НОНСЕНС
«Многое в этой жизни, – размышлял Бурбонцев, – невнятно и потому непонятно. Например, оттуда что берётся? Откуда берутся жёны, чёрт их подери, и куда деваются деньги, если взять их неоткуда»?
Бурбонцев поглядел на проходившую мимо женщину. Талия перехвачена поясом под самой грудью. Мода перехватывать талию ему понравилась, и что жена этому не научилась, тоже.
К жене у него было немало претензий, но за женщиной он всё же не пошёл, а остался в тени нелёгких мыслей о бытии, изменяющем сознание, порой до неузнаваемости.
«Пусть мне растолкуют, откуда что берётся, – мысленно травмировал себя Бурбонцев. – Откуда взялся мой начальник Козлищев? Не было — и вдруг, как срочная телеграмма, в отличие от обычной, рождающей не любопытство, а страх. Раз срочно, ничего хорошего не жди: обязательно какой-нибудь Козлищев»...
Бурбонцев пообедал пирожком с сыром, купленным в буфете у продавщицы в грязном халате, и запил чаем из термоса, принесённым из дома. До конца перерыва оставалось несколько минут, достаточных для размышлений и выводов.
«Откуда что берется? Откуда взялась идея послать его в Тюмень, а не в Париж. Предположим, в Париже нет нефти, зато масса других, куда более интересных вещей».
Разговор не о том, ехать в Тюмень или нет. Он поедет, привык, знаете ли, исполнять приказы, но откуда берётся нефть и зачем, разве он, Бурбонцев, без нефти не проживёт?
Бурбонцев спрятал в портфель термос с недопитым чаем, а промасленную бумажку, в которую был завёрнут пирожок, бросил в урну, потому что воспитание не позволяло поступить иначе. Оглядев себя через плечо и ничего, кроме обвисшего зада, не обнаружив, поплёлся на службу получать командировочные угрозы Козлищева на случай, если вздумает вернуться, не исполнив задания.
В тот же день Бурбонцев сидел в аэропорту и, в ожидании посадки, заедал пирожок с капустой грустным чаем из термоса. Мимо прошла стюардесса на весёлых каблучках. Из-под короткой синей юбки молочно-пенной струёй вытекали лёгкие, как у цапли, ноги. На обрызганных солнцем волосах, как лодка в море, качалась пилотка, а всё остальное скрывал элегантный, как конферансье, пиджачок.
«Откуда что берётся? – терзался, глядя ей вслед, Бурбонцев. – Откуда берутся такие ноги, задержки рейсов, огромные чемоданы и кричащие дети? И почему не протестовала жена, узнав об его отъезде? Похоже, даже обрадовалась, хотя старалась свою радость скрывать. Быть необходимым в Тюмене и никому ненужным дома, большей несправедливости Бурбонцев представить себе не мог. Он направился к кассе с твёрдым намерением вернуть билет и неожиданно предстать перед женой. Ему страстно хотелось видеть её неприятно удивлённой.
На пути к цели его подстерёг гражданин неопределённого возраста и принадлежности. Подобные ему в великом множестве кучкуются на наших просторах, вечно спешащие и вечно улыбающиеся. Расшифровать их сложнее, чем древние письмена, и только одна особенность вносит нотку примирения в наше к ним отношение: о них забываешь, едва исчезают из поля зрения.
Но этот не исчез, а обратился к Бурбонцеву с напрашивающимся вздохом:
– Не в Тюмень летите?
– Летел! – Бурбонцев испытывал необыкновенно сладостное удовлетворение от вида изменницы – жены, плавающей, как утка в болоте, в луже крови, а потому не собирался менять ни направление движения, ни его скорость. – А сейчас лечу домой.
– Домой? – скривился незнакомец. – Что вы потеряли дома, пфи! В Париж не желаете?
– А что я в вашем Париже найду? – притормозил Бурбонцев.
– Сначала слетайте, а после обменяемся впечатлениями.
Бурбонцев засомневался, но не в Париже, в необходимости возвращаться домой. Жёны изменяют постоянно, а Париж предлагают не ежедневно. С показной медлительностью он принял от незнакомца билет, поспешно отдал свой и вновь переселился в ожидание.
Объявили посадку на Тюмень. Бурбонцеву припомнилось, что днём, в обеденный перерыв, запивая пирожок чаем из термоса, он уже думал о Париже, хотя оснований для подобных мыслей не было. Выходит, Париж явился неспроста, а напророчен в скверике, в липовой аллее, когда ничто не мешало общению с судьбой.
Бурбонцева отвлёк милиционер. На гладкой, как полированная доска, милицейской физиономии блестели капельки пота. Милиционер догадался, что Бурбонцев враг — Бурбонцев же не догадывался ни о чём. На требование предъявить билет, только спросил:
– Разве началась посадка?
– Начнётся. А пока проверка в целях профилактики.
– СПИДа?
Уверенный, что Бурбонцев над ним издевается, а парижский билет только утвердил бдительного стража в прежнем мнении. Он отошёл на несколько шагов, достал из кобуры пистолет и приказал:
– Руки вверх! Стреляю без предупреждения!
Пистолет напомнил Бурбонцеву немигающий взгляд Козлищева. Сходство было столь поразительно, что он сдался без сопротивления. Он даже перестал размышлять, откуда что берётся, сообразив, что не избавится от мрачных мыслей даже в Париже, а уж надеяться на верность жены, оставшейся без присмотра, вообще нонсенс.
Борис Иоселевич