«Я доцент, и это не кличка…» - это одна из моих любимых ста восьмидесяти восьми шуток. Обычно при этих словах первые ряды парт с готовностью смеются и преданно заглядывают мне в глаза, зарабатывая очки для будущего экзамена. И пусть работа – это от слова «раб», но мне нравится ходить в большое, красивое здание с колоннами, читать лекции с кафедры и смотреть, как кропотливо студенты записывают каждое моё слово.
Сегодня я пришёл слишком рано, поэтому на входе в университет – пустынно, лишь двое вахтёров ведут от скуки какой-то разговор.
- Здравствуйте, Владимир Ильич! – говорю я, проходя вахту, и в сотый раз думаю, что если вахтёра одеть в костюм-тройку, чуть подравнять бороду и прикрыть голову кепкой, то единственной проблемой для ультралевых движений было бы найти броневик.
Владимир Ильич кивнул и продолжил горячую беседу со своим коллегой – охранником Лёшей. Лёша, бывший милиционер, ушедший из органов по здоровью – его зять пробил ему голову в пьяной драке, отличается огромным ростом и крайне молчаливым, меланхоличным нравом. Лёша обладает просто мифологической силой, я видел сам, как Лёша на спор гнул лом, зажав его странным образом под коленкой. Любопытно наблюдать, как к Лёше приходит его жена, маленькая, покорная женщина без возраста. Я вдруг как-то раз понял, какую тихую, безмерную власть имеет её покорность над огромным Лёшей.
- Чубайс, скорее всего, американский шпион. Ваучер был у меня, значит. У тебя был ваучер?
- Мгм, - что-то промычал Лёша.
- Вот я и говорю, - Лёшино мычание Владимир Ильич всегда воспринимал как согласие. - Я тогда на двадцать втором заводе работал, старшим мастером в покрасочном цеху, так я на этот ваучер потом свитер купил. Свитер он, конечно, хороший, турецкий, я его до сих пор ношу, однако, чубайсы-то всю страну купили, а я на пенсии должен ещё работать, чтоб с голоду ноги не протянуть.
- Я тебе больше скажу! – сказал Владимир Ильич и, приблизившись вплотную к Лёше, что-то особо тайное стал говорить тихим голосом заговорщиков.
- Эта страна ещё долго останется на привязи, - подумал я.
У лекционной аудитории уже маячили отдельные студенты – оголтелые отличники – бледные утренние подобия самих себя. Эти лекции по физике плазмы, студенты слушали почему-то плохо, а понимали ещё хуже. Мне казалось, что даже сам предмет лекций должен вызывать интерес, плазма – это нечто, полное тайн и драматического поиска, но студенты не разделяли моего научного романтизма. Может, они уже привыкли учиться по учебникам, в которых тайна была принесена в жертву информации? Часто мне кажется, что единственная цель современных учебников – вызывать у студентов комплекс неполноценности. Так или иначе, но интереса не было, поэтому мне частенько приходилось восстанавливать тишину и порядок в аудитории. Впрочем, наведение дисциплины всегда трудно мне давалось. Возможно, я выгляжу слишком молодо и не солидно, а может, это естественно для моего мягкого характера и демократичного стиля – и сам я не люблю тупую, покорную тишину, которая иногда воцаряется в аудитории, после того, как я, рассердившись, обрушиваюсь на студентов, угрожая экзаменационными репрессиями.
Но сегодня эта лекция в восемь утра сломила всех, один студент на Камчатке даже сладко спал, сложив буйну голову на тетрадь. Я обычно делаю вид, что не замечаю спящих студентов, многие из них вынуждены подрабатывать. Однако, сегодня спали все, даже те, кто записывал мои слова, это собрание зомби стало усыплять и меня.
- Тлеющие разряды относятся к разрядам с холодным катодом, то есть процессы термоэлектронной эмиссии с катода здесь не играют значительной роли, - автоматически говорил я, думая о чём-то другом, – это я научился делать за многие годы чтения лекций, и прошёл к задним рядам парт. Я подошёл к спящему студенту и стал с интересом разглядывать его. Студенты слегка оживились и оглянулись на меня.
- Как известно, существуют нормальный и аномальный режимы горения тлеющего разряда, - продолжал я мерным, усыпляющим голосом. Студенты стали терять интерес. Тогда я вдруг грохнул ладонью по парте прямо у головы спящего студента. Того подкинуло как взрывной волной, прилипшая к щеке тетрадка взметнулась вместе с ним, ошалевшие глаза почти вылезли из орбит. Аудитория вздрогнула от смеха, а я, заражаясь этим повальным весельем, тоже улыбнулся своей незатейливой шутке.