- Диомид сиятельный пожаловал! – сказал Агап почтительно.
Каллист и Кесарий одновременно обернулись ко входу в экус, прервав свою оживленную беседу. Появление Диомида было так некстати среди всех этих рассказов Кесарий, от которых, словно морским ветром, веяло радостью и надеждой.
- Приветствую тебя, Александр врач! – воскликнул Диомид. Кесарий, деланно небрежно накинув длинный плащ, встал и, отвечая на приветствие, пожал центенарию руку.
- И тебе привет, Каллист врач! – добавил Диомид, и они тоже пожали руки – привычно, по-дружески.
- У меня есть не слишком хорошие новости, Александр, - произнес центенарий, усаживаясь в кресло. – Рабы не подслушивают?
Каллист выглянул наружу и велел Агапу отойти от двери, а также следить, чтобы к ней никто не подходил.
- Я слушаю тебя, сиятельный Диомид, - невозмутимо проговорил Кесарий, но заметно побледнел.
- Вот распоряжение императора Юлиана. Прочти, - сказал Диомид, протягивая ему пергамент.
Кесарий, превозмогая неожиданно накатившую слабость, протянул руку и взял императорский указ.
- Здесь о каком-то Кесарии враче, - быстро сказал Каллист, заглядывая через плечо друга. – К нам это не имеет никакого отношения.
- … если Кесарий, сын Григория, епископа галилеян, в ближайшие дни не вернется в Назианз, где он должен находиться в продолжение своей вечной ссылки, то следует подвергнуть допросу всех его родных, особенно мать, Нонну, ибо это ее любимый сын, и она, несомненно, знает, где он скрывается, - прочел Кесарий побелевшими губами и сглотнул. – Да, печать и подпись императора Юлиана…
Кесарий поднял глаза на Диомида.
- Что ж, зови воинов, - молвил он, затем встал и, немного пошатываясь, шагнул к центенарию, протягивая ему обе руки, словно для уз. – Я обманывал всех, скрываясь под чужим именем. Я – сын Нонны. Не троньте мою мать.
Каллист с ужасом смотрел на друга. Диомид сдвинул брови и тяжело положил свою огромную ладонь на плечо Кесария.
- Сядь, каппадокиец. Спасая одну мать, ты хочешь выдать вторую?
Кесарий закусил губы и ничего не сказал.
- Мы с Каллистом – друзья детства, - проговорил Диомид. – Вместе играли в аргонавтов и съезжали со склонов холмов в медном тазу. Это первое. Второе же то, что мы с тобой славно подрались тогда… в том сражении… и перевязал ты меня потом очень хорошо, и бальзам лучший приложил. Короче, мы говорили, помниться, о греках тогда и о том, что греки сражаются с греками же. Ты помнишь наш разговор?
- Помню, - тихо произнес Кесарий.
- Так вот, я грек, и против грека не пойду, - резко и жестко сказал Диомид, а потом добавил уже другим, небрежным, тоном: - Видишь, какие порой указы приходят от императора. Он потерял след этого самого Кесария… Я, конечно, тоже старался – я же на службе у императора! Подумать только! Где Вифиния, а где Каппадокия! Придется переслать указ туда, в Кесарию Каппадокийскую, чтобы там начали искать этого Кесария врача из Назианза. Думаю, до Назианза этот пергамент нескоро доберется. Неспроста император начал реформы почты! Вот такая у нас нелегкая служба, сам видишь…
- Я уеду как можно скорее, - быстро сказал Кесарий. – Спасибо, Диомид. Спасибо.
- Кто-то заметил тебя в Астаке и написал мне донос, - добавил Диомид. – Анонимный, но император велел рассматривать даже анонимные доносы на тебя. Шрам – запоминающаяся примета, - шепотом сказал Диомид.
Кесарий сел, вытирая пот, выступивший на лбу.
