Мой индийский язык
1
Жарким летом восемьдесят третьего года мы – группа ленинградских студентов-востоковедов – ехали из Самарканда в Душанбе. «Жарким летом» – сказалось же. А разве иное бывает в этих местах? Это была самая сердцевина лета, середина июля. Но в Самарканде было прохладней, чем в Бухаре, а в Пенджикенте – прохладней, чем в Самарканде: день за днем, шаг за шагом мы поднимались все выше и выше в горы. Пару нелегких, но полезных дней провели на археологической базе и раскопках в Пенджикенте, а разделившую их яркую ночь – у костра на высоком берегу Зеравшана. Вечером второго дня, до боли в сердце и восторга в душе насладившись видами и голосом этой чудной реки, вдоль которой серпантином вилась дорога, вылезли из автобуса в большом горном селении Айни, где нам предстояло заночевать перед заключительным марш-броском через Анзобский перевал. Всем хотелось одного: размять ноги, где-нибудь по-быстрому перекусить и поскорее лечь спать – после, так сказать, «Зеравшана».
Тут же, на автобусной остановке, нам показали гостиницу: плоское одноэтажное здание, белая штукатурка снаружи и внутри, «койка у окна всего лишь по рублю». И действительно, ночевка стоила по рублю на брата, чему мы обрадовались, так как в ходе предыдущих странствий по Средней Азии изрядно поиздержались, как любит говаривать в таких случаях мой батюшка.
Побросав сумки в гостинице и незлобно поворчав насчет несвежего постельного белья, как сходу определили наметанным европейским оком Людвиг и Золтан, мы вышли на улицу и наконец-то огляделись по сторонам. Селение, расположенное на правом берегу этой великой, с доисторических времен привыкшей разбрасывать золото реки, можно было назвать живописным: окруженные садами крыши уползали вверх по левую сторону главной, с заметным подъемом дороги, а справа, невидимый за деревьями, успокоительно шумел Зеравшан. Мы медленно двигались по дороге, в поисках заведения, похожего на харчевню – или, по-местному, чайхану. Заведение оказалось на месте. Мы расположились под навесом на помосте. На низеньком столике, вокруг которого мы расселись, быстро появились чайники с зеленым чаем, лепешки и огурцы-помидоры с солью – стандартный дорожный набор, к которому мы привыкли, и иного, при наших-то скромных ресурсах, конечно, не ждали. Все были довольны: вот, сейчас напьемся чаю и под горочку побежим в гостиницу – спать, спать, спать.
Нас было восемь человек. Семеро студентов и учительница, Тамрико Сергеевна. Мой внимательный читатель имел уже возможность познакомиться с нами в рассказе про Санубар и других сочинениях автора. Решительный Максим, романтичный Гиви, железный Юрий, аккуратные восточноевропейские юноши Людвиг и Золтан, правильная девочка Светочка и не слишком правильная девочка я – Альбина Темгинова. Всем нам было в тот год примерно по двадцать лет, ну а Тамрико Сергеевне чуть побольше.
Чай был вкусный. В густом воздухе сумерек стоял аромат роз. Светочка клевала носом у меня на плече.
И вдруг… О, это волшебное «и вдруг»! И вдруг на помост чайханы взлетел один человек…
Он был невысок ростом, кряжист, кудряв. В том возрасте, который двадцатилетний человек с легкостью определяет как неопределенно-средний. У него был самый, что ни на есть, среднеазиатский вид – синий чапан поверх белой рубашки, а на голове тюбетейка. Руки распахнуты, улыбка до ушей и потом радостное:
- Ленинградцы!
- Дети мои! – иронично прошептал Юрий.
- А это что еще за фрукт? – усмехнулся Макс.
- Это не фрукт, а этнографический тип! – подмигнул ему Гиви.
Между тем этнографический фрукт, не опуская рук, как бы заранее обнимая нас всех, приблизился к нашему столику.
- Дорогие мои! Ленинградцы!!! Гости мои!
Тамрико Сергеевна встала навстречу ему и с некоторым удивлением в голосе вежливо поздоровалась. Мы тоже, вразнобой, зашевелились и загудели какие-то невнятные «драсьте» и «саламалейк».
