Трава здесь была скудная, рыжая какая-то, словно бы выгоревшая под лучами тропического солнца. То тут, то там зияли частые коричневые проплешины — обнажившиеся пласты окаменевшей глины, на которых сидели многочисленные ящерицы. И деревья тут были не ахти — низкорослые, худосочные, как в какой-нибудь пустыне или где-нибудь в тундре за полярным кругом. Словом, обстановка крайне унылая и безысходная, как адское дно. А ведь всего каких-то два года назад здесь был едва ли не лучший на планете край: заповедники, курорты, лечебницы. От туристов отбою не было.
Максим, впрочем, всего этого как бы и не замечал. Он все время, словно бы чего-то ожидая, озирался искательно. Его круглые совиные глаза, от избытка солнечного света слегка прищуренные, возбужденно блестели. В углу рта торчала наполовину изжеванная травинка.
— Простым стихийным бедствием этого не объяснить, — проговорил он. — Это понятно даже ежу.
Сидор окинул его насмешливым взглядом.
— Еж — это у вас такая единица измерения человеческой глупости?
— Не только человеческой, и не только глупости, — парировал Максим. — Хотя, конечно… Нет, но вы же сами должны понимать, что здесь явно кто-то был. Кому ж еще, как не вам…
— А почему «был»? — продолжая усмехаться, спросил Сидор. — Может, и сейчас еще есть. Зона-то не стоит: расширяется потихоньку, мигрирует — верст на 10-12 каждый месяц, к вашему сведению. Не сама же она, в конце концов.
Максим с надеждой на него посмотрел и снова принялся озираться.
— А может, все-таки сама, — проговорил он как бы в задумчивости. — Аномалия какая-нибудь…
— Может, и сама, — согласился Сидор. — Вы люди образованные, вам виднее.
Максим бросил на него быстрый испытующий взгляд — не издевается ли тот. Да нет, вид у напарника был самый что ни на есть серьезный.
— В любом случае, — сказал Максим, — понимание истинных причин происходящего за пределами наших нынешних возможностей.
Сидор снова осклабился.
— Вы лучше скажите, какое сегодня число?
— Число?!.. Вроде второе… Или… — Максим наморщил лоб. — Нет, не помню… То ли второе, то ли пятое.
Сидор засмеялся.
— То ли второе, то ли пятое, — передразнил он. — Ну и разброс… А знаете, чего мне хочется сейчас больше всего?.. — Он замолчал на секунду-другую, насмешливо вглядываясь в лицо Максима, и продолжил: — А посидеть у вас в голове.
— Чего?!
— В вашей сверхмудрой писательской башке посидеть, — сказал Сидор. — Хотя бы пятнадцать минут. Посмотреть, как там крутятся эти ваши колесики-нейрончики, как они там друг за дружку зацепляются, как толкают что-то там сообща… Понимаете?
Максим вздохнул.
— Знаете, — сказал он, — вести полемику в таком тоне…
Он не договорил, выпрямился и стал из-под ладони оглядывать окрестности.
— Ты гляди, какая цаца! — пробормотал Сидор. — Ну-ну!
Они замолчали минуты на две.
Вокруг между тем быстро темнело. Громадная аспидно-черная туча, закрывая солнце, надвигалась с запада. Еще минут пять-шесть, и здесь будет настоящий тропический ливень. А может, и того хуже.
— Сколько помню, — сказал Сидор, потягиваясь, — всегда одно и то же. Стоит внедриться в Зону на двадцать верст, так обязательно собирается дождь. Приветствие у них, что ли, такое.
Он, наконец, встал и тоже стал оглядывать окрестности.
— У кого «у них»? — спросил чуть погодя Максим.
— Сами знаете, у кого.
Максим помолчал секунды две и как бы нехотя сказал:
— Разные бытуют гипотезы… В тех кругах, где я… то есть… — Он снова замолчал. — В общем, есть предположение, что в этой местности… как бы образовалась зона некоего преображения. — Максим искоса поглядел на Сидора, но тот с самым отрешенным видом всматривался в громоздящиеся невдалеке скалы. — Это что-то вроде перехода на более высокую ступень развития… Понимаете?.. Странно только, что это происходит таким, я бы сказал, насильственным способом.
— Да нет тут ничего насильственного, — процедил Сидор, по-прежнему вглядываясь в скалы.