- И еще, - продолжил Диомид. - Вот у меня письма… Кесарию врачу, в Новый Рим… Они вскрытые, я их просматривал. Извини, служба. Прочти, а потом я должен буду их забрать.
- Да, конечно, - кивнул Кесарий.
Диомид протянул ему распечатанный письма - Кесарий почти выхватил их из его рук.
- Оставим его одного? – спросил тихо Диомида Каллист, видя, как повлажнели глаза его друга.
- А да, конечно! – ответил центенарий. Они вышли из экуса и начали прогуливаться подорожкам среди акаций.
- Ты знаешь, Каллист, мне очень жаль, что ты уедешь, - вдруг сказал Диомид, останавливаясь и глядя на друга детства с высоты своего гигантского роста. Каллист вдруг подумал, что воинский пояс его приятеля мог быть вполне впору самому Ромулу.
- Ты ведь с н и м уедешь? – спросил Диомид, и его могучие плечи и грудь заколыхались от глубокого вздоха.
- Уеду, - тихо ответил Каллист.
- Ты – благородный человек. Таким и твой дядя Феоктист был… Я думаю, ты сам понимаешь, что тебе опасно ехать с н и м, и не мне тебя отговаривать. Ладно, пойду я, поздороваюсь с Леэной, дочерью патриция Леонида. А ты к н е м у иди.
Диомид удалился, быстрыми, огромными шагами меря узкую тропинку среди акаций. Каллист вернулся в экус и услышал, как Кесарий читает вслух:
«Ты ума лишился, братец! Так злить отца! Он лишит тебя наследства - вот чем закончатся твои шуточки! И, кстати, не обращай внимания на письма Григи, они все написаны в присутствии папаши. Вот здесь он написал тебе сам несколько строк…»
- Горги! – воскликнул Кесарий. – Моя милая Горги! Но что же там у них произошло? Что за странные письма? Я такие получал перед диспутом… видимо, они так и не разобрались, что со мной, за все это время… А вот и Грига пишет - без отцовского гнета!
«Милый брат мой единоутробный, братолюбивейший, неужели это правда? Кто опоил тебя, кто околдовал, как галатов, забывших и проповедь Павла, и начертанного перед ними Иисуса распятого? Только колдовством и призором очей могу я объяснить происшедшее – ибо знаю, что ни угрозы, ни пытки не смогли бы принудить тебя отречься от Христа…»
Кесарий перевернул дощечку, вздохнул, и дочитал письмо брата молча. Потом взял следующее письмо, написанное почерком, похожим на почерк Горгонии, но более изящным:
«Дитя мое, Сандрион, что ты сделал со всеми нами! Не верю я этому твоему письму злополучному, не твой это дух, хотя и подпись твоя на нем, и печать. А даже если бы ты и стал эллином, и лишился Христа, ты бы не перестал быть сыном моим, которого Христос даровал мне паче всякой надежды, моим младшим ребенком, моим утешением. И если от горя я сойду в могилу, и душа моя, объятая тоской и печалью, разлучится с телом, не вынеся того, что случившееся с тобою – правда, то тем ближе стану я ко Христу Спасителю, ухвачусь за ноги Его, и не отпущу, пока не явит Он тебе свет Свой…»
Кесарий помолчал, отвернулся и вытер глаза.
- Еще два письма остались, - сказал Каллист.
«Дорогой дядя Кесарий все тут у нас как с ума посходили и решили што ты стал эллином. Это фсе из-за какого-то дурацкого песьтма. А я знаю ты не эллин, это фсе палитика и есчо почта плохо работает может это вовсе не твое песьтмо было или кто-то нарошна написал как дядя Рира дяде Василию подложные письтма любит писать для смеха. Дядя дорогой приизжай скорее, а то я выду замуш без тебя!»
- Дитя Аппиана! – рассмеялся Кесарий – впервые со времени прихода Диомида. – Каллист, я и вправду ума не приложу, что за письмо от меня они там получили…Неужели Рира опять написал какое-нибудь письмецо от моего имени?
