Эту женщину в нашем дворе любили все. Маленькая, почти на голову ниже мамы, ее кумы, миниатюрная и с постоянной доброжелательной улыбкой на лице, она не ходила, а порхала. Кажется, она не умела сердиться, любила пошутить, и шутки ее надолго запоминались. Ну, вот, например, такая. Заговорили как-то про загробную жизнь, она помолчала немного и говорит: «Зачем мне в рай? Посадят на край – буду на побегушках. Лучше в ад да на самый зад. Буду лежать трутнем». Или: «Горе-горе, у кого муж Егорий, а у меня Иван, не дай Бог и вам!» А то начнет рассказывать, как жила на Севере. Одного из братьев посадили в 37-ом, Мать плачет, убивается, молится перед иконой за здравие сынка да грешным делом Сталина не тем словом поминает. И вдруг слышит: «О чем молишься, старуха? За кого просишь?» Перепугалась. Ну, думает, и меня загребут. А это, оказывается, радиоспектакль шел.
Много общего было у кумы Маруси и кумы Елены. У обеих по пятеро детей, обе работали в вагонном депо, жили почти рядом. Работа их любила. Уж чем-чем, а бездельем не страдали, руки всегда были заняты делом. Одна вечерами вязала платки, другая шила. Разница была в одном: наш отец погиб в феврале сорок второго,у тети Маруси был муж.
О дяде Пете надо сказать особо. Был он высокий с красивыми чертами лица, которые портил тяжелый взгляд исподлобья. Когда мы росли, не понимали, почему тетя Маруся прячется у нас на чердаке, почему мама, отчитывая его за что-то, сказала, что он кобель и что руки ему надо укоротить. Но уже и тогда кое над чем я задумывалась. Однажды увидела, как дядя Петя ужинал. Он сидел за столом, нагнувшись над большущей сковородой жареной картошки, и ел, ни на кого не глядя. А поодаль стояли дети, ждали, когда он наестся и что-то останется им.
Мне было странно на это смотреть. У нас было все иначе. Мама с бабушкой старались накормить нас, делали вид, что всем за столом не уместиться. И хоть всему был строгий учет, потому что привыкли жить по принципу" брось кусок наперед", денег не хватало до получки, надо было рассчитывать, что завтра есть будем. Однако ощущали, что о нас все заботы. Помню, средний брат нечаянно отравился антинокипином и никто не верил, что он выживет. Мама выходила его. Умудрялась она находить для него и сливочное масло, и многое другое, и братишка выкарабкался.
Мы мечтали об отце, но не о таком, как дядя Петя. Наш бы папа так никогда не делал. Но вскоре и дети тети Маруси осиротели. Он ушел к своей очередной любовнице, и тетя Маруся, наконец, облегченно вздохнула. Не надо было бегать от разъяренного мужа, прятаться по «дворкам». Можно было спокойно работать, рассчитывать на свои силы и растить детей.
Обе кумы стали еще дружнее. Подбадривали друг друга. То тетя Маруся подбросит какую-нибудь шуточку или байку расскажет, то мама затянет одну из своих любимых, и казалось, не она сама - душа ее поет и плачет одновременно. А тетя Маруся тихонько подпевает. И про одинокую рябину, которой «судьба такая: век одной качаться», и про то, как летели утки и два гуся, и милый улетел аж за Воронеж. И теперь его не догонишь, не воротишь...
Так мы жили. Тете Марусе часто тоже не хватало денег дожить до получки, но больше трех рублей она старалась не занимать. Их же отдавать надо, но чем?
Дети радовали. Старший, Борис, получил образование, поселился в городе, вскоре женился. Толик и Нина оказались способными к математике и вскоре стали учителями, обзавелись семьями. Шурочка подавала большие надежды в спорте, а Коля работал помощником машиниста в локомотивном депо.
Дядя Петя семью не навещал. Видели его раз на свадьбе старшего сына. Тетя Маруся велела пригласить. Пришел, посидел, опустил на каждого свой тяжелый взгляд и ушел.
Было заметно, как дети уважали мать. Огород у них вскопан раньше других. В хатке всегда чисто и уютно. А когда Толик женился, построили ему дом, чтобы было, где жить с детьми. Работали все, причем, без всяких приказаний. Были они все немногословные, но верные друзья, прекрасные жены и мужья.
И всем нам тетя Маруся стала родным человеком. Мы любили ее, бежали к ней за советом. До сих пор помню ее необыкновенные вареники. Сколько я ни изощрялась , сварить такие же не получалось. Страшно жалела, что вовремя не научилась.
Беда подкралась неожиданно. Коля, красавец и умница, любимец всех, кто с ним работал, кто знал, попал под поезд. Отрезало обе ноги. Молодой, сильный организм парня пытался бороться. Так продолжалось три дня. К концу третьего в палату к сыну зашел дядя Петя
.- А, отец… - прошептал Коля. Он как будто ждал его и потому не умирал. Хотел сказать эти два последние в его жизни слова.
Глаза ему закрыла сама тетя Маруся.
После похорон мы не узнавали ее. Совсем другая, незнакомая нам женщина была перед нами. Сухие и какие-то нездешние глаза. Будто половину ее зарыли вместе с Колей. Она избегала людей, стала молчаливой и замкнутой.
Слов лишних никто не говорил. Пережившие страшную войну, люди научились выражать свои чувства поступками, старались всеми силами отвлечь, помочь. Но правду говорят, что одна беда не ходит.
Через пару лет Толик похоронил жену. Остались двое маленьких ребятищек. Необходимость заставила тетю Марусю собраться с силами. Всю свою любовь, тепло, ласку подарила тетя Маруся своим внучатам, вырастила их.
Часто думаю: откуда черпали свою силу женщины из поколения наших мам? Как справлялись со всем грузом забот и не черствели, не теряли доброты и сердечности?
Летают их светлые души над нами, делятся своею силой и теплом. А в сердце и по сей день их утренняя перекличка:
- Ты идешь, Леля?
- Иду, кума Маруся, иду!