день главных
встреч
Проводив в армию Алешу, студента архитектурного, я осталась одна в своей чистенькой, ухоженной квартирке. Пусто! Тоска! Прежде хватало забот о сыне, уборке, стирке, да и работа в радость. А теперь руки не поднимаются ничего делать. Готовить для себя одной не хочется, мыть, наводить блеск — как будто и не нужно. Пойти бы куда — да с кем? Подруги все заняты, все при доме, семье, перезвонимся вечерком — и то ладно.
И начала я читать «Курьер», его последнюю страницу, где одинокие, вроде меня, женщины на весь свет выкрикивают свою мольбу: «Жду единственного, без вредных привычек, способного оценить женскую заботу и верность. Дети — не помеха. Образование и рост значения не имеют».
Что до меня, то рост как раз имеет значение, меня всегда, начиная с девятого класса, приглашали заниматься баскетболом. Но я предпочитала театральные студии. И когда все это было?!
Мужчины выступали со своими воплями на страницах газет значительно реже. И рост их, как правило, не превышал 165 сантиметров. Иногда, правда, и богатыри давали брачные объявления, но я сильно сомневаюсь в искренности их тоски по семейному очагу. О, конечно, им нужно, чтобы их кормили, обстирывали, покупали им обновки, выслушивали сочувственно… Но и только! Увы, для большинства мужчин мы — женщины — лишь работницы сферы обслуживания на дому, а также одна из радостей жизни, удовольствий плотских, предмет быта. Для них более важна борьба концепций славянофилов и неозападников, интриги на Гаити, футбольные матчи и прочие вещи высшего порядка. Это мое убеждение — после того, как меня бросил очень любящий муж, мой Артем. Бросил, когда я ждала ребенка — оставил ради Москвы, карьеры в столичном театре. Женился на прописке и жилплощади. А был он высок, красив и талантлив. Кто бы мог сравниться с ним? Некоторые пытались ухаживать. Один инженер с нашего завода даже звал замуж, но мне сама мысль показалась дикой. И потому я изучала объявления в газете с грустным любопытством и сознанием никчемности этого занятия.
Но однажды …не в разделе «Службы знакомств», а рядом я прочитала:
«Кооператив «Люкс» приглашает одиноких мужчин и женщин, не удовлетворенных жизнью, приходить в Парк культуры и отдыха имени Владимира Маяковского к шахматному клубу по воскресениям к 12 часам. Курс уроков по искусству общения — месяц. Плата — тридцать рублей».
Это как будто мне подойдет… Ждала воскресенья, начала новой жизни. Даже в парикмахерскую сбегала накануне, и очередь высидела — а меня всегда очереди пугают. Тут терпела… В двенадцать часов уже была в парке, и половина зарплаты — в сумочке.
Жаркий, солнечный июньский день. Птицы заливаются. Я даже стрекоз увидела — а сколько лет их не замечала! Блестящие удлиненные крылышки сверкали, точно махонькие серебристые зеркала, летящие из ниоткуда — в никуда…
У входа в шахматный павильон — обыкновенный конторский стол, давно уже списанный, наверное, из серьезного госучреждения. Табличка на столе: «Кооператив «Люкс» — гарантии счастья». Над листочками бумаги склонилась очаровательная головка — обесцвеченные перекисью волосы лежали ровными волнами. Девушка подняла на меня прозрачные глаза и улыбнулась — так, как будто немедленно хотела осчастливить и меня, и всех, проходящих по тропинке. Однако, кроме меня, никто не спешил за счастьем.
Девушка — наверное, от скуки, вся втянулась в свою магнетическую улыбку, как улитка заползает в раковину. И улитка, то есть голубая бабочка, запорхала непредсказуемыми, легкими, изменчивыми стежками вокруг стола. Я испугалась — а вдруг она улетит? И стол с объявлением тоже исчезнет. И поэтому спросила громко, обращаясь к бабочке:
— Вы даете гарантии?
— Какие гарантии? — удивилась девушка, крайне недовольная, что ее развлечение — или занятие? — прервали на самом интересном месте, и она вынуждена снова сидеть за столом.
— Гарантии счастья, — я показала на объявление.
— Да, пожалуй, это не совсем точно. Так лучше? — она задумалась только на мгновение.
Теперь на афишке красовалась другая надпись: «Всего тридцать рублей, и вы — счастливый человек. Жизнерадостный, окруженный друзьями.»
— Вы полагаете, что не бывает жизнерадостных идиотов? — спросила я бабочку. Но она просто не поняла моего вопроса. Тогда я изменила тактику:
— А что, много ли клиентов у «Люкса»?
— Не очень. Видите же сами. Поинтересуются — и отходят.
— Боятся? Думают, что лучшее — враг хорошего?
— А вы-то сами не боитесь? Записывайтесь.
— Я еще не решила, — что-то меня останавливало. Может быть, история с превращением в бабочку. А девушка теперь стала похожа на рассерженную продавщицу в магазине:
— Ну и гуляйте по парку самостоятельно. А у меня домашние задания. Некогда мне с вами попусту болтать…
Она ведь опять улетит. Уже раскрывается улыбка…
— Но я бы хотела знать, чему тут учат. За что — тридцать рублей? Могу я поговорить с председателем «Люкса»?
— Главный Люксер в отпуске, — девушка вновь стала любезна. — Пройдите в клуб. Там по видику посмотрите наше занятие. А поговорить вы можете с Надиной Омаровной, руководителем этой группы.
Она ввела меня внутрь шахматного павильона — я почти не ощутила прикосновения, но меня именно ввели. Полутемное помещение со странными витражами на окнах. Разноцветные полосы расходятся от центра, расширяясь. И все это опоясано желтой лентой — змеей, утекающей куда-то в запредельность. Я зябко поежилась. Бабочка — да будет позволено мне так называть ее, хотя она была теперь просто милой девушкой, — нажала какую-то кнопку. Передо мной засветился экран. Самого аппарата я не видела, да и не было его в этой пустой комнате. Только столики с нарисованными на них шахматными досками.
— Смотрите. Захотите присоединиться к нам — платите деньги.
И упорхнула. Поплясала еще в солнечном луче и вылетела за дверь.
Передо мной на берегу — я узнала это место в парке, у трех лесных озер — играют в мяч немолодые люди. Тощий рыжий джентльмен в синих плавках — именно так хочется сказать о нем, настолько лицо его грустно-замкнуто и обращено как бы вовнутрь — легко, по-юношески прыгает вверх, и отбив удар, падает на траву. Причем вытянутое лицо его не меняет своего невыражения, пустота ничем не заполняется, ни смущенной улыбкой от неуклюжести падения, ни удовольствием, что трудный мяч-таки взят, ни гримасой боли — ушибся ведь… А мяч принимает пожилая дама — ей бы внуков выгуливать в скверике у фонтана, но бабушка хочет жить. Наверное, это нормально и правильно. Да только мы не привыкли к таким бабушкам. Мы запираем их в клетку кухонных и семейных забот и не замечаем собственного бездушия… Впрочем, есть в этой группе и люди помоложе. Все играют с таким упоением и страстью, как будто это самое главное дело на свете. Так что, кооператив «Люкс» — спортивная секция?
— Не совсем, — тут же объяснили мне мягким обволакивающим голосом. — Это разминка. Главные занятия начнутся позднее…
Теперь я увидела говорившую: изящная, маленькая, очень молодая женщина в красном с желтым ободком купальнике на шнурочках сидела на скамейке у озера и глядела прямо на меня. Губы ее улыбались, но глаза были серьезны. Карие глаза. Если, конечно, этот видик не искажает цвета. Не должен — совершенный аппарат. Женщина сидит и слышит меня — двухсторонняя связь?
