Уважаемые друзья!
Очень жаль, что приходится выкладывать рассказ без правки. Хотелось сделать его лучше, учесть все высказанные замечания (см.рецензии на сайте Копирайт-2). Но, к сожалению, времени пока нет. Надеюсь, что вскоре всё же внесу в этот рассказ некоторые изменения. Будут исправлены стилистические ошибки, имеющиеся, по преимуществу, в первой части произведения.
Командировка в Стамбул.
1.
- Вы позволите?
Очнувшись от невесёлых мыслей о собственном будущем, я поднял глаза и уставился в душное марево стамбульского полдня. В нескольких шагах от меня стоял худощавый мужчина лет двадцати пяти, всем видом своим выражавший желание присоединиться к трапезе. Скользнув беглым взглядом по пустым столикам, я сосредоточился на гладкой чёрной поверхности горячего «эспрессо», а сам тем временем принялся незаметно рассматривать незнакомца, столь бесцеремонно вторгающегося в моё добровольное одиночество. Мы с ним были примерно одного роста. Обликом своим он походил скорее на британца, нежели на турка. Мягкие русые волосы, чуть тронутая золотистым загаром кожа и узкое, с правильными чертами, лицо воскрешали в памяти героев старых английских романов.
- Разрешите сесть? – переспросил он с вежливой полуулыбкой, и рыжеватые усики чуть приподнялись над верхней губой
- Садитесь, - машинально пробормотал я.
Непринуждённо отодвинув лёгкое кресло из ротанга, молодой человек сел и положил перед собой сплетённые кисти рук.
Меня поразили его пальцы – длинные, тонкие, они могли принадлежать лишь потомственному аристократу, музыканту или художнику. На нём был самый обыкновенный деловой костюм светло-серого цвета и белоснежная, аккуратно выглаженная рубаха.
Незнакомец взглянул на меня. От ласкового взгляда светло карих, с зеленоватым оттенком глаз, на душе стало тепло и спокойно.
- Простите за настойчивость, но мне кажется, Вам нужен собеседник.
Я молчал. На ум пришло лишь одно объяснение столь странного стремления познакомиться, но подобные приключения отнюдь не входили в мои планы.
- Не бойтесь, я не…, - улыбнулся он, увидев моё недоумение, - я нормальный мужчина, да и дурью не торгую. Просто почувствовал боль в Вашем сердце.
- Всё в порядке, парень. Нет у меня никаких проблем.
Несмотря на моё искреннее желание отвязаться от этого типа, я вдруг неожиданно для себя выпалил:
- С другой стороны, почему бы нам не побеседовать?
Незнакомец ободряюще взглянул на меня и кивнул:
- Здесь есть одно отличное место - старая музыкальная школа.
Кто бы подумал, что я способен поддаться чужому влиянию? Я, Андрей Сергеевич Малафеев, прибывший в Стамбул в составе делегации ректоров крупнейших вузов столицы? Деловой человек, за без малого сорок лет жизни привыкший добиваться своих целей? Что за власть приобрёл надо мною этот странный тип? Словно околдованный, я послушно встал и последовал за ним по маленьким улицам изнывающего от зноя Стамбула. Мы шли, наверное, не менее получаса, пока за очередным поворотом не замаячила трёхэтажная ротонда с белыми колоннами.
- Здесь, - тихо шепнул он, - теперь наверх.
Как мог я поступить так опрометчиво? Почему, словно последний мальчишка, последовал за этим человеком? Где в это время был мой разум? Сам не знаю, но в сердце всё громче звучала странная заунывная мелодия, а ноги сами собой поднимались по обшарпанной лестнице. Наконец, мы добрались до третьего этажа, где под одной из бесчисленных арок находился вход в большой зал, занимавший почти всё чердачное помещение. Старинные диваны, видавшие времена великой Османской Империи, уютно расположились у каменных стен. Вокруг в живописном беспорядке валялись неизвестные мне инструменты.
- Садитесь, пожалуйста.
Незнакомец кивнул и открыл крышку стоявшего посередине зала белого рояля.
- Так Вы собираетесь музицировать? Но разве...