— Простой математический расчет, — продолжал Максим, оставив реплику товарища без внимания, — показывает, что при той скорости передвижения, какую показывает в данный момент Зона, через восемнадцать с половиной лет на Земле не останется ни одного незатронутого ею места. Стало быть, избежать ее влияния никому не удастся. Потому я и говорю, что насильственно…
— Да нет тут ничего насильственного, — повторил Сидор, повышая голос. — Всегда, понимаешь ты, предоставляется выбор.
— Что вы имеете в виду?
— Что времени у нас предостаточно.
— Поясните, пожалуйста.
— Вон те скалы видите?.. Так вот, когда начинается дождь, там обязательно обнаруживается какое-нибудь укрытие — либо пещера, либо домик какой.
— При чем тут пещера! — проговорил Максим с досадой. — Я же совсем про другое.
— А я про это.
— Да поймите же! Я ведь не против того, что насильственно! Пусть! По-другому ведь и быть не может. Ведь сами по себе мы ни на что не способны!
— Э-эх! — вздохнул Сидор. — Вас, городских, послушаешь, так и жить не захочется… Ладно, времени у нас почти не осталось. Так что если хотите, чтобы у вас все-таки был выбор, идите за мной. Минут через пять тут такое начнется… преображение.
Ни слова больше не говоря, он повернулся и быстро зашагал к скалам. Откуда-то из чахлых кустов выскочил вислоухий рогатый заяц и порывистыми скачками тоже помчался к скалам. Максим с выражением мрачного неудовольствия на лице посмотрел им вслед.
«Вот, значит, как! — подумал он мстительно. — А вот возьму и никуда за тобой не пойду! Сам тут буду ходить! Подумаешь, сталкер незаменимый выискался! Хам!»
Он принялся озираться по сторонам. Вокруг между тем пейзаж стремительно менялся. Деревца и кустарники, готовясь к дождю, сворачивались в тугие узлы, трава втягивалась в почву, все более и более ее обнажая, вскоре вокруг была только гладкая глинистая площадка.
Метрах в ста пятидесяти по правую руку высилось нечто несуразное, более всего напоминавшее творение художника-абстракциониста. Нагромождение красок и линий не поддавалось даже маломальскому логическому анализу. Максим вспомнил, что когда-то, еще в доисторические времена, именно на этом месте располагался детский пионерский лагерь. Замысловатое сооружение, судя по всему, было тем, во что превратился один из его жилых корпусов.
В какой-то момент ему показалось, будто в хаосе красок и линий располагается глаз. Причем глаз открытый, с явным любопытством на него, Максима, устремленный.
Впрочем, это уже паранойя.
Максим огляделся. Сидор был уже метрах в пятидесяти.
— Э-ге-гей! — крикнул Максим, сложив ладони рупором.
Звук, ввинчиваясь в предгрозовую тишину, устремился к скалам и вернулся гулким раскатистым эхом. Сидор, однако, даже не оглянулся.
— Да-а! — заорал во все горло Максим. — Да!.. Да!.. Да!.. И все-таки я здесь! Не смотря ни на что!.. Да! — Он задрал к небу голову и стал глядеть на наползающую грозовую тучу. Порыв холодного ветра взъерошил ему волосы. — Дождь, — прошептал он чуть слышно. — Я жду тебя, дождь! Я жду! Омой меня, омой меня сейчас же! Всего! Освободи!.. Буря! — закричал он. — Пусть будет буря!
Какое-то время он продолжал глядеть вверх, потом опустил голову. Эмоциональный порыв угас, так толком и не начавшись.
— Пожалуй, надо спешить, — пробормотал он.
Стряхнув с себя остатки своеволия, Максим бегом бросился вслед за Сидором. Догнал он его уже у самых скал.
— Чего это вы разорались? — сказал тот сурово. — В городе у себя кричите, а здесь… другие порядки.
— Да ладно, — проворчал Максим. — Цену еще будете набивать. Порядки.
— Слушай, заткнулся бы ты, а! — Сидор стоял, уперев руки в бока, и внимательно оглядывал громоздящиеся перед ним скалы. — Ну что ты будешь делать, — проговорил он с досадой. — Каждый раз тут такая петрушка, понимаешь ты.
Максим встревоженно на него посмотрел
— Что-то случилось?
— Случилось. Каждый раз тут что-то случается. Местность тут, понимаешь ты, всегда разная и никак точной карты не составишь. — Он помолчал и добавил: — Если и есть тут что-то постоянное, так это то, что все вокруг постоянно меняется… Ладно, нам, кажется, туда.
