Отрицание

   
Пацанами ещё были, ружьё отцовское притащили на край деревни, там лужа была. Сидели в крапиве, - ждали. Охотники. Ближе к вечеру, прилетели две утки. Стали купаться, встряхивать перьями. Мокрые перья, на фоне вечерней зари, взблёскивали золотом. Искрились.
  Колян приладился и пальнул.
Одна утка улетела, испуганно оглядываясь, а другая побежала по воде, хлопая одним крылом. Быстро, быстро побежала.
Спотыкаясь, молча, кинулись за ней. Бежали по разным сторонам лужи. Когда она выскочила на сухое, -  догнали…
- В крыло попал, видишь, сломано.
- Ага, крыло. Сломано.
- Жалко вторая улетела.
- Ага, жалко. Так бы каждому по одной.
- По одной, как раз. Хорошо бы.
Патронов больше не было. Их вообще не было, вот один стырили у отца, и охотились. Гильзу, приятно воняющую сгоревшим порохом, сунул в карман, предварительно проверив, что там нет дырки.
Колян держал утку с боков, прижимая крылья. Она бойко вертела головой в разные стороны, ещё не поняв в какую безвыходную ситуацию попала. Вляпалась. Перья уж не блестели красивыми, переливающимися искрами. Нос у неё чуть отливал зеленью. Глаза живые, яркие.
Под ногами хрустели листья тополя, - после вчерашнего ветра они дружно усыпали землю. Да и время уже, - осень. Осень.
Совсем не правы те, кто говорит, что осенью природа умирает. Не умирает она. Засыпает. Такая форма сна.
Хотя, впрочем, любой сон, - это маленькая смерть. Маленькая. Короткая. Но, смерть.… А природа, - нет, не умирает. Даже земля, - ждёт снега, как ребёнок одеяла, которым мать нежно и заботливо укроет. Верит ей.
- Она сама не подохнет.
- Нет, не подохнет.
- Как-то надо убить её.
Колян приподнимал утку, и мы видели, как она шустро перебирает лапками по воздуху. Торопится, шею тянет. Будто убегает. Лапки чуть розоватые.
- Надо. Чтобы не мучилась.  А как?
- Давай, я держать буду, а ты ей башку открути.
- Давай.
Откручивать башку мне ещё ни разу не приходилось, было неприятно. Во-первых, она живая. Совсем живая. Будто и не знает, что у неё крыло ранено. Во-вторых, она всё время вырывалась, стала прятать голову. Не откручивалась. Я закручиваю, а она выскользнет, и раскрутится. Снова по сторонам пялится.
- Была бы охотничья собака, она бы быстро её загрызла.
- Да, быстро.
- На, подержи, руки устали.
Утка была очень тёплая. Мягкая. И тяжёлая. Перья одного крыла неряшливо слиплись. Рана. Пальцы прилипали к этим перьям. Крепко прилипали.
- Пойдём к Култыну, у него топор есть.
- Пойдём.
Култын жил в крайней избушке, и домой идти всё равно мимо. Зашли. Дверь закрыта, в пробой, вместо замка, вставлена щепа от полена дров.
- Нет дома.
- Топор-то дома.
Ограда не прибранная. Мусор кругом, помойка напротив крыльца, а вдоль забора, и прямо возле дома, крапива прёт, уже не по первому году.
Сразу за углом стояла старая, кряжистая чурка, с вбитым в неё таким же старым, ржавым топором.
Колян, со второго раза, поднатужившись, выдрал топор и внимательно осмотрел его. Даже пальцем потрогал лезвие.
- Пойдёт. Клади на чурку.
Ружьё, болтавшееся за спиной, уже прилично натёрло шею, мешало шагать, и совсем не позволило нагнуться к чурке, чтобы положить туда утку.
- Если отпущу, - удерёт.
- Держи, я её обухом.
- По рукам врежешь. Давай, лучше я.
- А ты не врежешь?
Ещё что-то бурчал себе под нос, но утку забрал. Прижал её к себе и стал
притаптывать возле чурки крапиву. Я снял ружьё, прислонил его к стене, взял топор. Тяжёлый.
Утка, будто ей это приходится делать очень часто, вытянула шею и прильнула к чурке. Замерла. Даже глаза, будто перестали блестеть. И тихо кругом, ни ветра, а может и, не было. Ну, хоть бы собака гавкнула где. Тихо.
 Колян отодвинул свою голову, отвернулся.
- Бей.
- Как бить-то? Обухом?
- Бей как-нибудь. Только не по рукам.
Я ещё постоял, посмотрел по сторонам, будто искал помощи, отметил, что уже совсем смеркается, поднял топор.
Голова отлетела удивительно легко. Топор, воткнувшись в чурку, так и остался стоять. Утка вырвалась и стала прыгать по ограде. Заполошно хлопать крылом.
Мы кинулись за добычей и почти сразу поймали её. Держали вместе, зажав между собой. Шея утки была свободной и быстро вращалась во все стороны, обильно поливая нас кровью. Кровь летела с такой силой, что казалось, будто там насос.
Мы, как черти, были в крови с головы до ног, а шея всё вращалась, поливая нас как из пульверизатора.
Наконец, всё стихло, мы разошлись в стороны, дико вращая глазами, рассматривая друг друга.
- Матушка убьёт.
- Меня тоже.
- Утку забери.
- Нет, мне не надо.
- И мне не надо.
К дому подходил хозяин. Он покряхтывал, приволакивая одну ногу. И курил. Курил махорку, вонючую, до невозможности.
- Может, Култыну отдать?
- Давай, отдадим.
Как-то ещё ружьё надо положить на место, чтобы отец не заметил. И рубаху кровавую в бане бросить.  Да и рожу сполоснуть там же, в бане.
Сунув утку в руки подошедшему Култыну, мы, чуть не бегом, кинулись вдоль улицы. Ружьё держал наперевес, так ловчее бежать.


Уже у самого двое взрослых сыновей, семеро внуков, а я всё бегу и бегу с ружьём наперевес. Знаю, чувствую, что где-то рядом бежит, бухает кирзовыми сапогами Колян, - друг детства, уже давно оставивший этот грешный мир.




А.Томилов        2012.