- Что же вы тут сидите? – продолжал незнакомец, сложив растопыренные ладони на уровне груди. – Уже час как приехали, а все еще не дошли до моего дома! А я вас только и жду! Айяяй! Все жду и жду! Совсем заждался! Вся семья заждалась! Жена заждалась, дети заждались! Гости дорогие уже час как приехали в Айни, а до нашего дома никак не дойдут, сидят, пустой чай пьют! Пустой чай пьют, когда их плов давно ждет! Плов ждет, а они чай пьют сидят!
Мы переглянулись: может, это все-таки какой-то давний знакомый Тамрико? Может, она заранее писала ему о нашем приезде? Но тогда она нас предупредила бы! Мы еще только подъезжали к Бухаре, а уже знали от нее, что нас ждет восхитительный ужин в старинном, классической бухарской архитектуры творении, служившем жилищем одному ее однокурснику. Нет, нет, это не мог быть знакомый нашей учительницы. Она сама смотрела на него в полном изумлении.
А этот человек уже махал руками в сторону, призывая нас туда двигать:
- Пошли скорей, дорогие ленинградцы! Пошли скорей, плов остывает, дорогие! Ваш автобус еще только подъезжал к Айни, а моя жена Фатима уже начала готовить плов. Уже мы знали заранее, что к нам едут дорогие ленинградцы! Уже вся наша трасса, весь наш район знал, кто к нам едет!
И тогда Тамрико Сергеевна наконец прервала его эмоциональный монолог:
- Большое спасибо за приглашение! Нам очень приятно! А откуда вы все-таки знаете, что мы приехали из Ленинграда?
- Все знают, трасса знает, район знает, брат из Пенджикента приехал утром, сказал, ленинградцы едут, сказал, вечером будут! Так я радовался, так радовался, сказал жене, делай плов, ленинградцы к нам едут! Гости дорогие!
И мы пошли с ним. Приняли его приглашение. Тамрико Сергеевна сказала нам тихонечко: неудобно отказывать, восточное гостеприимство, может обидеться. Макс и Людвиг подтвердили: неудобно. Золтан хихикнул. Юрий прокашлялся. У Светочки восторженно распахнулись глаза. Мы с Гиви переглянулись. Вечер обещал быть интересным.
По дороге и познакомились. У него было хорошее имя – Мурод. Означает – Заветное Желание. Мы шли под горочку среди шуршащих листвою теплых садов, впереди – хозяин с Тамрико, сзади мы довольным гуськом, и один за другим появлялись откуда-то дети хозяина, маленькие и большие, самые разные, но все такие же улыбчивые и жизнерадостные, как их папа. И он нам их последовательно представлял, всякий раз с неподражаемым восхищением:
- Фарход!
- Джамшед!
- Хуршед!
- Нигина!
- Зарина!
Пятилетняя Зарина была золотоволосая, с голубыми глазами.
- Памирцы они, что ли? – шепнул Гиви. Он любил проводить антропологический анализ.
Дети, приплясывая, вливались в нашу толпу. Мы гладили малышей по головам и здоровались с зеваками-соседями, выглядывавшими со своих дворов на улицу, по которой плыла наша процессия. Собаки виляли хвостами, возвращавшееся с пастбища стадо дружно мычало навстречу, малиновое солнце торжественно клонилось к закату.
Мы вступили в вечерний сад. Пахло раздавленными абрикосами, розами, пловом. Пловом пахло особенно. Юрий снова прокашлялся. Гиви толкнул меня плечом. Мальчишки явно изголодались в дороге.
Мурод-ака угощал нас на айване. Дастархан ломился от фруктов и помидоров. Лепешки были горячи и тминны. Плов был рассыпчат и прян. Тамрико Сергеевна радовалась, что мы сыты. Тамрико Сергеевна радовалась, что радовались мы. Восточное гостеприимство воистину было очень наглядным. Светловолосая Фатима, оказавшаяся на поверку не памиркой, а крымской татаркой, выглядывала из-за занавески смешливо и робко, как невеста на выданье. Тринадцатилетний племянник Искандер сгонял за шампанским. Фарход, Джамшед, Хуршед и Нигина бегали вокруг, подбегали, отбегали, топали ножками, блестели глазками. Маленькая Зарина уснула у меня на коленях.