По уже влажным скользким камням они стали взбираться наверх.
— Точно, туда, — сказал Сидор уверенно. — Вот и заяц побежал.
— Удивительно, — сказал Максим, — как, бывает, много умещается в сравнительно короткие промежутки времени.
— Это вы про что?
— Да про дождь. Столько времени уже прошло, а он все не начинается.
— И не начнется, пока… Всегда, понимаешь ты, есть время все хорошенько обдумать.
— Что вы подразумеваете под словом «все»?
Сидор не ответил.
— А скажите, — спросил Максим, помолчав, — что, на ваш взгляд, здесь самое интересное?
— Самое интересное — это у вас, в городе. А здесь только скука зеленая.
— А что вы имели в виду, когда говорили, что у нас достаточно времени?
— Послушайте, надоели вы мне со своими вопросами. Я, между прочим, к вам не в экскурсоводы нанимался, а в проводники…
— Ну так и что… Мы же просто… беседуем…
— Ага! — воскликнул тут Сидор. — Вот, кажется, то, что нам нужно… Давайте-ка пошустрее.
Впереди, между двух отвесных скал, обнаружился узкий проход, а в его конце — черный провал, обещанная Сидором пещера. Последние метры они преодолели со всей возможной для них скоростью, бегом, и все же несколько крупных горячих капель успели упасть им на одежду.
«Рубашку придется менять, — подумал Максим как-то совсем отстраненно. — Жаль, совсем новая была».
Сердце у него колотилось, как у стайера, преодолевшего марафонскую дистанцию.
В пещере было тихо и сухо. Когда Сидор зажег лампу, выяснилось, что убежище уже отчасти занято. Несколько десятков животных: зайцы, косули, волки, лисы и даже один шестилапый и четырехглазый медведь, — жались в тесную кучу у противоположной стены. Были они абсолютно неподвижны, только глаза — какие-то нечеловечески мудрые и покойные — поблескивали в полутьме.
— Нам, пожалуй, тоже лучше подальше от входа, — заметил Сидор. Он подбросил лампу, и она с легким чмокающим звуком приклеилась к потолку. — Так посветлее будет. Пожалуй, еще одну подвешу в глубине пещеры. Эй! Вы что это там расселись? А ну-ка вставайте! Нельзя здесь.
Максим нехотя встал. Идти в глубину пещеры ему совсем не хотелось. Наоборот, ему хотелось остаться здесь, у входа, и понаблюдать за действием дождя.
Сидор сердито на него смотрел.
— Давайте, давайте, — сказал он. — Нельзя тут, глаза свои пожалейте.
«Вот же, раскомандовался, — подумал Максим с неудовольствием. — А вдруг дождь и есть самое главное».
Он все же покорно отошел в глубину пещеры и сел, привалившись спиной к стене. Сидор между тем подвесил еще один фонарь и тоже сел, вернее, полулег на мохнатый бок медведя. Медведь вроде бы не возражал.
— Эге, — пробормотал Сидор, устраиваясь. — Ничего себе подушка. Как в пятизвездочном отеле. — Он закинул ногу за ногу и принялся лузгать подсолнечные семечки.
Остальные звери на появившихся в пещере людей также никак не отреагировали. Они сидели или лежали, причем молча и неподвижно, глядя на овальный проем выхода. Только два котенка, которым сам черт был не брат, устроили, играясь, возню, легонько покусывая и обхватывая друг друга длинными гибкими щупальцами.
Снаружи между тем уже шуровало вовсю. Сплошная стена мутного дождя стояла сейчас там, по ту сторону овального проема. И уже тянуло оттуда жаром, и душный пар стелился над самой землей. К счастью, наклон почвы был не внутрь, а во вне, и потому в пещеру почти ничего не затекало. Потом снаружи стало вспыхивать и грохотать — знак того, что приближался эпицентр циклона. Ни люди, ни животные, впрочем, ничем не выдавали своего беспокойства. Сидор, кажется, даже задремал. Потом посыпался град — крупные зеленоватые комки студнеобразной массы. Один из них каким-то непонятным образом залетел в пещеру, шлепнувшись на камни. Тотчас крайний волк, хищно оскалившись, прыгнул вперед, зубы у него громко клацнули, но, как выяснилось, вхолостую. Студнеобразный комок, увернувшись из-под самого его носа, выпрыгнул обратно под дождь.
