Люкин покосился на спидометр. Утром всегда так: выйдешь всего на пять минут позже, и все – до перекрестка приходится еле-еле плестись.
Преодолев узкое место, он прибавил ходу. Не то чтобы боялся опоздать на работу – просто любил ездить быстро, даже в гололед. В колонках отзвучала «Ария» и началось что-то медленное, спокойное, поэтому Люкин нажал на кнопку, чтобы перейти к следующему треку. Диск чуть слышно шевельнулся, и салон наполнился стремительно несущимися через шестнадцатые и тридцать вторые скрипками Вивальди.
Люкин любил это ощущение: слушать в машине свежезаписанный диск, куда он сам накануне придирчиво подобрал композиции, но к которому не успел пока привыкнуть, так что каждая следующая песня становилась приятным сюрпризом. Он даже пожалел, что дорога закончилась так быстро, потому что успел прослушать диск только наполовину.
На работе все было как обычно. Люкин рявкнул на считавшего ворон системщика Владика, недовольно поморщился, заметив затяжку на чулке секретарши Аллочки («У всех секретари как секретари, а у меня пугало огородное»), потребовал срочно представить отчет о продажах за месяц от выглядевшей утомленной, с коричневыми подглазьями, Киселевой («Нечего в клубах все выходные зависать, а потом на работе отсыпаться»), и, наконец, удовлетворенно устроился в кресле в своем кабинете, чтобы начать рабочий день с чашечки кофе и просмотра экономических новостей.
– Вот фак, он ведь даже не посмотрит на мой отчет, потому что доверяет только цифрам отдела контроля продаж, – простонала Киселева, запустив тонкие пальцы в свою роскошную темно-каштановую шевелюру, едва за начальником закрылась дверь.
– А ты напиши что-нибудь от балды, – легкомысленно посоветовал ей Андрюша.
Выразительно посмотрев на молодого неопытного коллегу, Киселева скептически хмыкнула:
– У него же чутье на халяву, как у лисицы. Если я сделаю кое-как, тогда да, он, конечно, посмотрит и проверит каждую цифру.
– Был у нас в универе профессор один… – оживился было Андрюша.
– Ой, мне сейчас не до твоих историй, – отмахнулась Киселева, и парень осекся.
Какое-то время в кабинете были слышны только стук клавиш и щелканье мышки. Одолев половину отчета, Киселева решительно отодвинула клавиатуру и водрузила на стол стеклянный квадратик с нарисованными на нем готическими шпилями. На квадратике появилась чашка, в ней – кипяток и пакетик заварки.
Еще один их коллега – молчаливый старательный Саша, тоже встал и налил себе чаю, за ним Андрюша, так что когда Люкин вышел из своего кабинета, почти все сотрудники департамента занимались, с его точки зрения, ничегонеделанием.
– Детский лепет, – презрительно сказал он, услышав, что отчет еще не готов. – И потом, если работа не сделана, как можно пить чай? Вы бы еще бутерброды достали!
И Люкин обвел подчиненных таким суровым взглядом, что многие опустили глаза, а Андрюша ощутил, как зажатый в левой руке под столом бутерброд завибрировал, норовя упасть на пол.
– Вот урод, – прошипела Киселева, когда начальник вышел в коридор.
Ее красивое лицо покрылось малиновыми пятнами, и почему-то стыдно было смотреть на сослуживцев, хотя такое (и гораздо хуже) публичное унижение регулярно испытывал каждый из них.
– И никакая чума его не берет, – поддакнула белобрысая рыхлая Оля, с которой они обычно были на ножах.
– Да чего там, Полкан и есть Полкан, – философски заметил Саша.
И все вернулись к работе.
Люкин достиг кабинета директора. Он не волновался из-за вызова к руководству: показатели департамента неуклонно улучшались, что, как он полагал, было целиком его заслугой, да и никаких дисциплинарных нарушений давно не случалось.
В самом деле, диалог прошел очень спокойно. Люкин записал новые поручения в ежедневник и уже собирался уйти, когда неожиданный вопрос директора остановил его:
– Кстати, Сергей Борисович, давно хотел спросить, отчего вас зовут Полканом?
Мысленно Люкин выругался, обозвал директора неумным мальчишкой, занимающим свое кресло только благодаря папочке-акционеру, но сложил губы в притворную сладкую улыбку и привычно солгал, глядя в любопытные голубые глаза начальства:
– Видите ли, Олег Николаевич, из армии я уволился в чине полковника. Так и пошло.
Директор понимающе улыбнулся, но настроение Люкина оказалось испорчено на целый день. Он по любому поводу придирался к секретарше, заставил два раза переделать идеальный отчет Киселеву, вынудил скрежетать зубами Сашу, осмеивая разработанную им концепцию, и немного успокоился, только доведя до слез Олю.
Рабочий день подходил к концу, и Люкин покинул офис, чтобы, по официальной версии, заехать к потенциальному клиенту.
– Чтоб ты сдох, – выразил общее мнение Андрюша, получивший за день целых три взбучки, две из которых считал несправедливыми.
Люкин объехал дворами пробку и остановился возле высокой новостройки. К любовнице он обычно ездил в конце недели, но сегодняшний вопрос о Полкане немного выбил его из колеи. Надо было расслабиться. А с Лилей это хорошо получалось.
Почему-то сегодня все пошло не так. У Лили были проблемы, что-то с краном на кухне, она попросила помочь, что Люкина неприятно поразило.
– Послушай, детка, – веско сказал он. – Забот мне хватает на работе и дома. Зачем мне еще чужие проблемы? Вот, – он положил крупную купюру на стол, – вызовешь сантехника. А теперь пойдем.