— А что именно в вашей программе? — я хотела назвать руководительницу по имени-отчеству, но вспомнить странное имя не могла.
— Надина Омаровна, — подсказала она мне. — Наша задача — снятие стресса путем разрушения замкнутости круга. Мы как бы приоткрываем капсулу, в которую человек сам загнал себя — и отработанная энергия, яды — все это выходит за пределы круга. Мы даем не просто счастье, но и главное условие его — здоровье. Платите деньги!
Рука моя сама собой потянулась к сумочке, но силой воли — аж пот выступил — я только вытерла этой же рукой взмокший лоб.
— Очень жарко, — объяснила я Надине Омаровне, не сводившей с меня внимательных глаз. В уголках ее влажных губ промелькнула насмешка.
— Посмотрите на этих людей. Они пришли к нам вялые, заторможенные, просто больные. Они разучились улыбаться. Мы учим их улыбаться заново.
— Да , я заметила. Особенно этот рыжий джентльмен чересчур улыбчив.
— Авенир Юрьевич в самом начале курса. Может быть, ему придется остаться с нами еще на месяц — случай довольно тяжелый. Он засудил по звонку сверху более десятка человек — и теперь хочет освободиться от греха, как раньше бы сказали…
— Осознал грех? Замаливает?
На экране видео крепкий старик отрешенно и самозабвенно скакал на одной ножке…
— А вы не язвите. Он заплатил деньги, надеется… Сам пришел! А мы — не прокуратура и не церковь. Но кое-что и мы можем. Так вот, у всех наших клиентов через месяц занятий заметны успехи на службе, улучшатся сон, самочувствие… Вы хотите быть здоровой? У вас побаливает правый бок, не так ли? А ночами иногда прихватывает сердце?
Эта Надина берет на себя слишком много. Но сумочка моя уже раскрыта, старая-престарая сумочка на ремне — ремень не раз менялся, а коричневая кожа сумки потемнела и покрылась блеском времени. Я покупала эту сумку в Прибалтике, куда мы с Артемом ездили отдыхать — в первый и последний наш совместный отпуск, медовый горький месяц. Надо выйти из полутемного помещения — туда, к секретарше у входа, к голубой бабочке, чтоб заплатить деньги…
— О нет, это лишнее. Давайте сюда. — Надина Омаровна уже сидела за моим столиком, оправляя пеструю юбку, устраиваясь поудобнее. Когда она успела одеться? Витая желто-красная тесемочка купальника врезалась в загорелую шею — загар оттенялся еще сильнее белой блузкой. А глаза Надины Омаровны при ближайшем рассмотрении показались мне темно-синими.
Три десятки сами выскользнули из моих пальцев, упали на черную клетку шахматной доски — и исчезли.
— Вы не удивляетесь? — спросила Надина Омаровна.
Но я уже успела адаптироваться к чудесам и ответила вполне беспечно:
— А вы хотите удивить меня?
— Мне хочется вас немного развлечь. Да и поговорить. Я всегда беседую с новенькими. Для каждого понятие счастья — свое. А наша инспектор — это ее работа — пока только осваивается …
— Да, учится превращаться в бабочку. Но сущность продавщицы из овощного ларька остается при ней.
Быстрый, цепкий взгляд Надины Омаровны.
— Будьте же снисходительны. Она попала в катастрофу. Стала хромать, на лице — шрамы. Мы вернули ей красоту. Грубая сущность уйдет — она очень старательно учится.
— Завидную судьбу вы ей готовите — порхать по жизни …
— Но не всем же ломать голову над философскими проблемами! Она будет бабочкой, только когда ей этого захочется. А философские проблемы пусть решает тот, кто ее полюбит. Вас ожесточила жизнь.
— Может быть! Но добренькой все равно быть не хочу!
— Я взяла ваше условие на заметку. Вам кофе или чай? Не откажетесь?
— Кофе.
Тотчас две почти прозрачные тончайшего фарфора чашечки (антиквариат?!) оказались перед нами на столе. Аромат настоящего кофе. Светло-коричневая пена. Вот это истинное волшебство — натуральный, а не какой-нибудь ячменный или юбилейный суррогатный напиток.
— Так чего вы хотите от жизни?
Трудный вопрос. Я отделываюсь шуткой:
— Такой кофе — верх всех желаний!
— Благодарю, — кивнула Надина Омаровна, — и все же… Мужчины к нам приходят с разными комплексами. Женщины — большей частью из-за неразделенной или обманутой любви. Поглядите, блондинка в черном купальнике. Полина. Ее бросил муж. Как и вас, кстати. Она надеется на новую любовь.
— А разве это возможно — какое-то другое чувство?
— Для вас — затруднительно. Для нее — возможно, — одними губами вновь улыбнулась Надина Омаровна. — Она теперь уже близка к освобождению от старых привязанностей, еще чуть-чуть — и в ней вспыхнет новая страсть. По секрету скажу, что ее избранник — вон тот белокурый человек в кепочке. Прежде женщина была для него либо товарищем по работе, либо… Конечно, к нам он пришел совсем не для того, чтобы научиться любить. Нет, он не видел в этом необходимости. Он партийный функционер, обратился к нам, чтобы избавиться от страха и инстинкта послушания. Перестройка требует. Как видите, мы идем в русле времени…
— Но от страха нужно лечить всех. Мы все это получили в наследство.
— Проводим профилактический общий курс. А Аркадия — его у нас зовут Аркадием — лечим и дополнительно. Пытаемся окрылить его душу. А что окрыляет человека больше любви?!
— Значит, Аркадий — не настоящее имя?
— Вступая в кооператив, люди вольны сохранить тайну. А как бы хотели зваться вы, Светлана Иннокентьевна?
— Мне-то зачем скрываться? Я же не партийный работник.
Надина Омаровна скептически улыбнулась, не раздвигая тонких губ. Я до сих пор не видела ее зубов. Плохие зубы? Нет, наверное, тут другое.
— Да, другое. Вам пока это ни к чему …
А чужие секреты выдает спокойно.
— Это не секреты. Вы все равно узнаете всю подноготную — раз пришли к нам. Мы тут проигрываем собственные житейские ситуации. Вот та бабушка желает помириться с дочерью. А чего все-таки хотите вы, если серьезно? Друзей, здоровья, любви? Хотите иметь уверенность в себе? Хорошо, хорошо, я не буду мучить вас. Разберемся постепенно.
— Можно еще вопрос?
— Хоть сотню! Для этого я здесь.
— Сколько ваш заработок в кооперативе?
Наверное, вопрос мой неуместен, может быть, даже оскорбителен. Лицо Надины Омаровны, и без того как будто задернутое темной вуалькой, на мгновение пропало вовсе. Я уже подумала, что она исчезла, ан нет! Появилась вновь с извиняющейся улыбкой:
— Я не знала, можно ли вам говорить все. Пришлось проконсультироваться. Оказывается, можно… У нас не обычный кооператив. То есть налоги государству мы, конечно, платим. А вот сами зарплату не получаем. Деньги тратятся на приобретение аппаратуры (легкое движение в сторону экрана) и на выполнение желаний клиентов. А желания бывают весьма дорогостоящие. Вот, скажем, ваше сокровенное — поправьте меня, если я ошибусь, — вернуть мужа. Думаете, работа обойдется нам в тридцать рублей? О, значительно дороже.