— Еще ни разу не слышал, чтобы кому-нибудь удалось их поймать, — заметил Максим.
— Отчего же, я ловил, — сказал Сидор, приоткрыв левый глаз. — И неоднократно. Мы с ребятами их даже варили… Так, ничего особенного. Устриц напоминает. Этих, речных…
Он снова закрыл глаз и стал было поудобнее укладываться, но, видимо, передумал, так как заговорил опять.
— И чего тут искать-то? Степь, жара, пыль, камни всякие. По ящику и то красивее показывают… Слушайте, а вы и вправду писатель?
Максим искоса на него поглядел. Опять, наверное, какой-нибудь подвох. Если так будет продолжаться и дальше, подумал он, к концу дня мы обязательно подеремся. Он отвернулся и стал вспоминать разговор с Антоном.
«…Ну, сам посуди, — говорил Антон. — Ну что я там буду делать? За цветными шариками гоняться? Пирамидки ловить?.. Нет, ты как хочешь, но это не для меня.
— Да я не о пирамидках, — отвечал Максим с досадой. — Причем тут пирамидки? Я про другое. Должно же там быть что-то… ну, настоящее, что ли. Ведь не может не быть, а? Ведь надо же что-то делать, двигаться, смысл какой-то искать. Ну, не сидеть же в конце концов.
— Да я разве против того, чтобы искать, — говорил Антон. — Искать, конечно, надо. Кто против этого станет возражать, но только почему именно там? Пойми ты наконец, там уже вытоптали все давно. Мастодонты, буйволы, гиппопотамы… Впрочем, дело даже не в этом. Вернее, совсем не в этом. Просто… Просто глупо все это как-то, срамно… Все мы ищем какого-то доброго космического дядю. Некому нам, понимаешь ли, сопельки утереть, подгузники поменять... Скучно это, в конце концов. Даже и говорить не хочется.
Максим нервно стискивал и тер ладони. Ему все хотелось сказать что-нибудь важное, значительное, но это важное-значительное все никак не приходило ему в голову.
— Ну как ты можешь так говорить, — бормотал он. — Ведь ты же ученый, философ. Ведь у тебя же имя. Тебя за границей знают…
— Имя, — усмехнулся Антон. — Ты, как всегда, находишь сногсшибательные аргументы. — Он надолго замолчал и сказал снова: — Скучно это все… Да, да, скучно. Вот и Карташев о том же говорит.
— Да что мне Карташев! Ты, что ты по этому поводу думаешь?
— Я думаю, что твои занятия оккультизмом не доведут тебя до добра.
— Оккультизмом я уже второй год как не занимаюсь.
— Очень приятно слышать.
— Все книжки кинул в костер. Но я о другом сейчас. Не об эфемерных рассуждениях о смысле бытия, а о вполне реальных вещах. Ведь не будешь же ты отрицать, что Зона реальна. Ее можно увидеть, пощупать…
— Да не хочу я ничего щупать, — говорил Антон устало. Я свое, как минимум, десять лет назад отщупал.
— Да-а, — говорил Максим. — Здорово тебя жизнь отпрессовала. Раньше ты совсем другим был.
— Да не был я другим. Просто… Просто сейчас я гораздо более отчетливо, чем раньше, понимаю, что для меня в данный момент главнее.
— И что же?
— Уж не Зона — это точно.
— Но что, что?
— Ну хотя бы семья, дети.
— У всех семья, у всех дети.
— Не знаю, как у всех, а для меня это и есть тот самый главный смысл, о котором ты так настойчиво говоришь. Ты человек неженатый, тебе трудно понять…
— Да уж.
— Что же до Зоны… Не знаю. Не верю я просто в нее. Понимаешь? Не верю, и все. Мне кажется, что все это — очередная бестолковая суматоха вокруг очередного нечто. Или ничто, что для меня, честно говоря, одно и то же. Йети, лох-несское чудовище, трубкозуб — какая, в сущности, разница? Сегодня это есть, завтра тоже, может быть, будет. Только меня это совершенно не трогает.
— Ну как, как ты можешь так говорить? Ведь ты же ученый! У тебя же такие были работы!..
