ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ
В палате Кековской районной больницы стояла мёртвая тишина.
Несчастная найденная на берегу Хопра девушка ещё не до конца отошла от наркоза. Её тело было изу-вечено, изувечено физически и духовно.
Александр Таловеров смотрел на неё. Около палаты поставили милицейский пост.
Это была вторая удача. Вторая большая удача.
Теперь можно было свести все нити воедино. И эту дышащую на ладан фараонессу. И эту несчастную жертву изнасилования, и ещё много чего такого, что могло вывести на этот странный дом.
Но, к несчастью, никто из опрошенных девушек не помнил расположения этого странного особняка. Создавалось впечатление, что их просто впускали в другое измерение. Возможно, там, в этом мире имеются только одни мирные развалины, и всё этим несчастным привиделось.
Лора боялась показать, что она всё слышит. Человек в белом халате был мало похож на доктора. От него пахло табаком, и совсем не пахло лекарствами. А Лора терпеть не могла табачного запаха. В этом запахе ей казалось новое пришествие этих подлых уродов.
Она понимала, что ей придётся говорить. Но, что? А вдруг этот человек не друг. А враг. Вдруг он по-верит её названному дяде, а не ей.
Но нельзя было и дальше хранить молчание. И она застонала от накатившей внезапно боли.
Таловеров вспомнил фильм времён хрущевской оттепели. Там, бывшая учительница оказывалась жертвой наезда угнанной «Победы». Так эта несчастная напомнила ему ту самую Веру Некрасову.
« Вы можете говорить?» - спросил он.
Лора покачала головой.
«Тогда кивайте».
Лора стала кивать на «да» и покачивать головой на «нет».
Таловеров задавал свои вопросы мягким тоном дальнего родственника. Его вкрадчивый баритон часто вводил в замешательство подозреваемых. Они расслаблялись и скоро чувствовали себя мухами на липкой бу-маге. Зато потерпевшие наоборот чувствовали отеческую заботу и почти ничего не скрывали.
Лоре было стыдно вдвойне. Как она могла терпеть всю эту ужасную ситуацию, почему была невольной союзницей этого урода, когда делала вид, что ей нет никакого дела до страданий обнаженной прислуги. Ей ка-залось, что все эти девушки сами виновны в своём положении. Дядя всегда намекал на что-то ужасное, и Лора охотно верила его доводам.
Таловерову было всё ясно. Теперь надо было сохранить жизнь для этого тела, тела, которое оклемав-шись могло стать очень важным свидетелем.
- Только я не всё помню. Они были в масках, - слегка нараспев и заикаясь, пробормотала Лора.
То, что всего на миг промелькнуло перед её глазами было особенно мерзко. Эта картина могла сойти за стоп-кадр из дешёвого порнофильма. А роль порнозвезды в этой ленте отводилось ей глуповатой покорной
экс-целке.
Дежурная медсестра смотрела в лицо похожего на Тургенева человека со странным участием. Этот мужчина казался слегка больным, а может просто уставшим.
Он что-то спрашивал, о какой-то девушке, девушке со светлыми волосами.
- Я не знаю. Тут привезли одну бритоголовую найдёнку. Возможно, что она была светловолосой. Сей-час её отвезли в операционную.
Мужчина жалко почти нетрезво улыбнулся. Он вдруг показался Альфии ряженым. Словно бы был бродягой и только прикидывался состоятельным господином.
Головин смотрел на губы девушки в белом халате, как глухонемой. Ловя малейшиё оттенки артикуля-ции. Но скороговорка этой медички смазывала всю картину. Её голос бил по барабанным перепонкам, и от него закладывало уши, словно бы при посадке.
«Если эта девушка – та, которую вы ищете. Я сообщу вам…»
Головин жалко улыбнулся и поспешил попрощаться. Его левая ладонь скользнула в брючный карман, проверяя связку ключей. Хотя это было напрасно, ничто не мешало его драгоценной жёнушке сменить замки и сделать из господина кандидата в бездомные…
Он не заметил, как потерял драгоценный конверт. Конверт с нынешним адресом Алевтины.
Альфия оставалась маленьким ребёнком. Она обожала секретом, и теперь, подняв конверт, она не по-бежала за странным посетителем. А просто спрятала этот конверт под журналом и стала ожидать окончания дежурства.
Ей хотелось оказаться далеко и от этого здания. И от этого часа. Просто сесть и поужинать с родными. Её отец был правоверным мусульманином и соблюдал все требования Корана, особенно сложно было с месяч-ным постом в Рамадан.