- А вот письмо от Риры, посмотри-ка! – ответил Каллист.
«Кесарий! Приезжай! Пишу тебе кратко, тут не до риторики! От твоего имени Григорий старший получил какое-то ужасное письмо. Конечно, ни Макрина, ни я не верим этому письму, и все умные люди тоже не верят, но папаша твой, похоже, поверил в это письмецо всерьез, и лишит тебя наследства. Крат ничего не знает, они с Хрисафом из лесу до сих не приходили. Немедленно бросай свой Новый Рим и приезжай хоть на пару месяцев, иначе грянет гроза! Твой Рира. Приписка: Ради Григи приезжай, он себе места не находит, тяжелая дискразия, как я диагностировал, прогноз не очень хороший. Я назначил ему пиявки через день и клизмы с огуречным соком раз в неделю, а Василий, грамотный наш, все это отменил. Приезжай, разберись сам и посрами Василия! Твой Рира».
- Нет, письмо написал не Рира… - задумчиво проговорил Каллист. Кесарий быстро метнул на него проницательный взор своих синих глаз:
- Ты догадался, в чем тут дело? Немедленно говори!
- Нет, Кесарий, я не знаю… ума просто не приложу… - смущенно заговорил вифинец.
- Не притворяйся, у тебя врать еще хуже выходит, чем у Филагрия! – возмутился Кесарий.
- Одно я знаю твердо – тебе надо срочно ехать в Назианз! – ответил Каллист.
- Мы едем сегодня же! Сейчас же! Пока они не схватили и не отправили в тюрьму мою мать и Горги!
- Быть может, завтра, на рассвете? – робко спросил Каллист. – Диомид же обещал, что указ будет долго идти до Кесарии Капппадокийской.
- Нет, едем сегодня же! – отрезал каппадокиец.
Он еще произносил эти слова, как в экус ворвались Диомид, его писарь и Финарета.
- Кес… Александр врач! Надо ехать немедленно! – воскликнул центенарий.
- Я знаю. Мы уезжаем сегодня же в Назиаз, - отвечал тот.
- Да не в Назианз твой! – загремел Диомид, хватая Кесария за плечи и встряхивая.
- Эге, ты чего это?! – встряхнул его Кесарий в ответ.
- Жена моя рожает! Родить не может! Повивальные бабки говорят, младенец поперек утробы встал! Едем, едем, едем! Спаси его, ее, меня, нас!
- Я с вами! – завопила Финарета. – Бабушка позволила!
+++
Юная белокурая женщина при виде супруга, вошедшего в сопровождении Кесария, Каллиста и Финареты, издала безнадежный стон и закрыла лицо простыней.
- Юлия! – центенарий с нежностью стал на колени у постели жены – но все равно возвышался над ней, как потухший Везувий над долиной. – Юлия, это же лучшие врачи из Нового Рима!
В усталых глазах Юлии, несуших печать нестерпимой муки, появилась непреклонной решимость.
- Я не стану показываться врачу-мужчине, - проговорила она тихо, но голос ее звучал тверже стали. – Никогда, слышишь, Диомид? Это противно моей вере, - ее лицо исказилось от боли.
Юлия бессильно откинулась на руки Диомида.
Повитуха, словно выросшая из-за распахнутого шкафчика, понимающе и сочувственно вздохнула.
- Так он же – христианин, такому врачу ведь можно показываться! – недоумевающе и отчаянно воскликнул Диомид, кивая в сторону Кесария. – Можно ведь показываться врачу-христианину, Юлия! – словно умоляя, повторил он, потому подумал немного и добавил: - Тем более, я, твой муж, разрешаю!
- Нет… - прошептала Юлия. – Если он – и вправду врач-христианин, то на такое дело он не пойдет… так пресвитер Гераклеон говорит… это грех большой, грех… о-о-о, Диомид…
Она обняла его за шею, потом руки ее разжались и она начала корчиться в родовых схватках.
