Достал этот песок. Просто нет житья. Он везде: в ушах, в ноздрях, в голове, на лице и даже во рту. Противно скрипит на зубах, и какой-то солёный на вкус. Жаль, что его нельзя есть. Вон сколько вокруг.
А ещё несусветная жара. Обезумевшее солнце, чтоб оно пропало, слепит и палит. На небе, как по закону подлости, ни одного облачка. Дожди будто сговорились – обходят это проклятое место стороной. За последние три месяца ни капли с неба. Струйки пота щиплют глаза, стекают по лицу, за шею, и где-то на спине собираются в липкий ручей. Гимнастёрку хоть выкручивай. На спине и под руками белыми разводами выступила соль. Мокрые портянки в кирзовых сапогах набухли. Натёртые ими ноги горят, словно опущенные в кипяток.
Распластавшись в окопе, чувствую себя ящерицей, теряющей кожу на раскалённой сковороде. В плывущем знойном мареве безжизненные пески на десятки километров и островки редких сосен. Пески и сосны. И больше ничего.
Время от времени расплавленный воздух сотрясает гул вперемешку со свистом. Вначале едва слышимый, а потом нарастающий всё громче и громче. Издали ныряющий в белых песках плоский тёмно-зелёный танк скорее похож на бегущего скорпиона, особенно двумя возвышающимися позади башни бочками и высокой покачивающейся антенной. Даже не верится, что это «членистоногое» весит более сорока тонн. Вот сейчас подползёт, зарычит, оглушит рёвом двигателя, обдаст клубами дыма и песка, и скроется.
Так и есть. Глотаю очередную порцию коктейля из выхлопных газов и пыли. Выползаю из окопа, стряхиваю песок. Он везде, даже во рту. Сплёвываю и начинаю загребать лопатой оставленные «монстром» следы. Сегодня на танкодроме вождение. Учимся преодолевать на стальных махинах всевозможные препятствия, какие только могут встретиться на пути. Пока одни ездят, другие после них загребают, иначе тренировочная трасса моментально придёт в негодность. Гусеничная техника выгребает такие ямы, что мало не покажется.
Жара. Страшно хочется пить. Пересохшие губы, почерневшее на солнцепёке лицо, ссадины на вымазанных в несмываемую мазуту руках и всепроникающий песок. Даже в трещинах на губах. Терпи воин! «Там», куда тебя готовят, может, в несколько раз хуже. Учись терпеть здесь, чтобы выжить «там». Понимаю и, согласно Уставу, «стойко переношу все тяготы и лишения воинской службы». Безвыходность ситуации и осознание того, что уже ничего изменить нельзя, и что ты, как бычок, бегущий на заклание по узкому, кем-то заранее выстроенному коридору, накаляет нервы до предела и убивает одновременно. Мозг ещё иногда сопротивляется и бунтует, но жара, жажда и голод делают своё дело. Громадная военная машина, пугающая своей необъятностью и непостижимостью, переломает в жерновах войны любого. И неважно, кем ты был на гражданке. Забудь. Здесь ты станешь таким, каким нужно. Так надо!
Вот проехал очередной танк. Прибрал за ним. Можно ненадолго прилечь и расслабится. Что сегодня? Какой день недели? Не помню. Д;жил! Потерялся в бесконечных тренировках - дрессировках. Дни слились в сплошной поток. Знаю только, что сегодня август месяц одна тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года. Мои одногруппники уже давно сдали сессию и разъехались на каникулы. Счастливцы! Представляю, как они в шортах и футболках рассекают по городу под ручки с девушками. Кругом чистые газоны с зелёной травой, тенистые парки, фонтаны, кафе, музыка… Красота! И солнце им в радость, и песок на пляже то, что нужно. А я… Эх! Обидно, слушай!