В постели Люкин не испытал особого удовольствия. Обычно темпераментная Лилька сегодня была вялой и этим напомнила ему собственную жену. «Надо найти менее обидчивую мадемуазель без коммунальных проблем», – подумал Люкин. Главное не забыть внести это в ежедневник. Хотя он уже понял, кем ее заменить.
– Что-то, кисонька, ты сегодня сама не своя, – заметил он вслух. – Влюбилась в кого-то, что ли?
Он громко хлопнул дверью, не заметив ее тяжелого влажного взгляда и не услышав повторения Андрюшиного пожелания.
По дороге домой Люкин слушал диск, но раздражение так и не прошло. Он сразу ощутил его, едва переступил порог дома и увидел раскиданные кроссовки сына. Виновата в творящемся беспорядке, конечно, была жена. Ну и что с того, что она тоже работает? Все работают. Просто есть женщины, которые создают домашний уют, а есть такие, как она – ленивые, распущенные, неряхи. Эту мысль он красноречиво донес до нее за каких-то полчаса, хотя ей долго на этот раз удалось удерживать слезы. «Все бабы глупые истерички», – утвердился в старом выводе Люкин. Пожалуй, Киселева была единственной, слез которой он пока не видел – та только крепко сжимала челюсти и покрывалась красными пятнами. И про себя он уважал ее за это. Хотя знал, что однажды и ее сумеет довести. Надо только найти наиболее уязвимое место.
Есть не хотелось, стены дома внушали отвращение. Поковырявшись в рагу, Люкин заявил жене, что оно абсолютно несъедобно и что он отправляется ужинать в ресторан.
Иногда ему нравилось так – сесть в автомобиль и покататься одному по пустеющим улицам города.
Мелкой крупой шел снег. Люкин стряхнул его щетками с лобового стекла и без цели поехал, все ускоряясь и переключая музыку в поисках наиболее подходящей его вечернему настроению. «Ария» оказалась очень кстати. Он на самом деле чувствовал себя свободным и забывал о страхе, на скорости входя в скользкие повороты.
Песня отзвучала, и началось медленное вступление новой композиции – той, что он перелистнул утром. Секунды шли, но Люкин не узнавал песню. И это было крайне странно, учитывая, что диск в машину он записывал сам. По крайней мере, прежде с ним такого не случалось. Слушая тихие торжественные аккорды фортепьяно, Люкин уверился, что никогда ранее не слышал этой музыки. Понемногу мелодия крепла, в ней появлялись уверенные, громкие ноты, хотя при этом композиция не утрачивала первоначальной медитативности и простоты. Эта обескураживающая чистота звучания словно смыла с Люкина раздражение дня. Он уже не помнил, что подчиненные называли его Полканом, не обижался более на неаккуратность жены и рассеянность Лильки.
«Приглашу завтра Киселеву поужинать, а жене куплю золотой браслет», – подумал он. Мелодия сменила тональность, и стала повторять саму себя, но еще тоньше, выше, невесомее. «Лильке тоже браслет подарю. Так быстрее утешится и забудет», – домыслил Люкин. Странная песня заставила его немного улыбнуться. «Пожалуй, стоит попросить у жены прощения, – думал он, погружаясь в гармонию звуков. – И с Киселевой быть поласковее, не как с Лилькой. Не стану ее ломать», – решал он. Потаенная часть его знала, что это обещание невыполнимо, что когда-нибудь он заставит ее унижаться и плакать, как всех своих женщин, но от этого его намерение не переставало быть искренним и сильным.
Повторились тихие фортепьянные аккорды из вступления, но теперь к ним добавились какие-то слова, и Люкин прибавил громкость, чтобы разобрать их. Он не знал, откуда песня взялась на диске, но она полностью захватила его.
«Ангел смерти, приди за мной,
Ангел смерти, забери меня с собой».
Слова показались ему такими же простыми и прекрасными, как музыка, и Люкин бессознательно повторил их несколько раз, удивляясь, что они были на родном языке. Значит, и эта чудесная, нездешне звучащая песня была написана на родине? Как странно. Он продолжал удивляться этому даже тогда, когда тяжелый автомобиль, пробив ограждение моста, летел вниз, на крепко стянутую льдом реку.
Люкин умер мгновенно, захлебнувшись собственной кровью и не успев осознать боль от многочисленных повреждений после сокрушительного удара.
Две бесплотные фигурки, кружа, опустились на лед рядом с разбившимся автомобилем.
– Вдребезги, – констатировала первая сущность.
– Лучше проверить, – возразила вторая.
Приборная панель вдруг сама по себе зажглась, как сама собою нажалась и кнопочка «eject». От диска в самом деле остались только осколки.
– А по-другому было уже нельзя, да? – спросила первая сущность, пока они поднимались все дальше от земли.
– Скорее всего, нет, – ответила вторая. – Он мог раскаяться только после смерти жены, но к тому времени столько бы нагрешил, что уже не смог бы спастись.
Первая сущность промолчала. Хотя и имела свои соображения на этот счет. Иногда люди безвременно покидают свой мир не только потому, что так лучше для них самих. А чтобы не успеть причинить зло тем, кто особенно дорог своим покровителям. Та девушка с темно-каштановыми волосами определенно избежала чего-то плохого, что могло бы случиться уже завтра.
Но обсуждать такие вещи у них было не принято.
Снежные крупинки мелко и часто присыпали темную массу автомобиля на растрескавшемся льду. Фигурки приближались к неведомой точке на Млечном Пути.