Случай из жизни молодого офицера.
То, что моряки испокон веков не ладят с сухопутными, знают даже школьники. Да и как прикажешь ладить, если у матросов всё лучше, красивее, сытнее. И действительно, разве сравнится флотская темно-синяя форменка с голубым полосатым гюйсом*, брюки навыпуск, ботинки со шнурками и бескозырка с ленточками с какой-то гимнастёркой непотребно-защитного цвета, галифе, заправленные в тупоносые грубые кирзачи*? То-то и оно! Идёт такой фраер в увольнение во всём отглаженном-отпаренном, в сдвинутой на затылок бескозырке да на девчонок гордо по сторонам взгляды бросает, а те на него все глаза проглядывают и улыбаются во все свои тридцать два жемчуга.
А компот! А макароны по-флотски! А адмиральский час*! Это тебе не ячневая, пшённая или перловая, прозванная «кирзой»*, каша на сухопутной службе! Так вот и получается, что у флотских все лучше, правда, за это приходится платить лишним годом службы (за компот), но зато какой! Это не в пехоте на брюхе ползать со всякими там полосами препятствий или маяться в консервной банке бронетранспортёра, которого, если что не так, то из грязи своими руками тащить придётся…
На корабле, конечно, тоже достаётся, но это же на корабле! Стоит такой остроносый, крутобокий красавец у пирса — загляденье! И призывают на флот не абы кого, а всё-таки ребят посмышлёней, потому как там механизмы, которыми управлять надо. Нет, конечно, у сухопутных сейчас техники тоже много стало и ума, соответственно, не надо занимать стать, а иметь свой, но на корабле всё увязано в один человеко-машинный организм, и от каждого матроса зависит очень много, может, даже жизнь всего экипажа, корабля, особенно-таки на подлодках. Вот и получается, что корабельная служба спаивает экипаж, откуда и пошло обращение: «братцы», «братва», кои по полундре* — один за всех и все за одного!
Не обвиняйте меня, друзья, в том, что я моряков восхваляю, а пехотинцев, вроде бы, унижаю и ни в грош не ставлю. Нет! И те, и другие достойны чести и славы, но морячки, как показала история, немного славнее, потому как сплочённее, хотя, конечно, войны выигрывает пехота, которая гонит врага и занимает города. Хотим мы того, не хотим ли, но всё-таки различные условия службы и быта накладывают свой отпечаток на взаимоотношения флотских и сухопутных.
Ох, уж эти мне «взаимоотношения», особенно в благодатных местах службы!
В лейтенантской молодости посчастливилось мне служить в Севастополе! Рассказывать о крымских красотах и малахитовой прелести Чёрного моря, о буйстве цветущих акаций, каштанов и море тюльпанов в весенних крымских степях бесполезно, если сам этого не увидишь. Теплые летние вечера, пропитанные ароматом южных цветов, которые, как нарочно, источают благоуханье ближе к заходу солнца, вместе с запахом моря насыщены радостью жизни. Они, эти вечера, под ласкающий звук прибоя дурманят голову не хуже наркотика. Степень дурманности многократно увеличивается, если ко всему сказанному, прибавить шуршание юбок милых крымских красавиц, запах их духов и блеск карих глаз, их желание быть любимыми и любить самим. Вот попробуйте в таких условиях послужить, друзья мои!
В этих кайфовых субтропиках всегда сталкиваются взаимные интересы молодых, здоровых парней, разделяемых условностями на «флотских» и «сухопутных», на элиту и середнячков. Может быть, подскажете, как удержать их от зависти, приводящей к взаимной неприязни?
С корабельного бытия мне по велению службы приходилось спускаться на бренную землю, надевать красную повязку патруля и выходить на дежурство вместе с двумя матросами или курсантами морского училища.
Служба, прямо скажем, не лучшая, но нужная, вроде милиции, — ходишь и следишь за порядком, чтобы матросики с солдатиками вели себя прилично: устав не нарушали, гражданских не задирали и женщинам оказывали должное почтение. Дело, как говорится, не бей лежачего, но противное: напоминаешь себе «цепного пса самодержавия». Однако мне везло в патруле — всегда было более или менее тихо: ну испортишь паре-тройке служивых увольнение за нарушение формы одежды, а иногда и просто, пожурив, отпустишь и всё.