Да хрен с ними – с жарой и песком. Можно вытерпеть. Тут бы поспать и поесть вволю. К недосыпаниям вроде уже привык, выполняю все команды на полуавтомате, как робот. Но голод, каждодневный, непреходящий, просто замучил. Вон живот урчит, словно танковый двигатель. Он не спрашивает, есть или нет. Давай, и всё тут! Молодой организм требует подкрепления растраченных сил. Целый день на ногах, как взмыленная лошадь, а жрать нечего. Точнее есть, но дают в обрез, словно рабу, чтобы только не умер.
Голодный солдат – хороший солдат. Голодными легко управлять. Всегда можно обнадёжить, что еда и сон будут после, если выполнить задание. И они полезут, словно зомби, хоть в пекло ради куска хлеба и сна. А если придется, то и своих затопчут. Закон джунглей – выживает сильнейший.
Свой первый голодный опыт запомнил навсегда. Пока хлебал суп, остался без второго и третьего – более проворные уплели раньше меня. Не наелся, встал из-за стола «пустым». В следующий раз решил сразу приступить ко второму. Всё же оно сытнее. Но тогда остался без первого и третьего. Опять голоден. К тому же времени дают в обрез: на завтрак – три минуты, на обед – пять. Так надо. Это входит в программу по подготовке «туда». Бритые головы не отрываются от стола, ложки по железным мискам стучат автоматной очередью. Темп, темп, тем…
– Вы что, «зелень махровая»! Думали, что пришли сюда к мамке на блины! – сержант орёт и выпихивает пинками из-за стола. – Закончить приём пищи! Выходи строиться! Тут вам не санаторий, а учебно-тренировочная база! Учитесь всё делать быстро. Через полгода будете жрать уже под пулями.
И, как говорится, из пламени в полымя – из душной солдатской столовой на солнцепёк и песок. Я потом немного приноровился: первое – суп или борщ – выпивал. Да, именно так. Они всё равно почти одна вода. Пару кусков хлеба – в рот, и одним залпом. Тогда остаётся время на второе. Нужно только быстрее работать ложкой. И особо не жевать. Так сытнее получается, потому что дольше переваривается в желудке. А третье – чай или компот – заливаешь в себя уже под конец, если успеешь.
Конечно, не всегда получалось. Однажды сержант заорал, и я, вставая из-за стола, попытался на ходу чаю хлебнуть. А он, сука, со всего маха сапогом по железной кружке:
– Ты что, воин, команды не слышал?!
Так кипятком лицо и ошпарил. Ему-то что. Он такой баландой не питается, а нам каждая капля и крошка на вес золота.
Как назло, сидит за нашим столом. Первым берёт что повкуснее. Заграбастает почти весь сахар с маслом, а нам на пятерых остаётся один-два куска. После него пять рук в одну тарелку. Кто успел, тот и съел, а жаловаться не смей.
На завтрак толчёный картофель, разбавленный водой до состояния обойного клея и кусок чёрного хлеба. Положено ещё мясо с подливой, но дают варёное сало со щетиной. Мясо пропадает на стадии приготовления, а те крохи, что доходят до стола, сержант себе ложкой выловит из общего котелка, а остатки доедайте, салаги. Братья мусульмане вначале кочевряжились. Им противно – религия не позволяет. А после нескольких голодных дней уже рубали это сало почище нашего брата. Голод – не тётка.
Ещё положено каждому кусок белого хлеба к маслу с чаем. Но так как почти всё масло сержант себе забирает, то ему соответственно и белого хлеба требуется больше, ну, и сахара заодно. Вот он «бутер» огромный намажет и демонстративно поглощает перед нами. «На то, что положено, давно наложено». А мы чернуху глотаем. Одно радует: пока он удовольствие растягивает, у нас есть возможность не давиться минут пять-десять.
