Она молча сидела на кухне, опершись спиной о теплую сторону мурлычащего холодильника. Ей не хотелось ни о чем думать, всопиминать…. Этот мир внутри ее стал слишком велик и его стало сложно воспринимать. Он начинал давить на нее тогда, когда она начинала о чем-то задумываться. Она, такая юная и прелестная, была готова прыгнуть в бездну от безысходности и от понимания того, что этот мир она создавала и растила сама уже долгие годы, холила и лелеяла, но по законам подлости детище стало настоящей головной болью. Больше всего она устала от этих мыслей, вечно жужжащего роя ос, который то и дело жалил ее в без того израненное сердце. Поэтому просто было хорошо ни о чем не думать и слышать разговор ее белого друга, пить чай с бергамотом, лимоном и пятью ложками сахара. Почему с пятью? Потому что ее вкус давно адаптировался к привычным двум, потом трем, четырем…. И вот наступил этот предел. Еще один минус в том, что Бог дал ей способность размышлять обо всем: о первоначалах, поступках, мире, любви… Мыслить о самих мыслях.
Блаженство нарушила близкая подруга, вошедшая в одночасье. Она стала излагать все, что случилось с ней за день, не замечая отрешенности своей собеседницы, которая молча жевала заварку и уткнула свой взгляд в дыру на полу. Сигналы о том, что так нехорошо, некрасиво заставили Асю,к стати так зовут нашу героиню, создать видимость внимательной собеседницы… Ну или хотя бы слушательницы. Но она то и дело ловила себя на том, что улетала куда-то далеко и терялась в густых дебрях раздумий. Самое интересное, что ей иногда казалось, что она пытается с помощью этих мыслей показаться умной для самой себя, выглядеть лучшей, чем есть на самом дела. Тоска ей понравилась, а грусть стала вечной спутницей нормального настроения. Мысли потекли густым монологом и не успели они достичь своего пика, как чайная ложка, выпавшая из опрокинутой чашки больно резнула слух. Это окончательно прервало незамысловатые рассуждения подруги, которая то и дело пыталась донести хоть грамм событий, произошедших с ней за день. Реальность для Аси оказалась более снисходительной, чем мир глубокомыслящего человека.