Альфия была рада сменить эту этот казенный мир на уютный домашний. Она бы охотно хозяйничала на кухне, рожала и воспитывала детей, а не сидела здесь, понимая, что очень сглупила, возомнив себя годной для работы медицинской сестрой.
Отец был против ее учебы в медучилище. Умение делать перевязку и делать уколы почти безболезнен-но. Этого было слишком мало для счастья. И теперь даже коллекционирование почтовых конвертов не делало её счастливой.
На этом был изображён знаменитый монастырь в окрестностях города Горький. Так казалось Альфии. По географии она всегда не слишком успевала. Но это было не важно. Совсем не важно.
День катился к концу. Ещё один день. Таловеров ушёл, но в комнате ещё пахло им. Пахло, как пахнет ушедшим из детской отцом. А у неё, Лоры, никогда не было отца.
Она просто не могла знать, как пахнут мужчины. Этот запах был ей неведом, и она не знала, не знала самого главного. И теперь была уверена, что все мужчины просто обычные похотливые скоты.
В палату вошла молоденькая смуглолицая медсестра. Она была счастливо деловита. Словно бы вос-принимала свою должность, как затейливую игру, от которой по-детски ловила кайф.
Лора была уверена, что на теле этой красавицы под казенным халатом наверняка или полная нагота, или наивные в своём модном бесстыдстве трусики. Было бы забавно оголить её, оголить и поставить на четве-реньки. Заставить её плакать и предавать своё нежное тело. Лора испугалась собственных мыслей, она словно бы хотела передать дальше обрушившееся на неё проклятье.
В похожую игру иногда играли мальчишки. Более взрослые люди называли эту забаву – салками. И те-перь осаленной, осаленной и вонючей была она – она никому больше не нужная несчастная изуродованная девчонка.
Лора неожиданно посмотрела на пол. Там белело, что-то прямоугольное. Лора прищурилась. На мгно-вение ей показалось, что она слепнет.
«Вы по-отеряли», - напомнила она дрожащим от обиды голосом.
Альфия ловко, почти по-тинейджерски присела и подняла конверт.
- А можно мне взглянуть? – спросила Лора уже более уверенно.
Альфия протянула конверт ей.
Лора посмотрела на картинку. На адрес получателя и вдруг задохнулась от страха. Странная мысль пронзила её мозг. Словно раскаленная шпага.
- Это мой адрес. Мой… Откуда вы взяли этот конверт. Откуда?
Альфия вздрогнула. Она вдруг подумала, что где-то видела такие же голубые глаза. Такой же нос и гу-бы.
- Тут один человек приходил. Он его обронил. Такой седой голубоглазый. Кажется, он сказал, что ра-ботает юрисконсультом в банке…
Лора замолчала. Она не верила. Не верила тому, что ей говорили.
Головин чувствовал себя породистым, но, увы, бездомным псом. Даже не породистым псом, а такой слегка бракованной помесью с дворнягой. А может он и был дворнягой, обычной подлой дворнягой.
Теперь было страшно возвращаться обратно. Ехать в Сердобск, а затем в опостылевший ему Рублёвск. Возвращаться в тот мир, из которого он так мечтал выпасть.
Даже обретение совершенно нововидной дочери было меньшим кошмаром. Он надеялся, что не ока-жется перед ней абсолютно раздетым, словно пойманный с поличным шулер. Но увы!
Ему вдруг захотелось, уйти из этого города, забыть о своей должности, о надоевшей и всё время какой-то лживой супруге. И просто растаять, как тают в пространстве России все неудачники, превращаясь в глазах бывших «друзей» в обычные кучки дерьма.
Он не мог стать вновь молодым парнем, не мог повернуть время вспять, и никакой Мефистофель не смог бы ему в этом помочь. Всё равно, он бы сделал другие ошибки и также каялся, словно случайный хулиган.
Райцентр был неожиданно небольшим и уютным. Головин вдруг подумал, как хорошо было поселить-ся здесь в этом тихом месте, обзавестись хозяйство и перестать гнаться за мнимым счастьем, догоняя Золотого Тельца. Возможно, что он бы решил разделить кров со своим зятем, простоватым человеком.
Перед глазами возникли лица племянниц. Он частенько путал их по причине их тотальной гладкоголо-вости, путал и радовался, что его дочь имеет роскошные, а главное очень красивые волосы.
Он сам не заметил, как стал превозносить её за это. Стал уверять это милое существо в особой судьбе- то, что дочь походила на сказочную Принцессу было так удобно, она могла жить в своих фантазиях, словно китайский император в своём закрытом для смертных дворце. И эти фантазии уберегали её от жестокой, бес-смысленной жизни.
Но и дворцы имеют способность дряхлеть. Никакие детские фантазии не могли уберечь Людочку от правды. Как они не пожалели Лору.