Сладкого так хочется, хоть умри! Можно в солдатской чайной компенсировать эту недостачу. Там всяких соков, пирожных и конфет завались. Но нам, молодым, туда табу. Да и когда? Всё время в бегах. И за какие шиши? Свои солдатские семь пятьдесят получим только в начале следующего месяца. На них нужно купить мыло, зубную пасту, подшивочный материал, лезвий и прочий солдатский марафет. Если кого из молодых заметят в чайной, замучают нарядами вне очереди по казарме, а это – просто «вешалка». Попробуй поддерживать идеальную чистоту в помещении, где трётся одновременно сто двадцать человек, а в туалете только шесть дыр. День и ночь с тряпкой и веником, и забудь про сон – для стоящего в наряда по казарме такого слова не существует.
Голод – страшная вещь. Хорошо, когда наряд по кухне. Там хоть и работы много, зато можно кое-чего лишний раз в желудок бросить. Никак не могу забыть одну жуткую картину, всё из головы не идёт: «молодой», как я, солдатик стоит в наряде по кухне. Его задача очищать от объедков тарелки перед помывкой. Кругом жара, вода, пар. Он, мокрый, грязный, замученный бесконечной работой в посудомойке, как затравленный зверёк, пугливо озирается по сторонам и периодически ныряет рукой в помойное ведро, вылавливает рукой объедки и запихивает в рот. Совсем одичал, малый. Я ещё пока до такого не опустился, держусь.
Эх, сейчас бы того домашнего супчика и тех блинов с сыром, что мне бабулька перед самым уходом в армию на стол поставила. И чего я тогда выделывался, не ел? Настроения, видите ли, не было. Теперь остаётся только вспоминать. Да что там блины-супчики. Хоть бы чёрного хлеба вволю поесть. Он тут самого низкого качества. Чуть ли не с опилками пополам, липкий, как пластилин, и мокрый. Им только наш призыв давится. От него постоянная изжога. Ну и что, зато, если его съесть побольше, то вроде сытнее себя чувствуешь, и до следующего приёма пищи дожить можно. Его в столовой целые горы нарезаны на столе возле выхода. Бери – не хочу. Только ж разве за отпущенные три или пять минут наешься. Это ж просто какая-то гонка на выживание. Все куски со своего стола подметёшь и мало. А его вон сколько там лежит.
Я приспособился. Когда сержант из столовой выгоняет, я у выхода пару кусков незаметно кину в карман. Вот уже легче. Придавит голод, а я ему в ответ чернушки подброшу. Так и выживал в неравной схватке. Выручали меня в трудную минуту эти липкие кусочки. В наряде, на привале, в карауле, в окопе и даже в танке. Брошу в рот кусочек, и ничего, что он с потом и песком пополам. Он мне слаще любой конфеты.
Но однажды прокололся. Едва отошли строем от столовой, как:
– Рота, на месте стой!
Замерли по команде. Холёная морда с сержантскими лычками на погонах подходит ко мне, ухмыляется:
– Выйти из строя, воин! Показать содержимое карманов!
Вышел, достал, держу в руках два кусочка. Он орёт истерично, брызжет слюной от злости:
– Это что – хлеб?! Я тебя спрашиваю: что это такое?!
– Так точно – хлеб.
– Ты что, сука, голодный?!
– Так точно – голодный.
– Что-о-о-о?!!!
Дает команду другому:
– Принести сюда еще три куска!
Теперь у меня уже пять кусков. Он смотрит на часы.
– Минута времени, чтобы все съесть! Не справишься – получишь наряд вне очереди. Время пошло!
Я давлюсь перед строем, куски крошатся и падают под ноги. Естественно не успеваю. Командира это зрелище захватывает, он входит в кураж:
– Принести ещё два куска! Жри! Время пошло!
Очередная минута экзекуции. Полный рот хлеба. Задыхаюсь, стараюсь изо всех сил. Так не хочется в наряд. Бесполезно – такую кучу хлеба мне не осилить.
– Слушай приказ! Весь хлеб сложить в карманы штанов и зашить. Утром на каждом построении буду лично проверять. И еще ¬– два наряда вне очереди по казарме! Не слышу?!
– Есть зашить и носить. Есть два наряда вне очереди.
– Стать в строй!