— Ценность той или иной вещи, Максим, определяется не какими-то абсолютными критериями, а нашим к ней отношением. Следовательно, все, что нас окружает, как ты понимаешь, субъективно. Просто разные мы с тобой люди, Максим. Я — это я, а ты — это ты. Поэтому и мир мы воспринимаем по-разному. И ничего тут не поделаешь.
— Значит, не поедешь?
— Не поеду.
— Эх, ты!..»
Максим встрепенулся.
— Вы что-то сказали?
Сидор засмеялся.
— Эк же вас сон разбирает. Я спрашиваю, вы и вправду писатель?
— Вправду, — сказал Максим. — Журналист.
— А, это те, что в журналах пишут?
— Кто в журналах, кто на телевидении…
— А вы где?
— Так, в газете одной.
Сидор помолчал и сказал:
— Вы меня извините, но я вам прямо скажу: по моему разумению, говорить «я журналист», все равно что сказать «у меня сифилис». Очень уж вашего брата в народе не любят.
— Отчего же такая немилость? — криво усмехнувшись, спросил Максим.
— А оттого, что живете не по совести. Вашего брата то что больше интересует? В первую очередь что-нибудь горяченькое, а уж во вторую — правдивое оно или нет, верно?
Максим промолчал.
— Впрочем, — сказал Сидор, — за всех говорить не буду. И среди журналистов, наверное, попадаются порядочные люди… А вот скажите откровенно, что вас сюда все-таки потянуло? В эту пыль, в эту грязь. Тут же самая настоящая свалка. Писать, что ли, больше не о чем?
Максим искоса посмотрел на Сидора.
— Да не смеюсь я, — сказал тот. — И даже не улыбаюсь. Я просто разобраться хочу.
«Нужен ты мне, — подумал Максим угрюмо. — Разбираться ему, видите ли, захотелось. Я сам в себе уже который год разобраться не могу».
— Все это очень не просто, — сказал он вслух. — И очень болезненно… Вряд ли это будет вам интересно.
— Да вы говорите, а мы уж решим… Да и дождь еще не скоро закончится. Может, семечек желаете? Сам сегодня с утра две сковородки нажарил. Чтоб до вечера хватило.
Максим отрицательно покачал головой.
— Все это очень не просто, — повторил он.
И снова замолчал, с неожиданной злобой поглядев на Сидора.
Ну что, что ты мучаешь меня, подумал он. Что ты все выпытываешь? Что я тебе могу рассказать? Про мои бессонные ночи? Про наваливающийся между явью и сном ужас? Про скрежет зубов? Про то, что все, все, все опостылело, что хоть в петлю лезь? Я бы и полез, если бы знал наверняка, что это хоть что-нибудь изменило бы. Про страшные длинные ночи, когда остается одно только желание — забыться в темном бесконечном сне без сновидений, чтобы не было ничего, одна только темнота, покой. И не нужно никакой вечной жизни, никакого глупого счастья — ни для всех, ни тем более для себя. Когда на все, на все наплевать…
— Знаете, — сказал он вслух. — Не буду я вам ничего говорить. Бесполезно это.
— Ваше право… А семья у вас есть?
— Нет, — сказал Максим мрачно. — Мне только еще этой родовой программы не хватало.
— Какой еще программы?
— Дяди, тети, дедушки, бабушки. Думаешь, что женишься на одном человеке, а на самом деле — на всех его родственниках, которые только и делают, что вечно лезут в твою жизнь, будто в собственный карман.
— Значит, детей у вас нет, — пробормотал Сидор. — А вот у матери моей нас шестеро было. И у меня уже четверо. Вот — пятого ждем… Так, значит, нет у вас детей?
Максим не ответил.
— Знаете, — сказал Сидор. — Будь моя воля, я брал бы вас — вот таких! — да по паре на ночку-другую в спаленку запирал… как голубей. — Он хохотнул. — А то, понимаешь ты, привыкли нос воротить — то морда кривая, то фигура не та… Ну, что скажешь, корреспондент?
— Да отстаньте вы от меня, — процедил Максим. — Что вы привязались, в самом деле? Что вам всем от меня нужно?
Он вдруг встал и быстрым шагом направился к выходу. Будь что будет, подумал он.
— Эй, вы что?! — всполошился Сидор. — Нельзя туда! Стойте!
Но Максим уже был снаружи, под тугими горячими струями. В первое мгновение ему показалось, будто вся мощь водопада, ни в чем не уступавшему Ниагарскому, обрушилась на него. Его едва не пригнуло к земле, но он устоял, выпрямился и, улыбаясь, пошел прочь.