Он немного помолчал, а затем еле слышно произнёс:
- Наша жизнь – чередование чёрных и белых полос. Они – как клавиши, на которых ангелы играют мелодию нашей души, созданную Всевышним.
Рояль тихо вздохнул, и по комнате рассыпались хрустальные, переливающиеся звуки. Взмывая вверх, они отражались от стен, и, разбившись на тысячу мелких звенящих капель, возвращались назад. Они подхватывали меня, словно вихрь, и уносили в неведомую космическую бесконечность. Поначалу я сопротивлялся этой мелодии и пытался наблюдать за своим новым приятелем, но вскоре музыка окончательно захватила меня в плен и погрузила в море вечной, всепоглощающей гармонии.
2.
Странник устало брёл по иссохшей каменистой дороге. С утра во рту не было ни капли воды. Пыльные полы джеллабы волочились по песку. Силы были на исходе – ещё немного, и он рухнет наземь, измотанный бесконечной борьбой со зноем, голодом и жаждой. В расплавившемся от солнца мозгу то и дело возникали миражи. Как хотелось поверить их льстивым соблазнам, прилечь у холодного ручья в тени широких пальмовых листьев, суливших покой и отдохновение! Но нет – обман и ещё раз обман! Видение исчезло, растворилось в душном горячем воздухе, и вновь он бредёт один среди пустыни… Старик у дороги – сидит на земле, обхватив жилистыми руками согнутые в коленях ноги… Неужели снова видение?
- Сядь рядом, отдохни, - незнакомец протянул страннику кожаную флягу с водой.
Тот жадно глотнул, и разлившаяся по жилам прохладная влага вновь вернула его к жизни.
- Ты кто?
- Меня называют каландар, и у меня нет ни дома, ни иного пристанища. Ночую где придётся, ем и пью что Бог подаст.
Старик откинул с лица ниспадавший на него кусок ткани и улыбнулся. Взору странника предстало молодое, без единой морщины лицо. Ничего удивительного – просто ещё один мираж…
- Почему ты делишься со мной? Ты же беден? - странник запустил руку под полу джеллабы, где болтался туго наполненный золотом кошелёк. Незнакомец жестом остановил его.
- Беден ты, а я – богат. Что за польза от жёлтых звенящих монет? Здесь, в пустыне, на них не купишь даже глотка воды. У меня есть вода и немного фиников. Возьми, поешь...
Сладкие плоды рассыпались по брошенному наземь платку.
- Разве ты не думаешь о завтрашнем дне? – спросил странник, утолив терзавший его голод.
В уголках глаз незнакомца заискрилась добрая улыбка
- Всё проходит, и это тоже пройдёт, - задумчиво промолвил он, - а теперь прощай. Может быть, Бог ещё сведёт нас на этом пути.
3.
- Знаешь, о чём молчат разорванные струны ребаба?
- Но ведь такой ребаб испорчен, и он не может говорить.
- Нет, мой халиф. В их молчании – великая тайна бытия. Но она доступна лишь тем, кто слышит.
- Ты мудр, визирь, и я одарю тебя великим богатством.
- Благодарю тебя, мой халиф, но наступит срок, и Бог возьмёт назад всё, что дал лишь на время.
- Посоветуй, визирь, что мне делать? Родной брат хочет убить меня и захватить власть. Думаешь, моя рука должна опередить его, и первой нанести удар?
- Нет, мой халиф. Молись за его здоровье. Бог сам решит, кто из вас двоих больше достоин трона.
Брови халифа сдвинулись, а в чёрных глазах мелькнули искры гнева. Казалось, молния вот-вот поразит былого любимца.
- Ты изменил мне? Ты на его стороне?
- Ты же знаешь – твой брат не любит меня, - улыбнулся визирь, - заняв трон, он обязательно добъётся того, что я сложу голову на плахе.
- Почему ты так спокойно говоришь об этом? Разве ты не боишься будущего?
- Всё проходит, и это тоже пройдёт. Бог даёт власть тому, кому пожелает, и отнимет власть у кого пожелает. Никто не в силах обмануть судьбу.
4.
Рояль молчал, а незнакомец сидел на полу и наигрывал странную мелодию на инструменте, чем-то похожем на флейту. Длинные густые ресницы были полуопущены. Казалось, он полностью погрузился в размышления.
