторитетом у арестантов Мартышкин не пользовался. Открытую форму туберкулёза приобретают завзятые обитатели тюрем да зон. Желающих рыхлить граблями «запретку» среди таких нет. А Вася – без базаров! То есть его сами зэки и делегировали, чтобы «коны» на волю навёл. Но ведь не каждому такое предложишь…
Короче, нашёл Мартышкин ключик к двоим бойцам – даргинцу и узбеку. «Я, - говорит даргинцу, - сам по маме с Кавказа. Прадедушку с Адыгеи выгнали за конокрадство. Мы ж с тобою, блин, братья кровные!» Узбек, правда, по-русски ничего, кроме мата, не понимал. Зато Вася часами слушал рассказы чучмека. На узбекском языке. Фархад Васю очень уважал.
И вот исподволь завёл Василий душевный разговор. Дескать, такая история, басурмане. Я – коренной шахтинец, папа с мамой и шмара живут неподалёку, а на передачки у нас в стране пока наложены ограничения. Но по случаю нашей интернациональной дружбы мы на эти ограничения тоже можем наложить! Утречком в свою смену вы меня тихо выпускаете на волю, и я бегу до своей хаты. А вечером, как штык, вертаюсь в родимую зону, но уже нагруженный полезными десертами, водкой и прочей колбасой. И поскольку отбывают срок на зоне больные доходяги, ваш долг гражданинов – помочь им захавать лишнюю бациллу (витамины и калории).
-А эсли камандыр тыривога бить будет? – засомневался даргинец.
-Ара, какой камандыр, какой тыривога?! У нас офицеры и прапора лишний раз боятся в зону сунуться, от палочек Коха дубинками отмахиваются! Им это наказание – хуже нашего! А к вечерней проверке я буду амором! В случае чего кто-нибудь заместо меня мою фамелию гавкнет.
Решили попробовать. Бедные солдатики от страху и напряжения пару раз даже штаны сменили. Но Мартышкин оказался прав. Никому из начальства бдеть особо не хотелось. И людей можно понять: то и дело кто-то из сотрудников «тубонара» подхватывал туберкулёз, а у некоторых и дети-школьники состояли на учёте. Хрен тут играть в энтузиастов?
****А был ли мальчик?
В общем, пристроился Мартышкин что ни день в отпуск бегать (поднялся к «братанам» на вышку, спустился через неё на конвойную тропу, а дальше – ворота в стене). На воле погуляет, пацанам выпивон припрёт, общак отоварит, малёвочку блатную кому надо передаст. Благодать!
…Участкового Лысенко вызвал к себе начальник райотдела.
-Лейтенант, пока ты отпуск выгуливал, у нас скопились жалобы на одного твоего клиента. Соседей беспокоит, бабу гоняет, ветерану очки выстеклил… Разберись! Мартышкин его фамилия. Нужно – посади.
-Как – посади? Он уж год как в «двадцатке» сидит!
-Значит, выпустили.
-Не могли! Трёшник влепили, под амнистии не попадает, на «химию» его примут только запаянным в пробирку… Не может это Мартышкин быть!
-Да хоть Гамадрилкин – всё одно разъясни ситуацию!
Махнул Лысенко рукой, потопал на участок. И надо же: проходя мимо винного магазина – кого он видит? Ваську Мартышку собственной персоной!
-А ну, ко мне! – вопит участковый.
Мартышкин – дёру! Лейтенант – за ним. Но то ли наши зоны укрепляют здоровье уркаганов, то ли наши органы вконец умыкали несчастных ментов… Сдёрнул Мартышка, как и не было.
Лысенко – на квартиру к его родителям: колитесь, за какой ударный труд вашего отпрыска досрочно освободили?! Те – ни боже ж мой, сидит, видим только на свиданках. Лысенко – к сожительнице. Открывает баба с подбитым глазом типа фингал.
-Где Мартышка?!
-Ты чего, начальник? Вы ж его, гады, посадили!
-А что с глазом?
-В подъезде шибанулась.
Участковый – по соседям: «Вы жалобы писали?» – «Да как не писать, совсем обнаглел бандит! Вечно пьяный, ко всем пристаёт, болонку мою об стену шмякнул – получилась камбала в кудряшках! Вы сдурели - такого урода до срока на волю отпускать?!»
Побежал Лысенко вечером в «двадцатку»:
-У вас Мартышкин на месте?
-А позвать сюда осуждённого Мартышкина из третьего отряда!
Вот он, искомый осуждённый. Только ножки его чуток подкашиваются.
-Ты где нажрался?! - рычит начальник.
-Век воли не видать, то с ваших поганых пилюль да уколов, - нагло ответствует Мартышка и смотрит на мента чистыми, но косыми глазами, источая запах «Вермута» и перлового супа с пережжённым луком.
Но колесо завертелось. Припёртые к стенке, пошли в сознанку и родители, и сожительница с «бланшем»... Фарид и Ара тоже после очередной смены нижнего белья раскололись до самой жопы. Но что делать с Мартышкой? За побег судить? Но ведь зэк каждый день возвращался. Тянет разве что на «самовольную отлучку». А вот солдатикам срок светит. И командир конвойной роты может за такие дела лишиться большой звезды на погонах и отправиться в уютный северный посёлок Лабытнанги, чтобы наблюдать красивое сияние небес при температуре -50 по Цельсию.
По счастью, оказалось, что Вася Мартышкин во время вольных прогулок по городу успел «ковырнуть» несколько коммерческих ларьков, о чём чистосердечно признался местным пинкертонам. Точно он эти ларьки «кинул» или просто повесили на него глухие дела – а только уплыл Вася с добавленной «трёхой» по этапу в столыпинском вагоне. С тех пор его личность канула в неизвестность. А в истории Ростовской области случай на «двадцатке» остался единственным «челночным» побегом.