Мурод-ака расспрашивал о наших делах и о Ленинграде. Как там Кунсткамера и белые медведи. Как мы дошли до жизни такой. Как нас занесло в Таджикистан. Он довольно хохотал, запрокинув голову, когда слышал таджикские фразы из уст нашего Макса. Хлопал Макса по плечу. Рассказал и о себе: он был мастером по ремонту холодильников, и его, конечно же, уважал весь район. На весь район он один был такой, главный Холодилин района. Его звали издалека, звонили в правление и звали. Очевидно, он был местной знаменитостью. Он пил за наше здоровье. Макс, Гиви, Людвиг поднимали встречные тосты.
И плов, приготовленный смешливой Фатимой, был роскошен, и звезды, как лампочки, зажглись над головой, и прохладный воздух ласкал кожу, и ребенок спал на моих коленях, и где-то вдалеке вполголоса рокотал Зеравшан.
И вдруг… О, это волшебное «и вдруг!»
Наша хозяйка засобиралась на работу. Это выглядело так: к вдохновенно разглагольствовавшему хозяину подошел тихонечко племянник Искандер и что-то шепнул тому на ухо. Хозяин кряхтя сполз с айвана и скрылся в доме. Искандер унес спящую Зарину. Мы со Светочкой воспользовались паузой и пошли в туалет. А когда вернулись, то застали полную перемену картины. Хозяйка уходила на работу. Она спешила. И звала нас с собой. И все уже собирались, спешили, шли.
Фатима работала билетершей в кинотеатре! В кинотеатре таджикского районного центра Айни, расположенного высоко в горах, на полпути от Пенджикента к Анзобскому перевалу. Это был кинотеатр без крыши, кино под открытым небом: ряды скамеек, обнесенные прямоугольником стен, и белый экран перед ними. Это был кинотеатр, работавший по ночам. И кассой кинотеатра была сумка, примостившаяся на коленях у Фатимы. Она пустила нас первыми, без билета, как почетных гостей, а потом стала уверенно отрывать по билетику осаждавшим ее местным жителям. Она не была уже той смешливой и робкой, какой казалась нам дома. Здесь не Мурод-ака, а она сама была полновластной хозяйкой. Даже киномеханик, долговязый и до черноты загорелый русский парень (насколько было заметно при свете тусклого фонаря), ходил перед ней на цыпочках.
- Что будем смотреть, Фатима-ханум? – спросила Тамрико Сергеевна.
- Афиши нет. Что будем смотреть, Мишка? – окликнула Фатима долговязого, тащившего от машины коробку с пленками.
- Про пиратов! – ответил тот.
- Двадцатого века? – уточнила Фатима, проявив профессиональную эрудицию.
- Да нет. Новый. С Хемой Малини. «Самрат» называется!
Ну конечно. «Самрат». С Хемой Малини. И как могло быть иначе? Разве мог этот вечер кончиться по-другому? Разве не этого нам еще не хватало – индийских пиратов и Хемы Малини, она же Зита, она же Гита? Разве в голосе Зеравшана не слышен топот арийских всадников? Разве могут кончиться чудеса?
Светочка дремала у меня на плече. Кинотеатр плыл, раскачиваясь на волнах смеха и музыки, как большой пароход под океанским небом. Я сидела в забытьи, неотрывно глядя на экран, но очень туго соображая. Сюжета не помню теперь – да и вряд ли следила тогда. Что-то про золото. Или про месть. И про любовь, наверное. Игрушечную. Дхармендра с Джитендрой тузили каких-то злодеев (может, это и были пираты?), Хема Малини строила глазки, весело тараторила, задорно пела и плясала, а корабль плыл и плыл.
Гиви толкнул справа: просыпайся. Приплыли.
- Час ночи уже, – объявил Людвиг. – Пора спать. А то завтра у нас подъем в пять утра, а такси в пять сорок.
(Мы собирались ехать через перевал на так называемом «грузотакси»).
- Всего только ча-а-ас? – сладко зевнула Светочка. Похоже, она вполне себе выспалась за киносеанс и была готова к новым приключениям.
А приключения продолжались. Мурод-ака, широко раскрыв руки, пригласил нас пить чай.