Позади отчаянно кричал Сидор:
— Максимушка! Голубчик, вернись! Вернись, пока не поздно! Я тебя очень прошу! Ну что ты, право, такой обидчивый?! Ну, прости! Прости меня! Хочешь, я перед тобой на коленочки встану?!.. Ну что я на базе скажу? Ведь ты уже шестой такой у меня! Ведь меня же не пустят сюда больше!.. Господи, ну за что мне это?! Мне же семью, детей кормить надо! У меня же четверо уже, скоро пятый будет… Макси-им!!
Максим его не слышал.
«Самое трудное, — думал он, — это первый шаг. Потом, конечно, проще… Все, наверное, потому, что именно с первого шага начинается новая жизнь. И именно с первого — умирает старая».
Он в какой-то момент остановился и, задрав голову, подставил под струи дождя свое разгоряченное лицо.
«Во всем виноват страх смерти, — подумал он. — Обычный тривиальный страх смерти, да еще неизвестность — что же там, за порогом? Именно поэтому первый шаг так труден. Потом, конечно, проще. Старая жизнь уже не столь властвует над тобой, наступает новая, и так до следующего раза… В сущности, жизнь есть ничто иное как череда рождений и смертей… Чтобы родиться, нужно умереть… Чтобы умереть, нужно родиться…»
Он все стоял и стоял под тугими тяжелыми струями. Вода уже не казалась ему горячей. Наоборот, она казалась ему прохладной и как бы упокаивающей. Очень легко было представить, будто она омывает все его естество, проникает в самые глубинные тайники его изъязвленной души, унося тоску, мелочные обиды, комплексы, пустые надежды и никчемные идеалы, наполняя легкостью, энергией и силой. В какой-то момент он взмахнул руками и, оторвавшись от земли, взлетел. Взлетел навстречу падающим струям, громовым раскатам, ослепительным вспышкам, туда, где за угрюмыми свинцовыми тучами скрывалось теплое веселое солнце.
Сидор и животные, сгрудившиеся у выхода из пещеры, видели, как тело Максима, теряя форму, вдруг оплыло, потекло, как не в меру разгоревшаяся свеча, и через несколько секунд рухнуло на землю грудой студнеобразной оранжевой массы, которая стала впитываться в почву, быстро уменьшаясь в размерах. Через несколько секунд от него не осталось и следа.
— У-у! Ненавижу! — простонал тут Сидор и, закатив под брови глаза, принялся с остервенением бить кулаком в стену, пока не разбил костяшки пальцев в кровь.
Какая-то косуля, стоявшая рядом, тихонько заблеяла. Остальные животные, убедившись, что зрелище завершилось, потянулись обратно в глубь пещеры на старые места.
Сидор же, прислонясь горячей щекой к влажной холодной стене, заплакал.
— Какого лешего я сюда хожу! — пробормотал он сквозь слезы. — Зачем мне это? Зачем?.. Будь оно все проклято!..
Максим между тем поднимался все выше.
«И чего я медлил, дурак, — думал он. — Стадия энергодинамического коллапса, только и всего. Подумаешь. Три и четырнадцать дубль вэ эйч ди дробь четыре эн ка… Впрочем, кто-то это знает хуже… Так, что тут у нас?»
Облака, наконец, остались внизу. Теперь вокруг было царство вечного солнечного света. Небо, однако, не было ни голубым, ни белым, ни вообще окрашенным в какой-либо однотонный цвет. Его покрывали многочисленные радуги, на фоне которых, словно праздничное новогоднее конфетти, проплывали разноцветные планеты. Справа вдалеке на изумрудном холме располагался сказочный город — остроконечные крыши, башенки, шпили, развевающиеся на ветру флаги. Какие-то фигурки, переливаясь радужным мерцанием, резвились неподалеку, лихо пилотируя над белоснежным облачным покровом. Чувствуя некое родство, Максим устремился к ним.
— Дом! — прошептал он чуть слышно.
Клубы серо-тканного мышления прежнего порядка исчезли окончательно, оседая в туманную мглу внизу. Впереди же была неведомая новая жизнь. И никакого ей дела не было до того, как где-то в невообразимой глубине, в невообразимом мраке брели две одинокие фигурки — спотыкаясь, падая, вставая и снова спотыкаясь, ведя длинный никчемный разговор.