В сегодняшнем дежурстве маршрут у нас был от площади Нахимова, по Приморскому бульвару, вдоль театра Луначарского, к танцплощадке «Ивушка», что в Артбухте, и назад на площадь Нахимова — прямо прогулка по местам «культуры и отдыха», если бы только не «Ивушка».
Солнце уже закатилось за масляную гладь моря, и только пожар заката окрашивал небо в цвет побежалости завтрашнего удачного дня. Глядя на это зарево, вспомнилась поговорка: «Солнце красно к вечеру — моряку бояться нечего!». На улицах зажглось освещение, и гуляющие пары, отбрасывая на остывающий асфальт длинные тени у фигуристых фонарей, наслаждались наступившей прохладой.
Ещё два-три обхода, и службу можно на сегодня заканчивать. Мы расслаблено спускались к танцплощадке… Я шёл впереди, за мной в двух шагах брели, уже умаявшиеся за день, курсантики. На интимно освещённой танцплощадке под раскидистой ивой громко играл что-то похожее на блюз местный оркестр.
Казалось бы ничего не предвещало неприятностей, однако меня насторожило, что около входа на танцы образовалась какая-то карусель защитно-чёрного цвета. Карусель постепенно превращалась в нарастающее броуновское движение. В свалке замелькали руки, ноги… Крикнув курсантам: «За мной», я помчался вперёд.Так и есть — «армейцы» и «мариманы» не поделили бедную «Ивушку», и началась общая потасовка, в которой участвовало уже человек двадцать.
С ремнями, намотанными на руки и криками «полундра», матросы кидались на солдат, а те — на матросов. Трещали форменки и гимнастёрки, носы и скулы, а по асфальту катились бескозырки. Несмотря на подоспевший армейский патруль, драка уверенно перерастала в побоище. Да и что могли шесть человек патруля сделать с двадцатью, опьяненными дракой, парнями?.. Не доставать же оружие!..
Среди мельтешащей кутерьмы мелькало светлым пятном женское платье, не понятно как затесавшееся в эту толпу. Раздумывать было некогда: я отправил курсантов за помощью, а сам, уклоняясь от кулаков, врезался в толпу, пытаясь пробиться к девушке. Получая, к счастью, вскользь от тех и других тумаки, я достиг желаемой цели, схватил девицу за руку и, загораживая её собой, стал пробиваться на свободное от дерущихся парней пространство. Девушка с обезумевшими от страха глазами, растрепанная и без туфель вцепилась в меня мертвой хваткой, боясь упасть и быть затоптанной разъяренной толпой.
Долго ли, коротко ли, но выскочили. «Слава Богу, вроде бы выбрались на свободу» — промелькнуло у меня голове и…
Последнее, что я запомнил, — это фонарь, под ним — вырученную мной замарашку без туфель, а потом — миллион, миллион искр из глаз…
Как позже рассказывали мои курсанты, помощь комендатуры подоспела вовремя и смертоубийства не произошло, дерущихся пацанов разогнали, а меня отправили «по скорой» в госпиталь.
По счастливой случайности из матросов никого не задержали — «полундра» работает всегда: и в наступлении, и в отступлении.
Некоторым ребятам из дравшегося стройбата, которых все же удалось прихватить, думаю, пришлось не сладко, ибо пятнадцать суток на «губе» * — есть пятнадцать суток на «губе», хорошо еще никто толком не видел «нападения» на офицера, а я…, а я — просто ничего не помнил.
Да, кстати, мое «геройство» стоило мне двух сломанных рёбер, легкого сотрясенья мозга и багрового синяка под глазом, а в качестве вознаграждения — спасённая девица, которая проводила меня в госпиталь и с которой у нас теперь подрастает двое прекрасных розовощёких хулигана.
С-Петербург 27.03.12
Термины, встречающиеся в тексте:
1. Гюйс – флаг на носовом флагштоке корабля 1 и 2 ранга, в переносном смысле – воротник на матросской форменке.
2. Кирзачи – кирзовые сапоги, сленг.
3. Адмиральский час – время отдыха после обеда, сленг.
4. Полундра – внимание, опасность, сленг.
5. Кирза – перловая каша, сленг.
6. Губа – гауптвахта, сленг.