- Моя половинка уже час назад домой пошла, чай готовить. Нехорошо сейчас разойтись, гости дорогие, пошли опять домой, чай пить!
Золтан не выдержал:
- Нет, нет!!!! – завопил он. – Я спать хочу! Я еще в девять вечера спать хотел! То индийское кино дурацкое, то…
Он осекся и что-то злое-презлое сказал Людвигу по-немецки.
- Дхармендры на тебя не хватает! – прошипел Людвиг в ответ. – Темную бы тебе устроить! То же мне, востоковед называется! Обидеть хозяина – грех! Не знаешь?
Эмоционально так прошипел.
Но Золтан его не слушал. Зыркнул глазками и побежал в гостиницу. А мы – что? Ну, типа востоковеды. Познавать так познавать. Уважать так уважать. На том свете отоспимся. Но для верности взглянули на Тамрико.
Как истинный востоковед, Тамрико Сергеевна была одновременно гибка и непреклонна:
- Что ж, чаю, так чаю, уважаемый Мурод! С большим удовольствием!
Мурод-ака хлопнул в ладоши:
- Вперед!
- Ну, как вам кино, Тамрико Сергеевна? – спросил он, когда мы снова расселись на айване и принялись пощипывать медовые сласти фирмы «Фатима-джан»: чак-чак и хворост.
- Хорошее кино, – неопределенно-вежливо отвечала Тамрико, явно не желая обидеть гостя. – Но вы знаете… если уж говорить об индийском кино… вы знаете, я все-таки боюсь показаться старомодной… но все-таки я предпочитаю старое кино, пятидесятые годы, Раджа Капура!
Мурод-ака встрепенулся:
- Вах-вах, Тамрико Сергеевна! Почему старомодной? Зачем старомодной? Радж Капур – великий человек, Тамрико Сергеевна! Я тоже предпочитаю, мы все предпочитаем…
- Да, да, конечно, – пробормотала наша муаллима с какой-то грустью в голосе. – Это великий человек… А вы знаете, ребята, я ведь видела Раджа Капура воочию.
- Живьем? – тут уж встрепенулись все. – Когда? Где? В Кабуле? – раздались голоса со всех сторон.
(Тамрико Сергеевна провела в Афганистане много лет, еще в мирные шестидесятые годы).
- Да нет, не в Кабуле. Вряд ли он бывал в Кабуле. – Она вздохнула. – А видела я его в Тбилиси, ребята, в середине пятидесятых. Тогда я была молоденькая, девчонка, совсем школьница. И мы узнали, что он приехал в Тбилиси. Об этом все только и говорили! Такая новость была. Отпросились, побежали с подружками. Он жил в гостинице – все знали, что он остановился в такой-то гостинице, и все бежали туда. Было много-много народу! Все с цветами, с улыбками. Пришли на площадь, как на праздник!
- Вах-вах! – качал головой Мурод-ака и поддакивал: – Конечно, на праздник, конечно, на праздник…
- Пришли, а его не было, в гостинице не было. Говорили разное. Что дает концерт где-то или в гостях где-то, у Верико в гостях. Это актриса знаменитая наша. Или увезли в какой-то колхоз… Или что первый секретарь увез к себе. Никто, в общем, не знал, где он. Но ждали. Пели, танцевали на площади. И вот, уже стемнело, уже часов десять было или одиннадцать. Люди начали расходиться, и мы тоже собрались уже уходить. Я же девчонка была, тетя меня ох как ругала, если я поздно возвращалась. И вдруг все обратно побежали – пронесся слух, что Радж Капур приехал! Что он уже в гостинице! Что его провели через кухню, через черный ход! Все это море людей на площади заволновалось, зашумело. Все бросились к дверям, а двери закрыты. Мы букетики наши прижали к груди, чтобы не помялись в давке… Мы же были в первых рядах! Я тогда отчаянная была, молоденькая! Парни какие-то стали кричать милиционерам, чтобы позвали Раджа. Люди скандировали: «Радж Ка-пур! Радж Ка-пур!»
Тамрико Сергеевна сделала театральную паузу. Мы слушали как завороженные.