- Это най, - тихо произнёс он, почувствовав мой недоумевающий взгляд, - слушай.
Протяжная мелодия то плакала навзрыд, то стремительно неслась вдаль, то тихо замирала, как заунывная песнь бесконечной пустыни, по которой устало бредут караваны странников-бедуинов. Я снова погрузился во вневременное, внепространственное бытие, где прошлое сливается с будущим, а миражи и реальность неразличимы.
5.
Самолёт взмывал в воздух. Звуки ная, с трудом отпускавшие мою душу, постепенно затихли. Достав из дорожной сумки миниатюрную шахматную доску, я аккуратно расставил на ней фигуры. Партия начиналась. Мне предстояло забыть о великодушии, жалости и других глупых сентиментальностях. Побеждает тот, кто сильнее – эту непреложную истину я усвоил уже ещё в ранней юности. Жизнь – борьба за место под солнцем, а каждый из нас – шахматист за чёрно-белой доской судьбы. К чему думать о том, что фигуры способны испытывать боль? Реализуя удачную комбинацию, мы просто выводим их из игры. Победа любой ценой, без вздохов и сожалений – вот то, что мне действительно нужно, и никто не сможет остановить меня на этом пути…
. Прибыв в Москву, я тут же отправил в Министерство составленное ещё до командировки письмо. В нём я весьма тактично сообщал о злоупотреблениях, совершённых первым проректором - тем, кто когда-то был моим лучшим другом. Выборы ректора приближались, и шансы его были намного выше. Моей задачей стало устранить его, и я сделал это. Пусть даже наступив себе на горло, задушив в сердце последние искры жалости. Жизнь – это шахматы, бои без правил, и все средства хороши, чтобы вывести соперника из игры.
Ещё удар, ещё подстава… Друга вызвали в прокуратуру на допрос, но я не жалел о том, что совершил. Я победил – и его, и собственную слабость, заглушив в душе затейливую мелодию плачущего ная.
Заполучив желаемое, я целиком погрузился в работу. Власть стала моим наркотиком, я упивался ей, но вскоре мне уже хотелось большего. Власти, денег, внимания окружающих… Теперь я знал, как этого добиться. Услышав, что в министерстве освободилось хорошее место, я воспользовался связями и ловко провернул многоходовку, повергнув в прах слабаков-претендентов. Сами виноваты - не пожелали марать руки в том, в чём испачкается любой ступивший на этот путь. Я делал стремительную карьеру, пробивался вверх, не обращая внимание на поверженных мною неудачников. К чему думать о пешках, если стремишься сделать мат королю? Для шахматиста нет морали, он стоит выше глупых сказок о добре и зле. Мой мир стал мрачным, густым, словно непроходимые джунгли, и лишь изредка тихая мелодия ная заставляла сердце сжиматься и ныть. Но вот и главный приз - кресло первого замминистра. Надо лишь придумать ещё одну многоходовку. Словно дикий волк, шёл я по горячему следу – искал подходы к начальству, компромат и ещё раз компромат… Один рывок, последнее усилие - цель так близка…
Всё кончено. Я каждый день на допросах, и лишь несколько недель отделяют меня от тюремной камеры. Там сыро, грязно, а по полу бегают жирные крысы… Как я допустил это? Почему не смог вовремя остановиться? Что делать? Я открыл окно, и в кабинет ворвался шум оживлённой улицы. Внизу чернел мокрый от дождя асфальт. Один шаг, и всё кончено… Но что унесу я с собой в тот мир, где навсегда закончатся мои страдания? Богатство? Зачем оно там, где даже золото ничего не значит? Тем более что всё вот-вот конфискуют судебные приставы. Любовь близких? Отдалившись от семьи, я стал никудышным мужем и отцом. Быть может, они даже вздохнут с облегчением… Душа… Но что осталось от неё, кроме бесконечной пустоты, что засасывала всё лучшее, что было во мне когда-то?
Закрыв лицо руками, я вдруг увидел почти стёршееся их моей памяти лицо стамбульского незнакомца.
- Ты забыл о том, что земные блага даются нам свыше, - будто говорили мне его глаза, - Бог дал тебе власть, простил твоё первое предательство, но ты так и не смог остановиться, поэтому ты понесёшь наказание.