Она поглядела на меня со значением — понимала, что теперь, после ее обещания вернуть мне Артема, я уже точно никуда не денусь. А ведь она угадала! И сына я мечтала вырастить достойным человеком, чтобы отец, когда узнает — ну должен же он когда-нибудь узнать! — порадовался …
— Как же вы живете, если ничего не получаете в кооперативе? И зачем вам этот «Люкс», не понимаю?
— Объясню, терпение. Я математик по образованию, а сейчас еще учусь в физкультурном институте. А тут вроде как практика — для себя. А ради денег подрабатываю ночным сторожем в детском саду. После лекций. И все так. На общественных началах. Сами ищем счастья — или хотим помочь другим. У нас только председатель освобожденный.
Миссионеры какие-то… Но меня тревожил еще один вопрос — чтобы окончательно для себя разобраться с этим миссионерством. Может быть, этот вопрос тоже неуместен?
— Рискните, спросите. А вдруг?
— Для вас существуют понятия добра и зла?
Она вскинула голову и быстро посмотрела на меня — так что я почувствовала, как между нами зажглась светящаяся, бегущая ниточка — из глаз в глаза. Я опустила ресницы первой, с усилием.
— Могу ответить только фразой поэта : «Добро и зло приемли равнодушно и не оспаривай глупца…» Вы удовлетворены? Учтите, вы можете всегда отказаться от наших услуг …
А глаза у Надины, оказывается, все-таки зеленоватые. Интересно, они светятся в темноте?
Ход моих мыслей, кажется, не понравился Надине Омаровне, она порывисто поднялась:
— Мы заболтались, а нас ждут…
Надина Омаровна одним плечом втиснулась в экран, а меня просто поволокло следом. Как мы совершали перемещение в пространстве, я бы объяснить не сумела, но факт, что через секунду мы стояли — причем в одних купальниках — платья в руках — на цветущей поляне у трех озер. Пьянящий горячий сосновый воздух струился вокруг моего тела, неприлично белого среди загорелых новых товарищей по «Люксу». Но ничего, я тоже стану, как они… Солнце ложится мне на голую спину. И пусть! А вот черные мои волосы лучше прикрыть панамкой, что я немедленно и сделала, усевшись на скамейку… Сначала поглядим, не стоит торопиться вставать в общий строй…
Надина Омаровна уже командовала:
— Грудная клетка вздымается. Верхнее радостное дыхание. Руки вытянули к солнцу, набираем энергию. Задержали дыхание, держим, держим — сбросили! Резче! Вы освобождаетесь от усталости, от дурных эмоций, вы становитесь легкими, все легче, легче… Руки — крылышки. Включили солнечные батареи …
О нет, это не для меня! Я не освобождалась, не включала ничего, хотя мне и хотелось, может быть, — а почему бы и нет? — снова стать одной из… Был даже момент, когда я решила загореть, как все — но нет, я снова сама по себе, я сижу, не шевелясь, скептически созерцая это сумасшествие… Дружный коллектив тем временем взвился хороводом в небо. Вслед за Надиной Омаровной, превратившейся вдруг в бабочку-траурницу — красные крылья, желтая кайма, капельки желтизны вдоль каймы. Рядом с ней обыкновенная крапивница — не Полина ли, ожидающая новой любви? Пестрая репейница — бабушка, поссорившаяся с дочерью? А дневной павлиний глаз — это нарядный Аркадий? Вынести превращения секретарши у шахматного клуба еще можно было — но увидеть такое?!
Я быстро натянула на себя платье и ринулась к лесу. Траурница закружилась вокруг меня, порхала тревожно — так что я просто принуждена была остановиться. Надина Омаровна возникла на моей дорожке. Она кусала губы, плакала. Это было неожиданно, но она в самом деле плакала:
— Светлана Иннокентьевна, прошу, не убегайте…
— Вы же деньги-то получили. Теперь вам что! Баба с возу — кобыле легче…
— Не совсем так. Вы уже вошли в систему. С вашим уходом что-то может разладиться. Хотите, я с вами поделюсь своими знаниями?
— Э, нет, не надо! Порхающие бабочки, экстрасенсы — это не для меня.
— Но вы и не полетели. И не полетите, если не пожелаете. Но ваше трезвое мышление служит отличной стартовой площадкой для всей группы на взлете. Вы нам нужны, мы — вам. Это аксиома. А мужа мы вам вернем. Пожалуйста…
Мне стало ее жаль. Нагорит ей, наверное, от главного Люксера, что не удержала клиентку. Ладно… Она славная, эта Омаровна. Успею еще удрать отсюда.
— Конечно, конечно, мы силой не держим.
И бабочка вспорхнула и потерялась в синем небе.
А потом, когда весь хоровод вернулся, начались исповеди. Сегодня был день бабушки.
— Все дочери неладно. Больше из-за внука ссоримся. Я на него поругаюсь, она его защищает. Она рассердится на Олежку — я его защищаю. А после молчим неделями…
— Типичная ситуация — жертва, преследователь, спаситель… И смена ролей, — это Аркадий комментирует. Я пока в ролях совершенно не разбираюсь. Но мне кажется, что и Варвара Петровна тоже… Зато вся группа бурно обсуждает.
— А если попробовать нарушить молчание?
— А если не кричать на Олега?
— А если не вмешиваться в отношения мать — сын?
— А когда она была маленькой, вы ее били?
Последний вопрос заставляет Варвару Петровну вскочить:
— Да я ее и пальцем никогда…
— Нельзя здесь врать!
Надина Омаровна вмешивается:
— Варвара Петровна, если мы не услышим правду, мы не сможем вам помочь. Тогда занятия теряют смысл.
— Разве шлепнуть ребенка — это так уж плохо? Ну, конечно, шлепала. Но не била…
— Мы вам верим, Варвара Петровна. И все же, как помочь? Хотя, конечно, мать и дочь — это всегда система отталкивания, но можно стараться не раздражать друг друга… Уважать… Какие пути примирения поискать, кто предложит?
— Вспомнить теорию ритмов, — высказался неулыбчивый Авенир Юрьевич.
— Какая теория, я не знаю никаких теорий, — чуть не плакала Варвара Петровна.
— Я объясню, — спокойно, мягко продолжала занятия Надина Омаровна. — Время ускорилось. И вам, чтобы не чувствовать себя обиженной, нужно постараться войти в новые ритмы, в которых живет ваша дочь. Тогда вам легче будет понять друг друга.
— А как в них войти-то, попроще бы как-нибудь… Стара уж я для ваших теорий …
— Ничего, Варвара Петровна, вы моложе многих из нас. Пришли в «Люкс», углубляете контакты, знакомитесь с новыми людьми — вот ваши ритмы и ускоряются. Дочка поймет, увидит вас иначе…
— Да что она поймет! Вы бы не мне, ей бы объяснили …
— Пока мы объясним вам. Но и с дочкой проведем работу. Как коллектив считает — пора уже?
Все согласно закивали головами. Надина Омаровна уселась на скамейку, достала из сумки какую-то блестящую штуковину, покрутила ручку настройки, поговорила — вроде как по рации. И уже через несколько минут к нам по дорожке с большой лохматой колли и мальчуганом в матроске подходила молодая женщина.
— Мама, да это же бабушка! Бабушка!