- И он появился! – Ах!... Вышел на балкон, балкон на втором этаже. Прямо над площадью, близко. Я видела его очень хорошо. Он был такой красивый, такой смущенный, такой... милый! Кланялся во все стороны, сложив ладони по-индийски, вот так, – показала Тамрико Сергеевна. – И мы все стали бросать ему наши букеты. А он их ловил, целовал и кидал обратно. Девушки наши просто плакали от счастья. Ловили букеты, целовали и снова кидали ему. Засыпали цветами весь балкон. И он бросал нам букеты и кричал нам: «Я вас люблю!». А мы кричали: «Мы тоже тебя любим!». Разве можно такое забыть?
- Эх, выпить нечего! – дерзко брякнул Гиви. – А то бы выпили за здоровье великого человека!
- Как нечего, Гиви-джан? – укоризненно покачал головой наш Холодилин. – У меня вчера, знаешь, какой заказ был хороший, сто рублей получил за один день! Теперь гуляю хорошо, друзей угощаю, ленинградцев принимаю в Айни! Подожди только, схожу, принесу шампанского, сегодня у нас только шампанское было в магазине, но шампанское хорошо за великого человека, сейчас принесу, джан!
Дети давно спали – пришлось хозяину самому пойти за вином.
А Тамрико Сергеевна по-прежнему сидела с мечтательным выражением лица. Казалось, она мысленно перенеслась в те далекие годы и представляет себе, как стоит под тем усыпанным цветами балконом и смотрит на своего любимого артиста...
- А как он выглядел, Тамрико Сергеевна? Сколько ему было тогда? Как в «Бродяге», да? – спросила я.
- А как он был одет? – спросила Светочка. – В индийское?
- Нет, кажется... Он был в белой рубашке...
- Да его наверно в колхозе-то уже накачали, Тамрико Сергеевна, вот он и признавался вам в любви. Расчувствовался дядька, – усмехнулся Гиви.
- Да нет, Гиви, что ты говоришь! – рассердилась Тамрико Сергеевна. – Трезвый он был. И дядькой его трудно было назвать… Молодой, красивый! Молодой, но нет, Альбина, – вспомнила она про мой вопрос, – нет, не такой, как в «Бродяге», совсем не такой, вернее, такой и не такой. Какой-то другой... В «Бродяге» он такой решительный, сердитый! А тут, тут он был совсем другой.
- Какой? Какой?
- Трудно подобрать слово, ребята. Он мне показался – может быть, потому, что стоял высоко на балконе? – казался таким… маленьким, хрупким... Он был как застенчивый ребенок! Кланялся, кланялся вот так, – она снова показала этот жест, – и говорил: «Я вас люблю!»
Появился хозяин, пробка упала в траву, мы выпили за здоровье Раджа Капура.
И это казалось логическим завершением нашей встречи.
И вдруг…
Мурод-ака вытянул вперед правую руку и развернул ладонью кверху.
- Что это?
- Как что? Ваша рука?
- Да, дорогой Максим. Это – моя рука. Такая обыкновенная рука. Но эта рука… – Он поднял пиалку с шампанским. – Я маленький человек, Тамрико Сергеевна, вы же видите. Живу в кишлаке, работаю потихоньку. Родители мои живут, слава Аллаху, недалеко, братья и сестры тоже недалеко. Нигде не бываю.. Ну, в Душанбе был, в Самарканде. В Ленинабаде тоже был. В России был, когда в армии служил. Вот тогда и в Ленинграде был, в Кунсткамеру ходил, в зоопарк. Немного повидал мир. Но я маленький человек, Тамрико Сергеевна. И я хочу выпить за ваши слова еще раз.
Он выпил один.
- Потому что у меня тоже был один такой случай. Шесть или семь лет тому назад. Нет, шесть, шесть лет тому назад у нас тоже проносился, как вы говорите, слух. Такой слух, что Радж Капур из Ташкента едет в Самарканд. Там фестиваль был в Ташкенте, ну знаете, кинофестиваль. И мы быстро-быстро собрались в дорогу с моей Фатима-джан. Детей матери оставили, а сами поехали. Ташкент далеко, а Самарканд совсем недалеко. Близко от нас, несколько часов на автобусе. Конечно, поехали мы. Вот вы говорите, что со всего вашего города к той гостинице люди пришли. Понимаю. А у нас, Тамрико Сергеевна... У нас, Тамрико Сергеевна, люди с гор спускались, чтобы ехать в Самарканд! Увидеть его!
