Он был не похож на обычного человека.
Нет, внешне всё было в порядке: черные волосы, большие темно-серые глаза, смуглая кожа, в меру худенький, с длинными красивыми ногами и узкими ладонями.
Но у него не было одного из основных человеческих качеств. У него не было своей воли. Конечно, до абсурда это не доходило: когда он хотел есть, он шел к холодильнику, когда ему было холодно – он надевал более теплую одежду. Со стороны всё выглядело так, как должно быть. Но то, что меня в нем сначала пугало, потом удивляло – он был абсолютно покорным. Он хотел слушаться. Больше всего он напоминал верного пса – говорящего, умного, любознательного пса.
Преданно заглядывал в глаза, когда я приходил с работы. Ждал, когда я чего-нибудь попрошу – и несся выполнять. Иногда я даже чувствовал некое недоумение, когда он шел на двух ногах, как человек – потому что он ясно ассоциировался у меня с собакой. Он выполнял абсолютно любое мое желание. Казалось, что если бы я приказал ему спрыгнуть с шестнадцатого этажа на бетонную автостоянку, куда выходили мои окна – он бы сделал это без колебаний. Может быть, у него отсутствовал инстинкт самосохранения. Правда, я не пробовал заставлять его прыгать, чтобы это проверить.
Я не знаю, почему он выбрал меня среди всех жителей многоквартирного дома – но именно ко мне он приближался каждый вечер, когда я подходил к подъезду после работы. Здоровался, спрашивал о самочувствии. Сначала я ничего не отвечал ему – мало ли психов ходит по большому городу? Потом даже стал заговаривать, задавать свои вопросы – но на те, что касались его жизни, он лишь улыбался красивой белозубой улыбкой и молчал. В конце концов я стал воспринимать его как непременное приложение к подъезду, как милого спокойного психа, который почему-то хотел разговаривать со мной. Я жил один, мне было скучно – и рассказать кому-нибудь то, что накипело за день, было очень приятно.
Так продолжалось до глубокой осени – а он всегда ждал меня у подъезда в своей тонкой курточке. Иногда у него явно зуб на зуб не попадал, но на просьбы пойти домой и одеться, и не ждать меня каждый день, он улыбался и отрицательно покачивал головой.
Однажды, в тот день, когда ударили первые заморозки, я как всегда увидел его вечером – но в каком виде! Он лежал на заиндевевшей траве в одной рубашке и штанах, одежда была прорвана в нескольких местах, на руках и лице расплывались свежие кровоподтеки. Он был без сознания…
Чертыхаясь сквозь зубы, я затащил его в лифт, и там он на мгновение пришел в себя: слабо улыбнулся разбитыми губами, сказал что-то ласковое на незнакомом языке и снова обмяк в моих руках.
Дома он благодарно смотрел на меня из-за чашки чая с коньяком, только что после горячей ванны, в моей одежде, которая оказалась ему чуть велика. И категорически не хотел никуда уходить. Не признался, где живет, промолчал на вопрос о работе. Даже возраст не назвал. Сказал только имя – Кинан.
Отчаявшись что-то от него добиться, я пошел в кровать, постелив ему на диване в гостиной. А ночью он пришел ко мне, забрался под одеяло… Наверное, это всего лишь мое тело истосковалось по человеческой близости. А может, он правда мне нравился – с того самого дня, когда я увидел его смуглое лицо с пытливым взглядом.
Я не стал его выгонять. Я оставил его у себя. Тогда и заметил его странную, ненормальную покорность. Впрочем, со временем я привык. А в постели его удивительное качество было лучшим, о чем я мог мечтать – ведь я всегда ценил послушание.
Он безропотно не трогал меня, когда я был не в настроении. Поднимался и уходил с глаз моих долой, когда мне не нравился его голодный взгляд, скользящий по мне. Он хотел меня всегда…
Вдобавок к покорности он был феноменально честен и прямолинеен – во всем, что не касалось его биографии. Мы говорили о многом, обсуждали книги, фильмы, политику. Он был очень разносторонне образован.
Когда же я вынужден был уехать на неделю и сообщил ему об этом – он тоскливо посмотрел на меня, но кивнул. Мне долго было не по себе от его взгляда, которым он провожал поезд, уносивший меня всё дальше от родного города. И чуть ли не поскуливая от радости, едва сдерживая желание меня обнять, Кинан смотрел на меня блестящими глазами, встречая на платформе. Я не выдержал тогда – едва заметно раскрыл объятия, и он кинулся мне на шею, прижимаясь всем своим худеньким телом. Я не мог не признать, что скучал по нему.
Он никогда не говорил, что любит – верные псы доказывают свою любовь не словами, а действиями.
Он и умер как верный пес – спасая хозяина. Когда автобус занесло, и он не смог остановиться на светофоре – Кинан оттолкнул меня в сторону, сам бросаясь под колеса. Я не получил ни царапины. У него от болевого шока остановилось сердце.
На кладбище я в первый раз плакал.