И очень скоро дочка, недоумевая, с растерянной улыбкой смотрела, как бабушка в веселой компании бегает трусцой. Потом Аркадий притащил и подарил Варваре Петровне необыкновенную корягу — почти готовую статуэтку летящей девушки.
— Мы ее приспособим к книжной полке, не так ли, Маша?
Маша удивленно покачала головой — и согласилась.
Авенир Юрьевич начал обучать Олежку рыбачить и поминутно звал:
— Варвара Петровна, посмотрите, как ваш внук забрасывает удочку! А как он ловко надевает червяка …
Женщины в стороне бросали палку в озеро — колли купалась, выполняя приказы матери и дочери.
— Варвара Петровна, какая у вас умная собака… Фред!
Колли бегал среди клиентов «Люкса», отряхиваясь и радуясь чрезвычайно, хотел каждому положить лапы на плечи и лизнуть в лицо.
— Пойдем домой, мама, — наконец, дочке захотелось увести мать отсюда. Но Варвара Петровна молодо засмеялась:
— Да нет, я , пожалуй, еще поиграю в мяч. А ты не хочешь? Ну, конечно, тебе же еще готовить обед…
Дочка ушла — с колли Фредом и сыном Олежкой. И бабушка сразу сникла и потеряла задорную свою улыбку.
— Все нормально, — успокоила ее Надина Омаровна, — посмотрим, каков будет результат сегодняшнего эксперимента. Если понадобится — повторим. Но, мне кажется, и этого достаточно. Только сами следите, чтобы снова не отстать от потока времени…
Варвара Петровна остановившимися глазами глядела на середину озера, потом неожиданно, с посветлевшим лицом спросила:
— А как насчет искупаться?
Впрочем, в воду полезли не все клиенты «Люкса». Авенир Юрьевич дотошно выспрашивал у руководительницы, какие есть еще возможности войти в поток времени. Я подумала, что все мы, собравшиеся тут, отстали от этого потока — вот и ищем способы войти в реку времени. Мы не на берегу, нет. В каком-то затянутом тиной рукаве, потерявшие связи с текучей водой …
— Только контакты. Общение с людьми, с природой, с современным искусством. Однако продолжим занятие. Все уже познакомились со Светланой Иннокентьевной, нашей новой подругой. Предположим, у нее сегодня день рождения. Итак, что вы ей подарите?
— Ткань на костюмчик… Духи… Цветы… Стихи …
Я принимала гостей на кухне.
— Нет, — поправила меня Надина Омаровна, — в комнате, только в комнате. У вас уже все приготовлено. Зажарен цыпленок табака. Первый гость вы, Аркадий. Ситуация. Прошу внимания. Светлана Иннокентьевна, вы были когда-то комсомольским секретарем, а Аркадий — инструктором райкома. Были даже слегка влюблены друг в друга. Забудьте о разнице возраста, идет игра. С тех пор ваши дороги разошлись. Светлана Иннокентьевна — кто вы? Ага, работаете лаборанткой на том же заводе. Оставила общественные дела. А Аркадий — уже значительный партийный работник. И вдруг вы, Аркадий, вспомнили об этом дне рождения. Решили зайти. Есть дополнения, поправки к ситуации?
— Можно? — Авенир Юрьевич проявляет активность. — Год назад у нашей именинницы мужа уволили по сокращению штатов, она обращалась к Аркадию за помощью, но тому было некогда. Годится дополнение?
— Годится. Итак, Аркадий, вам совестно стало? Вы пришли с букетом, звоните…
Я открываю. Изображаю удивление. Вот когда, оказывается, пригодились занятия в театральной студии. Когда-то мы играли вместе с Артемом. Сто лет назад…
— Аркадий, вот уж я не думала, вот уж не ждала. Ты помнишь мой день рождения…
— Всегда помню. Поставь цветы в воду…
— Какие красивые, спасибо.
— А где твой муж?
— Артем? Сейчас подойдет. Пошел купить кое-что к столу…
— Извини, ты тогда позвонила как-то неудачно, у нас запарка была. Но я узнавал, у Артема твоего все в порядке.
— Да. Он перешел в другой театр, все хорошо. Я знаю, ты бы обязательно помог, если бы не был так занят. Я уверена… Не стоит извиняться, забудем…
В какой-то миг мне стало грустно. На самом-то деле в день рождения я, как обычно, буду сидеть одна-одинешенька… Надина создает тут какой-то иллюзорный мир.
Однако в следующее воскресенье я без пятнадцати двенадцать в лучшем своем платье, зеленом с пояском по бедрам, уже сидела на заветной скамеечке у трех озер. Однако, никого из клиентов «Люкса» не было. Я честно ждала пятнадцать минут, еще столько же. Потом начала беспокоиться… Может быть, у них опять сегодня полеты? Может быть, мне следовало идти к шахматному клубу, а не сюда вовсе?
Бабочка-капустница порхала возле меня. Я приподнялась даже, следила за ней, но она явно не обращала на меня внимания. Скользила по своим невидимым чудовищно ломаным линиям. Умчалась. Видно, обыкновенная бабочка …
Какая-то женщина присела на скамейку рядом.
— Они у реки. Скорее!
Я обрадовалась ей, как сестре. Полина! В новом, без бретелек, по моде, сарафанчике, улыбающаяся — видно, все же их учат улыбкам. Мы взялись за руки и побежали по тропинке. Я быстро запыхалась, схватилась за сердце.
— Поля, пойдем потише. Я не могу…
Только и Полина, видно, не могла идти тише — ее несло вперед. Наверняка, уже разворачивается ее роман с Аркадием, она прямо летит…
— Надо спешить! Мы можем опоздать к обеду… Выпей витаминчик! — Полина протянула мне желтоватую пилюлю. Я проглотила ее, не рассуждая, не раздумывая — какой витаминчик, какой обед, куда мы мчимся?! Еще неделю назад я бы поостереглась принимать неизвестно какие лекарства. Пилюля подействовала почти мгновенно — мои одышка, колотье прошли, и мы понеслись через лес напрямую, без тропок, как две косули.
Я прекрасно знала эти места, гуляла не раз с сыном. Но то, что я увидела, когда мы выскочили к реке, заставило меня замереть. Откуда тут, на диком высоком берегу — белые колоннады дворца, аллеи со скульптурами, фонтаны, мраморные лестницы?.. Из каких снов или сказок?
— Где мы, Поля? — обернулась я к подруге, но никого уже не было рядом со мной.
И я шагнула вперед, на аллею, в праздничную круговерть. Шум, музыка, смех водопадом обрушились на меня после тишины леса. Играли на эстрадах — открытых со всех сторон квадратных подмостках — оркестры. Танцевали смуглые индусы в белых национальных одеждах. Поэты, сменяя друг друга, читали стихи — их не слушали. Кажется, тут никто никого не слушал… Я быстро поняла, что найти товарищей по кооперативу мне будет трудно. А может быть, и невозможно. Полину я-таки увидела. Она шла, положив голову на плечо Аркадия, в тихой задумчивости. Улыбка, робкая, нежная, немного удивленная, плавала над ними — одна на двоих . Стоило ли им сейчас мешать?
Людской поток вынес меня на главную площадь — перед Дворцом. И тут я увидела тот же столик, что и в парке, и ту же голубую девушку-бабочку за столиком. Табличка на столе: «День самых главных встреч». И пониже помельче: «Просьба ко всем участникам зарегистрироваться и получить личный план дня». Расталкивая людей — они как-то легко расталкивались, точно я проходила сквозь них — вышла к столу.