— Ну и нашли вы тут что-нибудь? — ехидно спрашивал Сидор.
— Может быть, — отвечал Максим.
— И что, если не секрет?
— А если секрет, то что?
— Играете словами? Или просто не хотите отвечать?
— Хорошо. Сейчас.
— Что — «сейчас»? — спросил Сидор, озираясь.
— Отвечаю на ваш вопрос, — терпеливо пояснил Максим. — Я нашел здесь свое сейчас. Понимаете? То самое мое сейчас, которое может быть только в Здесь и только в Сейчас.
— Как-то чудно вы говорите, — признался Сидор, помолчав. — И не очень понятно, скажем так.
— Да что ж тут непонятного? По-моему, все предельно ясно.
— М-да, — пробормотал Сидор. — Действительно. Сейчас в здесь, и сейчас в сейчас, то есть сейчас в квадрате, я правильно понимаю, да?
Максим не ответил.
— Сейчас, которое в здесь, — сказал Сидор. — То есть в Зоне.
— Я не сказал — в Зоне, — поправил Максим. — Я сказал в Здесь.
— Все ясно, — сказал Сидор. — Ваше сейчас в Здесь, но это не Зона.
— В сущности, — сказал Максим, — я говорю о реальности, которую мы сами же выбираем. А выбираем мы только то, что сами же хотим видеть, что отвечает нашим же представлениям… Все остальное — ничто иное как бегство, бегство от этой самой реальности… реальности «сейчас». Не скажу, правда, трусливое и позорное — этого я знать не могу, у каждого ведь все по-разному — но… бегство всегда есть бегство… Хотя, конечно, бывают исключения…
— Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду ту ситуацию, когда человек обретает дар… Тот единственный и бесценный дар, который только один и может сделать его по-настоящему счастливым.
— …?
— Это сердце, — сказал Максим после некоторой паузы.
— Сердце? — переспросил Сидор.
— Да-да, сердце, то самое сердце, что способно умереть за ближнего и спасти мир, что только одно знает, как надо жить и как надо умереть, чтобы родиться. Сердце, способное вмещать.
Максим замолчал.
— Чудно вы говорите, — сказал снова Сидор. — Слишком уж сложно для моего ума. Ну вот, к примеру, мир — не пойму, зачем его спасать-то? Вроде бы он не погибает. Или, скажем, ближний. Как можно за него умирать, если толком не знаешь, кто он такой? Вот кто для вас ближний?
— А тот, кто рядом, тот и ближний, — сказал Максим.
— Чудно, — повторил Сидор. — Непривычно… А вы вот лучше скажите, какое сегодня число?
— Число? Какое число?
— Ну, число… Число месяца.
— А, число… — Максим наморщил лоб. — Второе, кажется… Или нет, пятое… Да нет, не помню.
Сидор засмеялся.
— Второе, пятое. Ну и разброс.
— Снова хотите покопаться в моих колесиках-нейрончиках?
— Ну уж нет. Теперь я к вам под черепушку ни за какое коврижки не полез бы. Теперь вы другой.
— Да нет, — вздохнул Максим. — Я — тот же, хотя и не совсем. Как вы думаете, до темноты успеем вернуться?
Сидор из-под ладони посмотрел на солнце.
— Успеем, — сказал он уверенно. — Верст шесть осталось.
Местность вокруг уже не выглядела такой безжизненной, как в эпицентре Зоны. Растения здесь были почти такие же, как и в прочих незатронутых местах Земли, все чаще попадались животные без каких-либо отклонений. Серебристошерстная косуля, провожавшая их от самой пещеры, наконец отстала.
— Жаль, что они не могут жить во внешнем мире, — сказал Сидор, проводив ее взглядом. — Среди них попадаются настоящие красавцы… А скажите, про другие Зоны вам ничего такого слышать не приходилось? Как там у них? Так же, как и у нас?
— Слышать — слышал, — сказал Максим. — Но бывать самому не приходилось. Знаю только, что все там совсем по-другому… Везде все совсем по-другому, — добавил он после некоторого молчания. — Ну, пошли, что ли?
— Пошли, — легко согласился Сидор.
Они встали с бревна, на котором отдыхали последние двадцать минут, и двинулись дальше.
— Итак, на чем мы остановились? — спросил Максим.
— Кажется, на ближнем, — сказал Сидор и полез в карман за очередной порцией семечек.
2001 г.