- И увидели? – спросила за всех Светочка.
- А как же, Света-джан! Как же ехать и не увидеть? Увидели. С вечера приехали, у брата остановились, у меня брат двоюродный в Самарканде живет. И утром на вокзал. А там – как вы говорили, Тамрико Сергеевна, – там море, море людей…
Он реально прослезился! Расчувствовался дядька, как Гиви наш говорит!
Но рассказ еще был не окончен.
- А я был тогда молодой, такой шустрый, как вы тогда сказали, Тамрико Сергеевна-джан! И тоже так же прошел вперед, ближе, вместе с Фатима-джаном моим. Всех растолкали, ничего! Милиция! Всех толкают, не пускают дальше. Стоим все-таки. Подходит поезд. Никто не знает, в каком вагоне наш Радж. Но все кричат, руки протягивают. Машут руками. И тут – есть все-таки Бог на небе, есть, услышал мои молитвы! – прямо напротив меня вагон останавливается. Прямо напротив вот этого меня! – он ударил себя кулаком в грудь. – Все головами крутят, руки протягивают, а Радж Капур – вот он, прямо передо мной! На площадке вагона стоит! Прямо он! У него отдельный вагон был, а с ним еще двадцать человек приехало. Стоит на площадке с проводницей. Проводница улыбается, он улыбается. И вот так руками разводит! – показал Мурод-ака.
Мы, конечно, восторженно поахали, и Мурод-ака разлил всем по шампанскому.
- Ну, милиция стала нас всех толкать, прогонять. Надо же было ему идти к машине. Не по головам же! А все кричат, волнуются. Милиционеры и пешком, и на лОшадях. И вот... Радж Капур идет. Мимо нас идет к машине, вот в ту сторону мимо нас. Мы смотрим на его! И вдруг остановился! И повернул к нам. Стал пожимать нам руки, здороваться с нами. Говорил нам: «Салом, салом!» И вот эту руку мою пожал. Вот эту руку…
Мы посмотрели на «эту руку» с уважением и покачали головами: «Надо же!».
- Ему все говорили разные хорошие слова, «хуш омадед!», и «зиндабошед!», и он говорил «спасибо, спасибо!» по-русски, и «рахмат, рахмат!» по-нашему говорил, и все кланялся так, и так руки делал вместе, как вы говорили, уважаемая Тамара Сергевна-джан... Вах-вах... А Фатима-джана моего, – Мурод-ака довольно рассмеялся от такого приятного воспоминания: – Фатима мою Радж Капур в щеку поцеловал! Вот! Благословил ее Радж Капур, мою Фатима-джан! Вот так все и было!
…
Ночь ленинградско-таджикской дружбы и индийского кино кончилась только утром, в пять сорок утра на автобусной остановке, откуда отходил крытый брезентом грузовик, гордо именуемый «грузотакси». Мы долго пожимали руку нашего гостеприимного хозяина и рассыпались перед ним в благодарностях. Потом, с опухшими лицами, пошатываясь с недосыпу, влезли в грузовик и расселись по лавкам, запихнув под них сумки. Золтан был свеж и выбрит, но мы смотрели на него с сочувствием. Местные жители, собравшиеся в Душанбе, рассаживались, активно толкая друг дружку. Но всем места хватило. Блеяли овцы, нечленораздельно кудахтали связанные куры.
- Хорошо усадились, ребята? – спрашивал снизу наш гостеприимный хозяин.
- Хорошо, спасибо! Все хуб, Мурод-ака! Рахмат! Рахмати калон! – наперебой благодарили мы, а Макс громче всех.
- Рох ба хайр, рох ба хайр! Счастливо, ребята!
Мурод-ака стоял внизу и улыбался.
Грузовик медленно тронулся, словно пароход.
Мурод-ака махал нам рукой – «той самой рукой». И мы еще долго смотрели на его кинематографично удалявшийся силуэт.
(Иллюстрация: Радж Капур в Самарканде, 1975 или 1976 год. Парень в тюбетейке, который улыбается на заднем плане, подозрительно похож на моего Мурода-ака...)