Голубая бабочка тут же, немыслимо обаятельно улыбнувшись, отметила мое имя в списках и все с той же улыбкой — пролетев круг над столом и снова опустившись на свое место, добавила:
— Ваши гости — Артем Боков и его супруга. Встреча назначена…
Она пыталась еще что-то мне объяснить, махала какой-то бумажкой, но я уже бежала — сквозь тени гостей — к зеленой стене леса. Его жена, его жена, та, со столичной пропиской… Прочь отсюда! Но выйти к лесу я не могла — куда бы ни шла, возвращалась к площади Дворца. Наконец, измученная, легла на травку у фонтана. Лежала и перебирала руками длинные ползучие стебельки спорыша, горца птичьего, как его еще называют, поглаживая пальцами мелкие блестящие листочки. Сорвала травинку, надкусила… На меня никто не обращал внимания. Привычка делать то, что хочется — если, конечно, не мешать другим — вообще-то мне, как и большинству наших людей, не свойственна. Разве что в аэропортах, натолкавшись в переполненных залах, пассажиры позволяют себе уснуть на зеленых газонах. Как вот я позволила себе сейчас лечь на лужайку… От усталости и отчаяния.
Правда, иногда спят на газонах и пьяницы, но в трезвом состоянии они делать этого бы не стали. Здесь не Америка — ходить, в чем заблагорассудится, садиться, где удобно — хоть на пол. Мы — в комплексах, как в униформах. Шагаем в ногу — сколько надо времени, чтобы приучить нас жить и дышать свободно, не оглядываясь по сторонам, не ожидая приказа? Вот тут, в парке, из которого нет выхода, мне одиноко и свободно. Хотя какая свобода, если не можешь уйти? Да и как уйти, если этих аллей, фонтанов, этого Дворца просто не существует… Ладно, можно наплакаться вволю …
— Светлана Иннокентьевна! Зачем же так категорично? Вы же видите, слышите. А если вы попробуете наш обед… Мы существуем, правда, в ином измерении, вы к нему не привыкли… Вас можно отправить домой, но зачем торопиться? Что же вам у нас так не понравилось?
Голос медленный, тягучий, почти без интонаций. Я приподняла голову, вытерла слезы. На тропинке рядом со мной — шкафчик на колесиках, сверкающий никелем, мигающий разноцветными фонариками на панелях. А в середине — мерцающий зеленый экран. Видик в шахматном клубе — а что, очень похоже… Но Надина Омаровна тогда разговаривала со мной — и я ее видела, а тут — чистый экран. Наверное, это говорит сам робот!
— А если я не буду вам отвечать?! Или вашему компьютерному мозгу не дали такой необходимой программы — о человеке, которому надо побыть иногда одному, поплакать, а? Вы, наверное, робот с кухни?
Я хотела оскорбить его — уж так было горько!
— Не совсем. Хотя мороженым я могу вас угостить. Или вы желали бы свежее яблоко? Или кофе-гляссе?
Нет, эта машина вполне годится, чтобы служить человеку.
— Мороженого, — верно, пусть-ка даст мне порцию и катится на своих колесиках дальше. Из брюха робота выдвинулся столик, а на нем в хрустальной вазочке мое любимое мороженое, с орехами и шоколадом. И золотая ложечка рядом.
— Спасибо. Можете обслуживать других гостей. Наверное, никто не откажется от такого лакомства…
Робот укоризненно покачал своей квадратной головой.
— Вы сильно ошибаетесь, Светлана Иннокентьевна. Я не кухонный робот. Вы меня не видите, а эта электронная кукла — мои глаза и руки. Я — главный Люксер и устраиваю этот праздник для клиентуры нашего — ну, и не только нашего — кооператива. Как хозяин, я должен заботиться, чтобы гостям было хорошо во Дворце. И вдруг мне докладывают, что вы даже не захотели взять свой личный план Дня главных встреч. Ну что такое, Светлана Иннокентьевна… Простите, я не представился. Называйте меня просто Вольдемаром. Конечно, если вам неприятно видеть перед собой заурядного робота, я бы мог явиться перед вами в каком-нибудь земном виде — этаким хлыщем в цилиндре и с тростью…
Вольдемар — владеющий миром — да, от скромности не умрем. Однако…
— Трости теперь не носят. Да и цилиндр — это же девятнадцатый век. А сейчас у нас…
— Ну, такие мелочи, простите… Хорошо, с японским складным мужским зонтом.
Я расхохоталась. Мне легко было говорить с этим человеком, не желавшим показаться мне. Прямо как в «Аленьком цветочке» — очень в детстве я любила эту сказку. Может быть, за ее счастливый конец?
— Спасибо вам, Светлана Иннокентьевна. Иногда мне трудно общаться с клиентурой — не понимают. Я уже редко выхожу на контакт, все Надину отправляю. Приятно, когда человек не заставляет меня надевать какие-то ненужные маски. Всю жизнь в масках — ужас! Так отчего вы плакали, дорогая Светлана Иннокентьевна?
— Но если вы — Вольдемар, то я — Светлана …
— Божественное имя. С таким именем — и плакать …
— А зачем тут его жена? — резко, капризно спросила я. Ком встал в горле, Вольдемар мог бы и не понять, о чем я, но он понял.
— Ну раз она есть, куда ж я ее дену? Вы же не хотите крови, насильственной смерти, а?
Я поежилась — и забыла есть мороженое.
— Конечно, не хочу.
— Я так и предполагал. Надеюсь, развод устроит вас больше. Но на развод нужно время — и деньги. Хотите, я сейчас покажу вам вашего Артема? — тут на экранчике запрыгали звездочки, антенны закружились — быстрее, быстрее — и замерли. Общий план — парк, скамейка в глубине, парочка на скамейке. Стремительный наезд. Камера деликатно оставила за кадром лицо женщины, и на меня глянул…
Да ведь я уже видела его — едва вместе с Полиной ступила в эти аллеи. Мне его показали сразу — а я… не узнала… Располнел, постарел. Но все так же элегантен, горд. Мне надо время, чтобы привыкнуть к нему, к новому, чтоб нынешний образ совместился с тем, который хранился в памяти, чтоб в полминуты пробежало двадцать лет — и Артем снова стал для меня тем Артемом.
Я всхлипнула. Гонг-экранчик погас.
— Признали, Светлана Иннокентьевна?
— Он, верно. Но мы же договорились, Вольдемар. Я — Светлана.
— Виноват, Светлана. Божественное имя.
Мороженое капнуло мне на платье. Я вытирала пятно — и не успевала вытирать слезы.
— Ну, не надо разводить мокроту. Послушайте моего совета. Вернее, я сообщу вам план, который вы не захотели выслушать от нашей сотрудницы… Идите к пристани, садитесь на паром и дуйте на тот берег…
— И тогда я попаду домой?
— Ну, не сразу, но сегодня попадете, обещаю вам, — он засмеялся заразительно, громко, весело, потом как-то враз смех стих, съежился, обратился в сострадательную улыбку, не высокомерную, но дружескую — так я чувствовала ее, хотя робот, конечно, не мог улыбаться. Я поставила вазочку на подносик — и он с шумом въехал внутрь, исчез за упавшей металлической завесой. Я поднялась, помахала рукой — не роботу, но экрану — Вольдемару.
— Я пошла.
— Вот и умница.
