Она настигла меня в пятом классе на первом же уроке ботаники. Её звали Алла Викентьевна. Одного взгляда было достаточно, чтобы влюбиться в неё навечно. Впрочем, я не был единственным. От последнего первоклашки до учащихся седьмого класса, от конюха, дяди Вити, до директора школы, Петра Ивановича, для всех она была сладким сном и светлой мечтой.
Её большие, многообещающие, как мне казалось, тёмные бархатные глаза пылали сдержанной страстью. Цвет её лица был родниковой чистоты, к нему хотелось припасть губами и пить с него опьяняющую свежесть. Ёё соразмерные черты лица и его очаровательный профиль выглядели не надоедливо и глуповато, как у некоторых киношных див, напротив, интеллигентно, жизнерадостно и впечатляюще. Она была стройна, но не тонкой. Изящные пропорции её тела волнующе подчеркивались плотно облегавшими платьями, которые она часто меняла. Они, к сожалению, казались нам слишком длинными.
Когда выпадал её урок, и она заходила в класс, мы все разом вставали, замирали и провожали её жадными взглядами, пока она шла к столу. «Садитесь дети», – говорила она своим ангельским голосом и, чуть-чуть поддернув низ платья, опускалась на стул. Мы без обычного шума садились за парты и сидели, как примерные первоклашки, с прямыми спинами и сложенными на столешницах парт руками.
Устроившись за столом, она смотрела на нас задумчиво и вопрошающе, словно ждала от нас чуда, и каждый из нас готов был услужить ей. Как страстно мне хотелось в эти мгновения охватить ладонями её обрамлённое тёмными волосами бледноватое лицо, и прикоснуться к нему губами.
Её возраст не имел ровно никакого значения – она была для нас вне возраста прекрасной и желанной. Мы были влюблены внеё и следовали за ней по пятам.
После обеда и вечерами я встречал много школьников, совершено случайно оказывавшихся на маленькой улочке, ведшей от школы к её дому, или у почты, куда она ходила через большой поселковый сад. Они следовали за ней до самого дома и воровато, в страстном ожидании, смотрели на её окно.
Мы изыскивал все мыслимые и немыслимые возможности, чтобы попасться ей на глаза и обратить на себя её внимание. В переменах мы окружали нашу избранницу, и каждый норовил подобраться к ней поближе, чтобы вдохнуть аромат духов, исходивший от неё, или ринуться по её просьбе в гущу малолеток, чтобы навести порядок. Увы, на меня в этом вопросе её благос-клонность не распространялась. Здесь наилучшие шансы были у моего приятеля, Петьки. Он был в нашем классе второгодником, самым рослым и самым сильным, и мои шансы – так я их сам расценивал – были ничтожными. Об этом неоспоримо говорило то, что, обращаясь ко мне или к моим одногодкам, она всегда называла нас уменьшительными именами Гоша, Вова... Миша, к Петьке же она обращалась уважительно: «Пётр!». Как я завидовал ему и как ненавидел его, когда милая Алла Викентьевна говорила, обращаясь к нему уважительно: «Пётр, найдите, пожалуйста, плакат с изображением куста картофеля и повесьте на доску». Вместо картошки могли быть крапива, свекла, всевозможные злаки в зависимости от темы урока, и Петька, исполненный важности от сознания того, что именно на него пал её выбор, выходил к доске, выискивал в толстой стопе плакат с нужным растением, неторопливо вешал его на один из штырей, набитых поверх доски, и так же неторопливо возвращался на своё место.
– Спасибо вам, Пётр! – неизменно звенел её голос.
Как мы все ненавидели Петьку в эти мгновения, и как нам хотелось оказаться на его месте! Но никто из нас не мог оказаться на его месте. Мы были попросту пигмеями по сравнению с ним, никто из нас не был способен дотянуться до верха доски, чтобы повесить плакат, и мы изыскивали другие способы, чтобы обратить на себя её внимание.
Для себя я решил приналечь на любимую ею ботанику и доказать, чего я стою. Я не ограничивался только зубрёжкой учебника, но поднимал и прорабатывал в поселковой библиотеке всё, что было связано с ботаникой. К каждому уроку ботаники я находил что-то такое, чего не было в учебнике, и неистово тянул руку, чтобы быть замеченным. И каким же я бывал счастливым, когда она вызывала меня к доске, или разрешала дополнить чей-то ответ. Я воспринимал это как благосклонность, как особое отношение ко мне, моё сердечко билось в самом горле, я краснел и терялся, и только когда спадало напряжение, я был способен что-либо внятно ответить. Я волновался, и тогда она приходила мне на помощь. Её чистый голос с его особенным неизъяснимым тембром звучал, как сладкая музыка.