- Прощай, Диомид… прощай… уходи… ах, Диомидион… - слезы полились из ее прекрасных глаз.
-Что же… что же это такое… - растерянно говорил центенарий, пока его выводили под руки из комнаты Каллист и Кесарий. – Я же твой муж… Я тебе приказываю, как муж, слышишь?
Он рванулся к ложу Юлии.
- Когда речь заходит о вере, то я не во власти мужа, - ответила страдалица, и отвернулась к стене, подавляя стоны.
- Выходите, выходите, - заторопила их повивальная бабка. – Тяжко ей – младенец поперек утробы встал! Только чудо ее и спасет… Идите, идите прочь!
- Да, мы выйдем. И ты тоже выйдешь! – неожиданно жестко сказал Кесарий, указывая повитухе на дверь. – С Юлией останется Финарета.
- Неужто эта девица, которая при мужчинах покрывала не носит, сделает поворот на головку? Или вы эмбриотомию делать надумали?
- Нет, не надумали, - сказал яростно Каллист.
Повинуясь жесту Диомида, повитуха удалилась, гордо подняв голову.
- Финарета, ты останешься с Юлией, - быстро и четко, словно отдавая военный приказ, заговорил Кесарий.
- Не закрывайте до конца двери-то – в доме роженица никак! – донесся откуда-то сбоку голос невидимой повитухи.
- … а я стану под окном, - продолжал Кесарий. – Как только ты осмотришь Юлию, то сразу незаметно сообщишь мне, насколько тяжело ее состояние. А ты, Каллист, забери отсюда Диомида, и отвлекай его от тяжелых мыслей.
- Александр! Спаси ее, спаси ребенка! – простонал Диомид, заламывая свои огромные руки. – Не бросай нас!
- Успокойся, Диомид. Не брошу, - ответил Кесарий.
Тем временем Финарета, накинув на голову вечно спадающее покрывало, вошла к страдалице. Кесарий, проводив вместе с Каллистом центенария до таблина, и оставив там его, безутешного, под присмотром друга детства, а сам помчался в сад, к окну спальни Юлии.
Когда он, сделав круг, оказался, наконец, там, то Финарета уже ждала его, то и дело высовываясь в окно. Ее головка, тщательно обмотанная белым покрывалом, напоминала младенческую.
- Я не знаю, что делать, - беспомощно прошептала она. – Тут нужен поворот…(*)
____
(*) поворот неправильно расположенного в матке плода на ручку или на головку - акушерский прием, известный еще в античности, но крайне сложный.
____
- Тогда начинай делать поворот! – велел Кесарий. – Вот так…
Он сделал в воздухе несколько четких движений руками.
- Нет! Я не умею! Я боюсь! – воскликнула сдавленным шепотом Финарета.
- Зажги курения, дай выпить Юлии отвар успокоительных трав и начинай, - строго велел Кесарий.
Финарета вернулась к Юлии. Та, посмотрев на нее из полузакрытых век, произнесла:
- Ты – другая повитуха или та же самая? Я не вижу твоего лица… солнце… впрочем, все равно… я умру… вы говорите шепотом, но я слышу… я не могу родить, дитя легло поперек… я не рожу…
Она откинулась на подушки. Ее плавающий взгляд скользил по выдвинутым ящикам, по раскрытым шкатулкам, по крышке медного сундука с серебряной отделкой. Наконец, она увидела то, что искала – маленький крест над дверьми.
- Спаси его, - прошептала Юлия. – Христе, его спаси. Повитуха… скажи Диомиду, пусть делают кесарево сечение … (*)я умираю… спасите мое дитя… Христе! Мученики!
_____
(*)Кесарево сечение делалось античными врачами на умерших или умирающих роженицах.