Робот покатился на своих колесиках дальше по тополиной аллее охранять радость и веселье в толпе у фонтанов. А я брела к реке, ничего не видя, не слыша, думая только — зачем меня — на тот берег? Тополиные пушинки ложились мне на плечи и забирались в волосы — я не замечала, не отряхивала их…
— Светлана Иннокентьевна! — окликнули меня. Я обернулась. Та девушка, что только что со своим парнем прошла мне навстречу — я и не взглянула на них — была Надина Омаровна. Теперь она торопилась назад, ко мне, тянула за рукав своего спутника, мрачноватого высокого молодого человека, на котором странно болтался новый черный костюм, пиджак, надетый почему-то прямо на майку…
— Света, едва не разминулись. Познакомься, это Стасик — мой муж.
По счастью, я не подала руки, я помнила тени на аллее — вдруг это тоже тень на аллее? Секунду назад я видела живое, умное, печальное лицо, а тут безносый череп зыркнул глазницами в мою сторону и осклабился с пониманием. И снова отрешенное, но человеческое лицо. Надина, кажется, не заметила этого превращения — она буквально висела на своем Стасике, поглаживая его рукав, донельзя счастливая. Такой счастливой я никогда не видела ее прежде — и не увижу никогда больше.
Я ужаснулась, оцепенела — Надина, видимо, поняла мое состояние, смущенно пробормотала:
— Да, ты не ошиблась. Он покончил с собой. Но он все равно с нами — со мной и Мишенькой… Он любит нас.
И он играла, как галстуком, обрывком веревки, болтавшейся на его голой шее. Потом в ее горящих восторгом глазах проснулась озабоченность:
— Вольдемар тебе велел идти на паром, ты торопись. Жаль, что не будешь на обеде… Ну, беги, беги…
Я ринулась вперед, вниз, к реке. Вот она, тайна Надины… Вот ее Встреча. Что же меня-то ждет на том берегу? Милая беседа с Артемом и его супругой?
А вот и пристань. Как ни странно, но на нашей давно обмелевшей грязной речушке, где и мальчишки-то не купаются, где рыба ловится с таким запахом бензина, что и кошки от нее отворачиваются, — на нашей речке обнаружилась пристань! Во всяком случае мостки. У которых стоял паром. Паромщик, бородатый старик, приободрил меня:
— Заходи, дочка, тебя ждем.
Когда я плавала на таком пароме? Наверное, в детстве, когда гостила у теток в далеком сибирском городке. Не оттуда ли, из пятидесятых годов — и этот паромщик?
Противоположный берег — низменный, пустой, унылый. Ни строений, ни лесов. И праздник, и обед остались на той стороне, во Дворце.
— Прибыли. Дочка, вылезай, а мне пора назад.
Я осталась одна на болотистом берегу. Зачем Вольдемар прислал меня сюда?
Однако вскоре подъехала оленья упряжка. От животных пахло потом — настоящие, не нарисованные олени. И без каюра. Остановились около меня — умные какие… Я было подумала — сесть в нарты, что ли… Но тут из-за моей спины — то есть от реки — появились два человека — очень хорошо мне знакомых человека. Я, расположившись на стволе сухого дерева, смотрела этот спектакль. Один из них — инженер с нашего завода — как-то осмелился позвать меня в кино. И потом предложил вариант совместной жизни. В кино я пошла. Замуж — нет.
А другой… О, это история, которой я стараюсь не вспоминать! Лет десять назад, когда сын был в пионерском лагере, я позволила себе дом отдыха. Там мы и встретились. Он был похож на Артема — и я влюбилась — без памяти — на три дня. Потом он писал, но я решила, что не надо отвечать. Он приезжал даже. Что теперь…
И вот именно эти двое и садились на нарты. И я, оказывается, переправлялась на этот берег для того, чтобы проводить их. Проститься?
Я встала со своего кресла — то есть с сухого дерева — и подошла к нартам. Склонившись, поцеловала инженера в лоб. А того, который походил на Артема, я отчего-то поцеловала прямо в губы. Нарты уже тронулись, а он смотрел, обернувшись, на меня — как будто хотел отчаянным своим взглядом забрать, увезти меня с собой. Олени рванулись вдруг — ветром ушли, как говорят ненцы.
Уже точкой казались нарты — черной точкой на холмистой зеленой равнине.
Кто-то уверенно положил руку мне на плечо. Властная мужская рука.
— Пора, Света. Они уехали, а мы с тобой только начинаем жить…
Артем! Вот так просто — пора! После почти двух десятилетий разлуки. Или все, что сейчас происходит — не реальность, но лишь ее перспективный план? Может ведь и не случиться всего этого во взаправдашней жизни?
И все же… Мне казалось, что я теряю сознание от счастья, заполнившего вдруг, сразу каждую мою клеточку. Говорить не могла — перехватило горло. Сушь, трудно было сглотнуть слюну. А Артем под руку вел меня к берегу. У пристани — игрушечный кораблик. Под бумажными парусами.
— Ты предлагаешь садиться сюда? Это же невозможно, — я еще пытаюсь цепляться за привычное.
— Взойди на борт, Света …
Поверить, решиться! Я уже занесла ногу, но в этот момент потемнело в глазах, и я стала медленно оседать на руки Артема. Еще успела увидеть сверкающие бусинки солнечных пятен волны большой и чистой реки, качающийся игрушечный кораблик — да нет, не игрушечный — настоящий, большой парусник, — и чернота, мрак, ничего.
Приходить в себя трудно. Меня тошнило.
— Сейчас, сейчас, я помогу вам…
Надо мной — озабоченная Надина. В стороне — расширенные глаза Полины. Надина проводит руками вдоль моего тела, сосредоточенно что-то шепчет. Мне это шаманство смешно, хотя я едва могу улыбаться. Но боль в сердце отпускает, возвращаются силы.
— Ну вот и хорошо, вот и полегчало, — Надина вытирает мне лицо мокрым платком. Помнит ли она нашу встречу на аллеях садов Вольдемара? Надина, которая учит нас быть счастливыми, бедная, несчастная Надина…
— Надина, спасибо, мне уже хорошо. Наверное, я перегрелась.
Я поднимаюсь с травы, ноги чуть-чуть дрожат. Сажусь на скамейку.
— Мы проводим тебя, Света.
— Зачем, я сама…
Потихоньку идем по дорожке в сторону шахматного клуба. Но мне-то, чтобы попасть домой, лучше свернуть налево. Останавливаемся у развилки.
— Светлана, в следующее воскресенье вместо занятий в парке — вечернее выездное заседание. Культпоход в театр.
Мне снова стало нехорошо… Я прислонилась к сосне.
— А если я не пойду? — мне захотелось спрятаться от судьбы, которую я вместе с Надиной и Вольдемаром строила сама для себя.
Надина вытянула перед собой руки — пальцы ее дрожали.
— Ты-то придешь обязательно. А другие — кому как хочется.
Я не на побледневшее лицо Надины смотрела — на ее пальцы. Ей плохо, нашей командирше, наставнице. Нет, не зря она остановила меня в аллее — ей отчего-то было нужно , чтобы я знала.
— Ты угадала, Светлана. Это нужно. Только никому, никогда!
Я почувствовала себя старшей сестрой Надины, погладила ее по упругим, жестким волосам:
— Конечно, никому, никогда! Я приду в театр, ты не расстраивайся…
Она молчала, глядела своими большими глазищами, тихонько сдувала с моих волос тополиные пушинки. И я, и она, и Полина прекрасно знали, помнили те высокие серебристые аллеи садов Вольдемара — и нам не казались странными эти легкие тополиные пушинки — в сосновом лесу.