Головин был рад, что его не пустили в палату. Он не смог бы выносить взгляд ещё одного поруганного существа. Не смог бы видеть своих дочерей так радикально преобразившимися.
«И ради чего я всё это сделал. Ради того, чтобы терпеть чужие злые капризы, ради того, чтобы меня считали честным и благородным?» он вдруг невольно сравнил себя с окрашенным мусорным баком. Таким, какие бывают на западе. Баком, от которого вообще не пахнет разлагающейся падалью.
Он вдруг понял, что проиграл, что согласен прямо здесь оголиться и сесть на тротуар, подогнув под се-бя ноги и тупо глядя на тёмный асфальт. Сесть и просить проходящих мимо людей о прощении. Он вдруг
вспомнил. Как насмехался над простоватой, но доброй сестрой, как молча позволял дочери подкалывать доб-родушных, но по-своему несчастных двоюродных сестёр.
Кто-то на небесах решил сделать их всех четверых равными. Лишить Людочку былой гордости и втолкнуть её в круг отверженных и несчастных. Возможно, он сам прогневил Бога. Слишком вознося свою дочь над грешной землёй.
Он вдруг подумал об Алевтине. О том, как он посмотрит ей в глаза, вспомнил, как воровато, словно сексуальноозабоченный школьник – Золя, читал её письма в туалете. Как боялся её неожиданного приезда. Зи-наида сделала из него покорную тряпку.
Солнце клонилось к западу, точно так же, как его жизнь – к смерти. Он был атеистом и верил только в тупую беззвёздную пустоту. В нелепый симбиоз атомов.
Во втором часу пополудни на следующий день всё было решено.
Вот-вот должны были подать автобус на Сердобской автостанции.
Людмила Головина пыталась понять, стала ли она вновь той, кто могла называться этим именем и фа-милией. Проклятое прозвище просвечивало сквозь лифчик, словно знаменитые библейские пророчества во дворце вавилонского владыки. Но это было несправедливо. Она же никого не унижала.
«А твои сёстры?!» - шептала въедливая совесть.
«Это была шутка. Милая красивая шутка…».
«Так и то, что случилось с тобой тоже – шутка. Шутка судьбы…»
Людочка была не в себе. Она слишком остро воспринимала вороватые взгляды попутчиков. Эти люди догадывались о её тайне, догадывались и прятались даже от самих себя.
Отец был чужим, совершенно чужим. Гораздо проще было если бы он был не родным. Каким-нибудь усыновителем или опекуном. Но только не родным отцом. Он ведь предал их обеих – её и Лору, польстившись на то, что могла дать ему женитьба на мерзкой совершенно бездушной женщине…
Зинаида Васильевна становилась проклятым мороком. Её нельзя было игнорировать. Она жила, жила и отравляла сознание Людочки, оплетая ту паутиной лжи и коварства. Людочка хорошо помнила, когда впервые поверила в своё королевское происхождение. Это случилось на одном из новогодних утренников. Она когда-то любила эти костюмированные сборища, любила окунаться в чужой образ, словно в чистое озеро. И теперь ну-ждалась в тёплом сказочном участии.
Но на неё смотрели, как на зловонную нищенку или блаженную уродку. Людочка предпочитала дер-жать губы сомкнутыми и прямыми. Они были словно зашиты тонкой невидимой другим нитью.
Ираида Михайловна надеялась отыскать дочь. Что-то удерживало её в этой местности, что-то подска-зывало, что Нелли ещё жива. Не могли же эти люди до конца потерять совесть.
Вид некогда могущественной Клео был ужасен. Она заплатила по полной за свои дикие фантазии. И теперь исхудавшая и напуганная была похожа на глуповатую модницу после встречи с безжалостными хулига-нами.
Ираида не могла простить её. Не могла понять, как эта женщина могла так глупо играть чужою душой и чужой плотью. Какую радость ей могла подарить наивная и такая легковерная девушка, как Нелли…
Всё произошедшее напоминало удар электрическим током. Детство ушло, уступив место горькой и почти бездарно начатой юности. И теперь. Когда привычный образ был смыт, словно неудачный рисунок, предстояло заново нарисовать свою дочь. Свою любимую Нелли.
Мысленно. Ираида Михайловна смирилась с её потерей. Проще было закрыть это тело в темный ящик и опустить его в яму, позволив друзьям видеть привычный и необременительный образ – образ милой кэррол-ловской Алисы. И тогда Нелли осталась бы чистой.
А теперь, после всего этого телесного ужаса – было страшно вновь искать точки сближения. Точки, на которые Нелли отозвалась. Как на родной и любящий голос.