Так и стал я невольным обладателем сразу нескольких кусков черного хлеба. Теперь они всегда со мной, вроде рядом, только протяни руку, но их не достать. Изощрённее наказания для голодного не придумать. Вначале очень мешали, давили, и все время напоминали о себе. А теперь почти не ощущаю. Наверное, рассыпались в крошку, истерлись в пыль. Уж лучше бы в наряде ещё отпахать, но поесть хлеба досыта.
Первым делом, когда вернусь домой, если, конечно, вернусь, вволю поем. Эх, где же ты мой любимый универсам на улице Университетской?! Ой, чего там только нет! Бывало, отоваришься на свою кровную стипендию и готовишь на кухне в общежитии. Запахи по всему коридору. Лучше не вспоминать, а то слюной захлебнусь.
Странное дело: почему-то не хочется колбас и прочих деликатесов, а именно хлеба. Эх, сейчас бы сухарик чернушки! А ещё по возвращении обязательно устрою себе пир. Куплю огромный торт и бутыль самого дорогого сока. Какой там самый-самый был? Ага, вспомнил – сок шиповника с черноплодной рябиной по шесть пятьдесят за три литра. Часто на него заглядывался, но не решался. Всё же дороговато было для меня со стипендией в пятьдесят рублей. А вот когда вернусь, тут уж извини-подвинься – железный повод устроить праздник для души и желудка. Вспомню этот окоп, танкодром, дикую жару и солёный песок, скрипящий на зубах. А ещё пацанов, с которыми пришлось разделить нелёгкую долю. И хлеб, мою любимую чернушку, которая выручала, и за которую получил по полной. Вспомню, помяну…
Нет-нет, поминают усопших или убитых. Кажется, меня не в ту степь заносит. А что?! Ещё неизвестно, чем это всё закончится. До дембеля, как до Москвы на карачках. Всё может произойти. Вдруг и поминать придётся. Или я кого, или меня кто. Не зря ведь так дрессируют. Утром с подъёма бег на двенадцать километров. После завтрака (одно название) марш-бросок на танкодром по пескам за шесть кэмэ от части. Там вождение. Поверх гимнастёрки чёрный танковый комбинезон, на голову – шлемофон. В раскалённом на солнце танке, как в закрытой консервной банке, температура под пятьдесят. Пока дёргаешь за рычаги, ныряя по ямам и выполняя норматив, пота стекает с ведро. После на лопату – одни ездят, другие загребают. Вот, как сейчас.
Интересно, сегодня на обед в часть вернёмся или как в прошлый раз? Тогда отъездили, но назад не побежали. Командиры решили, что не стоит мотаться по пескам туда-сюда. Всё равно после обеда обратно топать на ночное вождение. Оставили нас на танкодроме до следующего утра без обеда и ужина, разумеется. У самих пайки на такой случай припасены, а нам объявили, что всё предусмотрено планом подготовки. В общем, учитесь, сынки, обходиться без еды сутки. Вот это был сюрприз. Всё, что съели на завтрак, перегорело ещё в первые минуты, когда сюда утром по пескам бежали. А тут предстоит до утра терпеть.
Дали пару часов передохнуть, чтобы мы не мешали им свой провиант уплетать. Разбрелись грязным голодным стадом меж редких сосен, попадали от усталости прямо на песок. Голод всё равно в покое не оставляет, даже во сне. Нет, думаю, это не дело. Учиться обходиться без еды – это хорошо, только ещё лучше научиться выживать. С парой таких же неугомонных оставили отдыхающих и ринулись на поиски. В ближайшем леске наткнулись на пересыхающее озеро. Даже не озеро, а так, лужица. Палками набили лягушек, да простят меня защитники дикой природы. А потом на эти же лягушки «купилась» в корень осмелевшая и очень наглая ворона. Всё пыталась у нас французский «деликатес» спереть, пока мы его из болота вытаскивали.