В следующее воскресенье у подъезда театра я подошла к афише. Пока наших не было. И увидела родную фамилию — роль городничего в сегодняшнем спектакле исполняет актер из Москвы Артем Боков. Мне показалось: люди вокруг услышали, как громко, на всю театральную площадь застучало мое сердце. Надо зайти в театр. Но я не могла сделать ни шагу. Внезапно сердце перестало биться вовсе. Абсолютная пустота во мне — и в мире. Сколько можно прожить с остановившимся сердцем? Руки и ноги начали холодеть. Сейчас упаду прямо на тротуар. Как рыба, вытащенная из родной, привычной среды на берег, я начала судорожно хватать ртом воздух. Сердце медленно застучало снова. Живу.
— Вам нехорошо. Примите пилюлю, — около меня суетится голубая бабочка. Очень внимательна. Помнит неудачу в парке Вольдемара, когда я убежала от нее? Но как мне хочется сделать приятное милой голубой бабочке — наверное, ей нагорело от Вольдемара — и все же — пилюли — нет, простите.
— Не надо, мне уже лучше, — отмахиваюсь я. Кто-то подает мне руку — Авенир Юрьевич, его замкнутое лицо, — я опираюсь почти автоматически и вхожу в фойе. И вот кресло в первом ряду партера. Да, услуги клиентам кооператив «Люкс» оказывает по высшему разряду.
Пьесу Гоголя я знала и любила, но сейчас видела на сцене только Артема.
— А если спросят, отчего не построена церковь при богоугодном заведении, на которую назад тому лет пять была ассигнована сумма, то не забыть сказать, что начала строиться, да сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, забывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась…
Голос бархатистый, вельможный, движения скупые, выразительные. Современнейшая пьеса, почти «Дорогая Елена Сергеевна». К тому же в доме городничего — телефон, телевизор, с улицы слышны гудки.. Ко времени, все — ко времени… И актеры хороши. Но всех лучше, конечно, мой Артем.
Я сидела, не шелохнувшись, хотя спектакль уже закончился.
— Он ждет вас за сценой, пойдемте, — шепчет мне Авенир Юрьевич. Юрист, оказывается, все это время сидел рядом со мной, по правую руку. А по левую — Аркадий. Милые, душевные люди. Но за сцену я не пойду! Ни за какие коврижки. Сил не хватит — пойти к Артему.
— Мы проводим вас за сцену…
— Нет!
Говорить «нет!» я всегда умела. Оба посматривают на меня с беспокойством, как на больную. Они не знают, что со мной делать. Видно, им было поручено только отсидеть спектакль и проводить меня за кулисы. Аркадий, Авенир Юрьевич, спасите меня, увезите меня поскорей домой — я не хочу, не хочу видеть Артема. Что вам подсказывает самостоятельность мышления, а?
— Авенир, иди за такси. Мы отвезем Светлану Иннокентьевну домой…
Меня их переговоры как будто и не касаются. Сижу прямо, так что спина вот-вот превратится в стрелу лука, стоит кому-нибудь спустить тетиву — и меня понесет вверх, вознесет… Но тетиву никто не спускает.
Аркадий берет меня под руку, аккуратно, бережно проводит через толпу. Такси уже ждет. Он садится рядом с шофером, называет мой адрес. У двери квартиры раскланивается. Похоже, в «Люксе» Аркадия и в самом деле кое-чему уже научили.
Я полна благодарности к нему, но вот выразить эту благодарность нет сил.
— Спасибо, Аркадий, — все-таки выговариваю я. Дома, в своей квартире, где сами стены защищают, берегут душу, я чуть-чуть прихожу в себя. То есть отпускает напряжение — и тотчас надо упасть и уснуть. Что я и делаю… Не забыв, правда, скинуть нарядное платье и надеть брюки — люблю дома ходить в брюках …
Очнулась от того, что кто-то прижимается к моим рукам, гладит их. Артем! Я сплю, похоже. Снова сады Вольдемара? Я счастлива…
— Почему ты не зашла ко мне на сцену? Была на спектакле …
Претензии, все начинается с претензий. Э, нет, я не сплю, и это моя квартира, а вовсе не владения Вольдемара. Я решительно соскакиваю с дивана.
— Одну минутку, Артем, я приведу себя в порядок. Как ты попал сюда? Был на старой квартире, и там тебе дали адрес?
— Нет. Меня привезли твои друзья, сразу после спектакля. Такие у тебя хорошие друзья…
Врать он не умел и не научился — это приятно.
— Почему вдруг приехал? Столько лет ни звонка, ни письма — и вдруг…
— Сам не знаю. Спонтанный порыв какой-то. И главное, все так легко устроилось. Только о тебе подумал — и меня приглашают к вам на роль городничего, на один спектакль. А кто это на фотографии?
Я села на табуретку, как на коня, готовая к бою. А он , видно, настроен вполне миролюбиво — преспокойно улегся на диван. Как дома.
— Твой сын, между прочим. Алеша. Теперь в армии. На Курилах.
— Вот как, у меня есть сын? И он на Курилах? — новость показалась ему любопытной, но не ошеломляющей. Он не вскочил, лишь приподнялся на локте.
— Когда он родился?
Я отчеканила дату.
— Да, да, может быть, — пробормотал он задумчиво. Неужели забыл, что я была беременна, когда мы расстались?
— Может быть. Но я полагал, да нет, был уверен, что ты разумный человек и сделаешь аборт.
— Поздно было уже для аборта, — ответила я. Этот резон ему понятнее, чем мой истинный: я хотела ребенка от Артема, я бы его оставила в любом случае.
Он снова лег, руки за голову, о сыне больше не спрашивал: видно, считал тему исчерпанной.
— Ты так и не выходила больше замуж? — полуутвердительно спросил он. Я кивнула головой. Видно, подумал: кто бы мог взять такую? Удовлетворен.
— Слушай, я сильно голоден. У тебя найдется что-нибудь поесть? Хотя ты всегда была плохой кухаркой.
— С тех пор кое-что изменилось. Но я не готовилась к приему, так что придется довольствоваться бутербродами и чаем.
Однако принесла-то я цыпленка табака. С удивлением обнаружила его в духовке. Надины не было на спектакле — а цыпленок в жаровне стоял горячий, с пылу — с жару…
— Хитришь… Говоришь, не готовилась… Я и бутылку вина вижу. Выпьем за встречу. После спектакля хорошо — стресс сбрасывается.
Этот чужой мне человек лежал на моем диване, пил и ел в моем доме. Он так и не встал к столу — я поставила ему тарелку и рюмку на деревянную, крашенную коричневым табуретку, которую притащила с кухни и придвинула к дивану. Сердце больше не замирало, и руки не холодели.
А он жевал с аппетитом и говорил заодно:
— Но ты знаешь, что я прежде в другом театре работал? Поругался там с главным. За правду бился, как дурак. И подвели под сокращение штатов. Вот справедливость! Хорошо, удалось устроиться в академический…
Этот эпизод вдруг напомнил мне первое занятие в «Люксе»… Что-то слишком знакомое… Однако, что может меня удивить после садов Вольдемара? И все же…
— Когда это было?