Слёзы хлынули по щекам. Нет, Вы не поверите - я плакал не потому, что меня ждала грязная тюремная камера и тяжёлая работа на колымских приисках. Я оплакивал того наивного мальчишку, которым был когда-то – чистого, полного надежд, искренне верившего в вечную дружбу и преданность. Как, когда, почему я позволил змею-искусителю заползти в мою душу, пропитать своим ядом всё лучшее, что было в ней в светлые годы юности?
6. Какое счастье, что это был лишь сон! Молодой человек в джеллабе и чалме сидел в углу, низко опустив голову, и держал в руках ребаб, порванные струны которого бессильно свешивались вниз. По его щекам тихо стекали слёзы.
- Слышал, о чём пел ребаб? - шепнул он, не поднимая глаз. Я молчал.
Он снова взял в руки най. Тихая заунывная мелодия медленно возвращала меня к жизни. Я постепенно погружался в забвение, а дотоле кровоточащие душевные раны постепенно заживали.
7.
Пронзительный голос призывающего к молитве муэдзина уносился вверх, в бесконечное небо. Я открыл глаза. К своему удивлению, я по-прежнему сидел за столиком в кафе, а на столе остывала чашка недопитого «эспрессо». Неужели всё это было лишь сном, миражом, навеянном духотой полуденного Стамбула? Дождавшись, пока официант исполнит долг, предписываемый ему верой, я обернулся и уже хотел попросить счёт, как вдруг увидел у барной стойки портрет зеленоглазого юноши в поношенной джеллабе. Удлинённое светлое лицо, тонкие пальцы на струнах ребаба – всё это воскресило в памяти странный сон, привидившийся мне несколько минут назад.
- Чей это портрет? – спросил я официанта
- Это Эль-Хизр, - улыбнулся тот, - местный святой, глава стамбульских мавлави. Он жил в этом районе в 14 веке.
- Кто такие мавлави? – вновь поинтересовался я.
- Суфийский орден. Здесь, неподалёку, их кладбище
- То, что рядом с моей гостиницей? Я часто вижу свет, что зажигается вечером на одной из могил.
Официант странно покосился на меня:
- Это его могила. Говорят, что когда лампада зажигается у его надгробья, Эль-Хизр выходит в город, чтобы спасти заблудшие души, готовые ступить на путь зла. Есть легенда, что однажды он остановил руку христианина, собиравшегося убить халифа. Раскаявшись, тот обратился к Эль-Хизру с просьбой разрешить запечатлеть его облик. Несмотря на протесты имамов, суфий согласился, поскольку вера раскаявшегося позволяла изображать человека. Вот так и появился этот портрет, копии которого есть почти в каждом доме.
8.
Представьте себе - я начал вести дневник, записывать собственные мысли, словно подросток. Не понимаю почему, но у меня появилась потребность вести с Хизром мысленный разговор, анализировать каждый поступок, каждое движение души. Строя планы на будущее, я постоянно думаю, что бы он сказал по этому поводу, и слышу ответ в своём сердце тихую мелодию ная. Грязные дела и подставы остались в прошлом – я стараюсь быть честным по отношению к окружающим меня людям. И ёщё - я всё-таки стал ректором – стал, не прибегая к интригам и «многоходовкам». Просто изложил свою программу, и люди поверили в моё желание изменить их жизнь к лучшему. Мой друг первым высказался в мою пользу, а через месяц его перевели на работу в министерство. Не стоит искать в этом очередную шахматную комбинацию – это событие действительно стало для меня неожиданным, и я искренне порадовался его успеху. Мы и теперь, по-прежнему неразлучные друзья. Я стал больше внимания уделять семье, детям, нашим с женой родителям. В общем – жизнь наладилась, и у меня всё хорошо.
Про командировку я никому не рассказывал. Всё равно никто не поверит в эту историю, которая порою и мне кажется миражом, привидившемся среди полуденного стамбульского зноя. Но портрет Хизра всегда со мной – он стоит на моём рабочем столе, и я вижу улыбку, спрятавшуюся в уголках зеленовато-карих глаз.