____
Она закрыла глаза, и, казалось, лишилась чувств. Финарета боялась дотронуться до нее и в растерянности, онемевшая, стала напротив окна, из которого лился солнечный свет. Вдруг из этого света, из оконного проема появилась фигура Кесария – он ловко прыгнул в комнату и, быстро вылив себе на руки ароматное масло, подошел к Юлии. Солнце светило в лицо молодой женщине, и она, ослепленная, прошептала, с надеждой и восторгом:
- Кто ты?
- Я послан тебе Христом, дитя мое. Мужайся. Есть воля Божия на то, чтобы и ты, и дитя твое жили!- ответил Кесарий.
- О да, - прошептала Юлия, и ее изможденное лицо просияло. – Я так ждала помощи от Христа, я знала, что Он не оставит.
- Нет, не оставит. Он никогда не оставляет, - ответил врач.
+++
…Финарета вынесла в таблин кричащего круглолицего новорожденного.
- Диомид, у тебя родился сын! – воскликнула она.
- Сын! Сын! – закричал Ромул-центенарий. – В моем легионе служить будет!
Он схватил Диомида-младшего и подкинул его в воздух.
Каллист и Финарета насилу отобрали орущего басом младенца от восторженного отца. Тот словно опомнился:
- А как же Юлия? – вдруг тихо спросил он, переводя взгляд с лица Каллиста на лицо испугавшейся Финареты: - Вы… вы сделали кесарево сечение? Юлия… Юлия мертва?! – закричал он, поднимая к небу огромные сжатые кулаки.
- Нет. Она жива, - раздался ровный, спокойный голос.
Кесарий шел к ним из вечернего сада, без плаща, в мокром от пота хитоне, немного пошатываясь.
- Она жива, - повторил он, подойдя ближе и взял младенца из рук Финареты.
- Видишь, какой крепыш!– сказал он, и на его усталом лице показалась улыбка. - Кормилица уже готова? Юлия слишком слаба, чтобы кормить грудью свое дитя.
- Да, да, - кивнул Каллист, и сделал знак рукой. Вошла полная, добродушная женщина, и деловито взяла младенца, сев с ним в отдалении на кушетку, и дала ему грудь.
- Я проверял ее молоко, - сказал Каллист. – Хорошее, такое, как Соран (*)советует.
Младенец уже сладко причмокивал.
______
(*) Соран Эфесский (I-II вв. н.э.) – знаменитый греческий врач, работавший в Риме и занимавшийся вопросами акушерства, гинекологии и педиатрии.
______
- Это неправильно – сразу грудь давать. Надо мед с водой, - заспорила Финарета.
- Оставь, Финарета! – улыбнулся Кесарий. – Малыш заслужил свое молоко. У него был трудный день, потруднее нашего.
- И ты заслужил награду! – воскликнул Диомид. – Что ты хочешь за помощь, Александр?
- Я хочу… - Кесарий снова улыбнулся и сказал: - Я хочу в твою баню, Диомид!
+++
Ранним утром у готовой в путь повозки происходило трогательное прощание. Кесарий обнимал то Леэну, не скрывающую слез, то Севастиана, то Верну, то Агапа.
- А где же Каллист? – спросил Верна.
- Они с Финаретой целуются вон за той акацией, - сказал Севаст и получил затрещину от старшего брата.
- Будем считать, что мы ничего не слышали, - ответила спартанка. – А вот и они.
Она обняла подошедшего Каллиста.
- Дитя мое, Каллистион! Финарета будет ждать тебя, но и я буду ждать тебя не меньше. Прости, что я называла тебя Феоктистом иногда – путаюсь, старею…
- Это неважно, - ответил смущенный Каллист. – А где же Ксен?
Мальчик уже бежал к ним.
- Каллист врач! Каллист врач! Приезжайте к нам снова… и навсегда! Каллист врач!
Каллист нагнулся, поцеловал Поликсения в макушку и потрепал по голове.
- А я теперь знаю, где наш Мохнач, Каллист врач, - прошептал тот. – Он – пес Доброго Пастыря. Там, у входа, мозаика есть… Он теперь пес Христов, правда?
- Правда, - ответил ему Каллист.