— Год назад…
Совпадения, совпадения… Ладно, а будут ли сегодня олени и парусники? Увы, пока ни того, ни другого…
— Роли приличные дают редко. Кругом нужны связи… Директор наш, чурбан набитый, орден получил. За то, что дочка замужем за большим человеком …
— А вы не молчите. Хватит, намолчались уже …
— Чтоб снова — по сокращению? Это тебе хорошо говорить — ты ничем не рискуешь. Заметила, Света, кто сейчас больше всего воюет, кто всех смелее, прорабы духа? Против привилегий — и за чистоту, экологию… Почтальоны или академики — Лихачев, Сахаров… Им не страшно. Одни ничего не имеют — им и терять нечего. А другие имеют так много, что авторитет их уже не зависит от должности, они могут — правду в глаза… Их весь мир слушает… А что мы?! Маленькие люди — но ведь есть, что терять …
— Ну, не такой уж ты и маленький, звание имеешь… И боишься?
Артем молчал. Косточку с хрустом обсасывал …
— Случаются в жизни и радости. Хорошо у тебя, Алена …
— Кто такая Алена? Жена?
Он смутился — или разыграл смущение.
— Нет, я разошелся с женой. Как раз накануне приезда сюда. Алена — актриса из нашей труппы.
Мог бы и не разобъяснять про актрису, и так ясно, кто такая Алена. Это я поняла. Но в то же время поняла — стоит мне подойти к нему, присесть рядом… Но я не шевелилась.
Чай тем временем был выпит, косточки обсосаны.
— Посиди со мной, Света, я так давно тебя не видел, — примиряюще сказал он.
— Сижу, — равнодушно ответила я . Он хмыкнул.
— Ну ладно, отдохнул, пора и честь знать. У меня сегодня ночью поезд, а надо еще заехать в гостиницу за вещами…
— Раз надо — иди, — спокойно, как же спокойно я это говорю.
Пауза… Долгая пауза. Он глядит на меня, в глаза — но я отвожу взгляд… Спрашиваю, скрывая неловкость:
— Тебя проводить?
Вот теперь он разозлился. Вскочил. Резко, с хохотом.
— Ты хотела сказать — выпроводить? Не трудись. Я и сам уйду.
Ушел, не попрощавшись. Дверь жалобно застонала — так он хлопнул.
Только тогда я расплакалась.
— Что же ты так, Светлана? — Надина Омаровна сидела на том самом диване, где только что он лежал. И тарелка с косточками еще придвинута вплотную. — А я думала, переберешься в Москву, я к тебе в гости приезжать буду. А то и остановиться не у кого. Мы так все хорошо устроили. А если бы он от отчаяния повесился тут, у тебя в ванной?
— Он? Он бы — никогда! Это не твой Стасик. Спасибо за цыпленка табака. И за вино. Ты поиздержалась на меня, возьми деньги.
— Кооператив «Люкс» просто выполняет договорную работу. Ты же заплатила свой взнос. Не беспокойся ни о чем. Жаль, конечно, что такой финал.
— У тебя будут неприятности?
— Не знаю. Однажды он уже лишил меня воскресного свидания…
— Разговорчики в строю, — раздался уже знакомый мне медлительный и властный голос. И затем смех — стук шариков в спортлото. — Надина Омаровна, вы забываете о профессиональной этике. Я хотел бы знать, довольна ли клиентка работой «Люкса»?
— Очень, — ответила я решительно и без колебаний.
— Это по мне. А не хотите ли поработать у нас, Светлана? И оклад бы я положил — двести рублей?
Надина так и охнула, глядя на меня, кивая головой — соглашайся, мол. Конечно — всеобщая работа на общественных началах — и вдруг… И все же…
— Пожалуй, я не подойду вам, я же скептик …
— Ну, ну, — усмехнулся голос. — Ладно, девочки, вам хочется еще поболтать на прощание. Не стану вам мешать…
И далекий, затихающий смех…
— Отключился, — предположила я.
— Нет, наблюдает, он всегда наблюдает. Но не обращай внимания. По мне хоть Вольдемар, хоть полный зал. А что, ты и вправду довольна финалом?
— Конечно. Повидала Артема. Убедилась: чужой человек.
— Я тебе даже завидую. Теперь ты свободна для новой любви.
— Нет уж, вариант Полины мне не подходит. Мы похожи с тобой, Надина.
— Может быть. Только для меня безнадежность — на всю жизнь. Однако мне пора. Сегодня у нас ночная пробежка, купание в пруду. Я тебя не зову, ты устала. Или хочешь пойти?
— Пожалуй, и в самом деле устала…
— А в следующее воскресенье у нас будет суд. Авенир Юрьевич играет одно из своих дел. Те , которые мучают его. Все мы — или обвиняемые, или адвокаты, или свидетели …
— Слушай, а это суд будет как-то связан с реальной жизнью?
— Возможно, если мы сумеем доказательно решить дело. Это как система зеркал — одно отражает и усиливает другое. Ну, пора, Света.
Я проводила Надину до двери… Что же, кооператив «Люкс» — вовсе не такая уж богадельня.
В следующее воскресенье я снова поспешила к трем озерам. Искала своих знакомцев. Увы, их не было.
Какая-то группа пожилых людей играла в мяч. Женщина лет шестидесяти, присев, у самой воды отбила удар. Другая, тоненькая, молоденькая, что-то весело скомандовала — и вот уже вся группа потихоньку побежала вокруг озерка. Но это была не моя, совсем другая группа. Хоть человек в очках и походил на Авенира Юрьевича, а другой — солидный, с брюшком, казался старшим братом Аркадия …
Когда они вернулись, я подошла к руководительнице:
— Простите, вы тут представляете кооператив «Люкс»? А где Надина Омаровна?
Женщина прыснула в кулак:
— Ну и имечко… У нас таких нет. Мы — клуб «Светоч».
Я села на то же место. Еще ждала, оглядывалась вокруг. Несколько бабочек закружились надо мной. Я вскочила на скамейку, замахала руками. А они — улетели…
Загорающие смотрели на меня, наверное, как на сбежавшую из дурдома. Но мне было все равно. Грустно было.
Совсем рядом малыши барахтались в воде. Дама читала книжку. Молодая пара украдкой целовалась. Жизнь текла, а меня снова вышвырнуло на отмель …
Новая идея — надо бежать к шахматному клубу! Побежала. Но павильон был закрыт — и никакого столика не было у входа. И голубой бабочки — тоже. Все правильно: за свои тридцать рублей я получила от «Люкса» все, что было можно. А сотрудничать с ними дальше отказалась сама. Чего же еще?
Дома я перевернула все вверх дном — искала газету, где когда-то прочитала о «Люксе». Я нашла эту газету — только вот о «Люксе» там объявления не было.
И все пошло в моей жизни как будто по-прежнему — от письма сына и до письма. Нет, кое-что иначе. Я научилась, оказывается, улыбаться. И вдруг стала всем нужна. Ко мне идут люди — квартира ожила. Обидели соседку-бабушку — надо одернуть, поставить на место ее зятя; вывезти мусорные ящики с детской площадки; восстановить на работе уволенного за критику — все это почему-то теперь волновало меня. Я писала и подписывала какие-то письма, даже речи произносила перед микрофоном — за гласность и демократизацию. И посещала стихийные митинги.
Но самая большая неожиданность — это открытки и письма из Москвы. И переводы. Видно, опомнился, что не помогал мне воспитывать сына. Зовет даже съездить вместе к Алеше. Мне эта мысль очень понравилась…
Лишь во сне я иногда вижу Надину, неизменно печальную. И слышу смех главного Люксера-Вольдемара — стук шариков в спортлото.