Проснулся. Вроде бы. Совсем близко, можно достать рукой, гудит переносной обогреватель, за стеной отплевывается заведенный грузовой автомобиль, еле слышно доносится с улицы музыка, хаотичный оркестр – четко отстукивает ритм баньгу, истошно заливаются гуань, шэн и ди, отрешенно и мелодично струится чжу. Нужно вставать, открывать ворота и принимать очередной, бесконечный и одинаково упакованный товар, проверять его, упаковывать заново, наматывать километры скотча, взвешивать килограммы, тонны меха, кожи, ткани, канцелярских товаров, мыла, разнообранной мебели, туалетной бумаги, контрацептивов, чая, клея, расчесок для кошек, ушных ватных палочек, запчастей, гвоздей… Даже гвоздей! Ну неужели у них ни у кого уже нет своих гвоздей?! Зачем такие мысли, мне то что, все лучше – больше упакую – больше получу деньжат. Нужно растолкать Чжан Пина, молодой лентяй, уже должны подвести груз, определенно надо идти открывать ворота. Но сначала поесть. Да, обязательно нужно поесть. И еще убрать вчерашние пустые бутылки. Лаобань не оценит эту батарею из тусклых бутылок, где вчера еще так вовремя плескался маслянистое Эрготоу, и темно-зеленых бутылок, где шипело при каждом новым открытии и быстро оседало в нутре пиво Цинтао. Вставай, Чжан Пин, нечего разлеживаться, иди, убирай бутылки, а я пока вскипячу воду.
«Здравствуй, моя драгоценная Сяо Гоу. Это пишу тебе я, Мао Вэй. Хотя, ты уже это поняла – кто же еще может тебя назвать «драгоценная Сяо Гоу» и кто же в нынешние то времена будет писать на бумаге и слать тебе письма. Конечно, это я. У меня все хорошо, работаю, мне тут очень нравится. Правда, вот целыми сутками на складе, без свежего воздуха. И еще зимой тут холодно, а летом просто парилка (как помнишь, когда мы ездили в горы Паньшань, к твоей маме, пока она была жива, и там была баня? Помнишь? Вот тут также летом). Еще душ 2 раза в неделю, ну так к этому-то нам не привыкать. Цены тут, что скажешь – столица, кусаются, что твой кузен, тот бродяга, забыл, как его зовут, который укусил помощника начальника полиции в нашей деревни. Еще надо рано вставать и поздно ложиться. Спина и руки очень болят. С утра раз порезался, открывая коробку – считай весь день насмарку, будет саднить. Нужно бы раздобыть той мази твоей мамы. Правда она-то ей не помогла. Правда и умерла она не от ссадин (а от своего скверного характера, прости Будда. Хорошо, что тебе он не передался, моя помидорка). Ну, и еще, если что разбили-помяли-оторвали – отвечаем головой и юанем. Но вообще у меня все хорошо, работаю, и мне тут очень нравится…»
Да что ты копаешься, курица, я сам все прекрасно знаю, сейчас я запакую твои 30 сапог, и даже еще место останется для твоих 50 трусов, смотри, нужно вот так, бочком-бочком. Хотел бы я все это говорить, сейчас, этой лаовайше, и потом многим другим. Но разве же я могу?! Да и не положено. Кто я, и кто она – женщина с цветом волос рисовой бумаги из города со странным названием «Челиябинсыкэ». Большой, наверное, город, красивый. У них там, в России все красивое, наверное. Вон, какие женщины красивые – все до одной. Значит и города красивые, названия то уж точно, прям, как стихи льются: Мосыкэ, Шанбидебао, Хабалофусыкэ, Кэласынояэрсыкэ, Синсиболия… Да что же ты так кричишь, женщина, я все вижу, ничего я не помну и не сломаю. И что они все нас с Чжан Пином все-время то «падля», то «дэбиль» кличут? Хоть бы сказали – кто из нас кто, а то я хоть и работаю с ними со всеми не первую зиму, но так ни слова не понимаю. Одно знаю – язык у них тоже красивый.
«…Ни на кого, моя нефритовая душа, я тут даже не смотрю. А на кого мне тут смотреть – на Чжан Пина только, да иногда на лаобаня (правда, лучше бы я его в глаза не видел). Ну а эти светлоликие, рисоволосые, бирюзовоглазые, из Челиябинсыкэ или Синсиболия – да они просто жуткие! Янтарный мой карапуз, ты бы их видела – курам на смех, у нас такого роста и у мужчин то в деревни нет. А ручищи! Даже у нашего мясника – и то меньше руки, чем у этих. А так – куклы – и куклы. Не нравятся они мне вовсе. Не веришь? Вот вообще не нравятся совсем даже нисколько…»
Спина ноет, будто три сотни буйволов медленно шли по ней весь день, как по мостовой, утаптывая новые булыжники, а порезы на пальцах щиплют, словно укусы диких ос. Сейчас еще отчет перед лаобанем. Еще нужно письмо дописать. Сегодня не наш душевой день, что, надо отдать должное, огорчает меньше всего. Но сначала письмо.
«…Недавно я вроде бы точно понял, что «дэбиль» это я, а Чжан Пин всего лишь «падля» - оно и понятно, кто из нас старше и опытнее, «дэбиль» и звучит масштабнее, деловито и важно. Расчудесная моя бамбуковая дудочка, вот и все, что сегодня хотел тебе написать. Посылаю в конверте, сколько могу, юаней. Также отправлю коробку яблок посылкой. Поцелуй от меня малышку Сяо Мэй и бабушку. Обнимаю и целую тебя в твои уста со вкусом зеленого чая».
Так, что ты расселся, бездельник, беги в лавку и возьми еды – доуфу, ламиень, жоусычаофань, и не забудь про Эрготоу, и Цинтао, да, обязательно, и по больше, что нам, бегать каждый раз за ним. Что? Какой праздник? А какой был вчера? Вот и нечего, праздник тебе нужен – мы пережили еще один день, а я послал семье почти весь заработок – нормальный праздник? Я сегодня почему-то счастлив, ясно-понятно? То-то, беги.
«Здравствуй, мой муж, мой Мао Вэй, мой яшмовый лягушонок. Спасибо за письмо, посылку и деньги. Мы все тобой гордимся. Вся деревня знает, что ты в столице, работаешь, кормишь свою семью. Я бы хотела много тебе написать, но сейчас уже поздно, я так сегодня устала. Полторы недели назад по деревне проезжали лаоваи, они такие странные, смешные и красивые, как ты описывал. У одной были волосы цвета шелка. Ван Цзинь вырыл новый колодец, но за водой туда пускает платно, и поэтому никто к нему не идет. Только если дожди идут, и старый колодец заливает глиной и грязью. Мы очень по тебе скучаем, Сяо Мэй уже спросила раз «А где папа?» и я сказала ей, надеюсь, я все правильно сказала, что папа работает не покладая рук, чтобы мы жили хорошо, а когда он вернется, то еще и дружно, он работает в самом большом городе и дает всем людям под небесами из разных стран все, что они хотят, дает людям одежду, пищу, дома, мебель. Он дает людям весь их окружающий мир…»