После обработки на костре и то, и другое на вкус очень напоминало мясо курицы, только без хлеба и соли, и немного жестковатое. Несколько нанизанных на проволоку маслят тоже в костёр. Чем не гарнир. Ха! Очень даже вкусно. А что делать? Всё же это – не варёным салом со щетиной давиться (хотя я его никогда не ел, даже в самые голодные минуты – противно). А тут почти ресторанная еда. Обнаруженные среди сосен редкие рубиновые капельки земляники, мелкой и сухой от долгой жары, но чертовски ароматной и сладкой, пошли на десерт. Уж не такая она безжизненная эта мини пустыня с редкими островками сосен. Выжили!
Если бы я был скульптором, то обязательно поставил бы памятник хлебу. Всякие памятники есть в мире, а такого, наверное, ещё нет. Именно ему, самому обычному чёрному куску хлеба, о котором люди мечтали и в войну, и в голод, и в холод. Как я их теперь понимаю. Всё же верно говорится: «сытый голодному не товарищ». В общаге на кухне в мусорном баке часто хлеб валялся. «Сытые» выбрасывали, не задумываясь. Сюда бы их в этот окоп, да на пару суток без еды. Целовали бы каждую крошку.
Всегда быть сытым – тоже не дело. Мысль притупляется, душа оплывает жиром, сердце черствеет. Жизнь не ценишь, кусок чёрного хлеба не уважаешь, Родину не любишь.
Только два раза я был сыт по горло, с тех пор, как попал сюда. Первый раз в день, когда принимали присягу. Тем, к кому приехали родные, разрешили на обед и ужин в столовую не ходить. Их родня потчевала домашним. Для нас, оставшихся в меньшинстве, еды в солдатской столовой хоть завались, и занятий, чтобы весь этот «багаж» раструсить, не было. «Хавали» так, словно наедались на всю оставшуюся жизнь. К вечеру я понял, что если ещё хоть каплю проглочу, то обязательно лопну. Даже стало страшно. Умереть в армии от переедания – просто несуразица какая-то. Но на следующий день опять начались тренировки, занятия, подготовки, и голод вернулся постоянным спутником, словно и не было никакой обжираловки.
А недавно сержант отпустил меня на КПП, но не дальше:
– Иди, там к тебе мать приехала. Только без всякого увольнения, до вечера. Объясни, что отдыхать некогда. Учёба и тренировки ждут.
Я вначале не поверил, потом побежал со всех ног, словно сдавал норматив по солдатскому многоборью, забыв про усталость, боль в ногах, голод.
Вот она, хрупка, с двумя большими сумками. Как только их допёрла в такую даль-глухомань? Мимо проходят солдаты, офицеры, проезжает военная техника. Она растерянно крутит головой по сторонам, ищет меня, а я давно стою перед ней:
– Мама, мамочка!
Смотрит и не узнаёт, а потом словно очнулась:
– Сынок! Боже, еле узнала. Если бы ты не отозвался…. Что же они сделали с тобой, родной мой? Одни глаза остались и голос…
Она плакала, а я прижимался к ней и не мог надышаться запахом родного дома. А потом она мне рассказывала про родных, знакомых, друзей, а я ел, ел, ел. Всё подряд, без разбора, словно в последний раз. А может, это и был последний раз.
Потом спрашивала она, а я всё отнекивался: «Всё хорошо, мам, всё нормально…». Разве я мог позволить волновать её раньше времени. Пусть пока не знает, что меня готовят «туда». До поры, до времени, а ещё лучше, если вообще об этом не узнает.
– Ты бы ел, сынок, побольше. Если что – не стесняйся, проси в столовой добавки, а то такой худенький.
– Конечно, мама, буду есть. Ты не переживай.
– А это тебе, сынок, на день рождения.
– Какой день рождения?
– Ну, как же? У тебя же недавно был день рождения. Мы же тебе открытку посылали с поздравлением. Разве не получил?
– Почему-то не дошла ещё. Спасибо. Я и забыл. Завертелся, закрутился, мам. Даже некогда в небо глянуть.