– Успокойся, пожалуйста! – говорила она, задавала несколько наводящих вопросов, и меня прорывало. Я мог, как глухарь на току, отрешась от окружающего, излагать ей в мельчайших подробностях такие сведения по теме опроса, каких не было ни в одном учебнике. И я добился своего, однажды она сказала:
– Ты вдумчивый мальчик. Если ты будешь прилежным и настойчивым, ты сможешь добиться многого.
Её слова отдались во мне каким-то внутренним трепетом и сохранились во мне. Но главная моя победа была впереди...
Шел экзамен по ботанике. Мне попался билет с вопросом по многолетней картошке, о которой, кажется, я знал всё, и старательно излагал на листочках тетрадной бумаги. Иногда я бросал мимолётный взгляд на Петьку. Он стоял у доски, мямлил что-то невнятное, теребил одной рукой кончик носа, другой, вооруженной указкой, неуверенно тыкал в плакат. Он плавал...
– Перестаньте мучить свой нос, Пётр! – неожиданно, как школьный звонок, оповещающий о конце урока, прозвучал голос Аллы Викентьевны. – Он ни при чем. Вы плохо подготовились к экзамену. Нам придётся еще раз встретиться! Ставлю вам «два!».
Я немедленно ринулся к доске, пробежался взглядам по вывешенным рядам плакатов, нашел свой с изображением куста картошки, и приступил к изложению всего, что знал об этом основном продукте моего голодного детства. Чего только не было в моём повествовании. Кроме основных свойств этого народного продукта, в нём содержались сведения о его родине, истории появления в Европе, Росси, драконовских методах приучения народов к его поеданию, методах выращивания. Я вскользь напомнил об обычном, кустовом способе выращивания, подробнее осветил «квадратно-гнездовой, усомнился в «китайском», согласно которому с целью экономии посадочных площадей весь посадочный материал закапывался в одну яму-лунку, и также разом выкапывался богатый урожай...
Краем глаза я следил за реакцией моей избранницы. Она внимательно слушала, её лицо было сосредоточенным, а прекрасные бархатные глаза смотрели рассеянно, и, казалось, обволакивали меня. Иногда, когда, аппелируя к плакату, я тыкал в него для убедительности указкой, в них вспыхивали озорные искорки. Мне казалось: так она поощряла меня.
Она неожиданно прервала меня, какое-то время молчала, смотрела то на меня, то на доску, что-то обдумывала. Потом обратилась ко мне:
– А покажи-ка, дружочек, где у твоего картофеля клубни?
Вопрос показался мне лёгким, я шустро повернулся к плакату, потянулся указкой и, «о ужас!», в том месте, где полагалось быть клубням, их не было. Я снова и снова принимался рассматривать корень растения, но клубней там не было.
– А тот ли плакат ты выбрал? – снова спросила она.
Я взглянул на плакат, там крупными буквами было написано: «КРАПИВА». Меня обдало холодным сквозняком, я стал метаться вдоль доски, выискивая плакат с картошкой, но Алла Викентьевна остановила
– Достаточно, дружочек. Ты хорошо поработал. Я очень довольна твоим ответом, а то, что ты перепутал картофель с крапивой – с кем это не случается? Они очень похожи.
Я не понял: было ли это проявлением благосклонность ко мне, или иронией...
В летние каникулы после пятого класса она покинула нас. Она вышла замуж за того, за чьими письмами ходила ежевечерне на почту.
Им оказался красавец тихоокеанский морской офицер в белоснежном кителе с золотыми погонами и кортиком на поясе. Они были подстать дру другу, как прекрасные птицы-лебеди среди серых обитателей посёлка.
Я не ревновал её к моряку. Как можно ревновать к своей мечте? Ведь почти каждый из нас мечтал стать моряком. Она влетелала в моею жизнь яркой искоркой и промелькнула, как «мимолетное видение, как гений чистой красоты», оставив мечту о прекрасном и умение добиваться поставленной цели.
Мне было двенадцать лет и я уже не был ребёнком, как, впрочем, и все мои сверстники того времени. Годы лишений и ущемлённост научили меня всерьёз относиться ко многому и выбирать цели. Моей целью стало успешное окончание школы. И это мне удалось.