На прощание надавала еды домашней полные руки, чтобы отнёс сослуживцам в казарму.
– А ты в карманы, сынок, в карманы положи. Всё же легче рукам будет.
– Нет, по Уставу в карманах ничего носить не разрешается. Они для патронов и боеприпасов.
Выкрутился. Не рассказывать же ей про куски чёрного хлеба в зашитых карманах. В казарме остатки гражданской еды голодные солдаты размели в считанные секунды. Словно и не было ничего. Вот и всё.
Достала эта жара и песок вперемешку с потом. Солнце так иссушило, что он почти белый, и на него больно смотреть. Иногда кажется, что вокруг меня горы сахарного песка. Бери жменями и жуй. Жаль, что так нельзя. Хотя, может, скоро и этому научат. Ротный на построении так и сказал:
– Сынки! Вы попали в спецподразделение, где вас научат не только управлять сложной военной техникой, стрелять из различного оружия, убивать, но и терпеть боль, переносить холод, жару и голод. Вы будете спокойно жрать то, от чего козлы блюют. Короче, научитесь выживать.
С голодом, конечно, я ещё не совсем на «ты». А жрать всякую баланду приходилось и не раз. Вчера прибежали грязные и мокрые до последней нитки, кинулись по команде уничтожать со стола нехитрую снедь. Я думал, что это луковая зажарка в борще, а когда его допивал, то оказалось, что это мухи в капельках жира. Но было уже поздно. Не вырыгивать же обратно. Раздумывать просто некогда, на всё про всё, как обычно, пять минут дано. И ничего, не умер. Ещё успеть бы какое-никакое второе ухватить. А там, под конец, компота ещё хлебнуть бы. Мы меж собой его прозвали «мочой пожилого зайца». Название говорит само за себя – почти ничего в нём нет.
В столовке в наряде стояли. Вдруг крыса по водосточной трубе бежит. Все орут, пытаются сбить. А труба прямо к главному котлу воду подаёт. Кто-то махнул по трубе тяжёлым, но мимо. Крыса не удержалась и сорвалась в котёл с кипящим борщом. Тут обед через несколько минут. Не оставлять же всю роту голодной. Старшина так и сказал:
– Ничего, наваристее будет, с мясом. Перемешайте хорошо и баста. Всё равно «там» и не такое «хавать» будете.
Не померли. Выжили. Вон китайцы едят всё, что растёт и шевелится, только нужно уметь правильно приготовить. С голодухи и не такое сожрать можно. А крыса, тем более столовская, она что попало не ест. Ворует ведь у людей. Так что и её можно в трудную минуту. Голову оторвал, кишки выпотрошил и на костёр. Сойдёт за милую душу.
Лишь однажды прихватило. Шли тогда танками на марше. Километров двадцать по лесной дороге с закрытыми люками. Духотища невыносимая. А когда стали в глухой деревне, люк открыл, а надо мной яблоки свисают. Как тут не съесть. Но они, видимо, краплёные были от всякой гусеницы. Так потом неделю на каждом метре в туалет тянуло. Тут занятия и тренировки по нескольку раз в день, а у меня живот наизнанку выворачивает. Значит, не научился я ещё неорганическую химию переваривать. Приходилось себя сдерживать изо всех сил и бежать дальше. Болеть просто не дают. Только раз в санчасть отпустили, а там одно лекарство от всех болячек – касторка и зелёнка. Начмед послушал меня и выдал рецепт на все случаи жизни:
– Меньше притворяйся, солдат. Болеть будешь на гражданке, если только вернёшься! А тут о боли лучше забыть и не думать. Только так сможешь выжить.
Забыть о боли – согласен. Можно. Уже почти научился. Вот только с голодом ещё не справляюсь, пока не получается. Живот урчит, как танковый двигатель. Кругом жара и песок, от которого нет житья. Противно скрипит на зубах, и какой-то солёный на вкус.
28 марта 2012 г.