Отношения с Вероникой Полонской

    



                В е р о н и к а  П о л о н с к а я
                (Кинорассказ №7)   

     Москва опять в транспарантах. Всё старые лозунги. Но   появился  и один новый: «Задания первой пятилетки выполним досрочно!» Да и портретов Сталина поприбавилось. Один такой портрет свисал перед входом Центрального телеграфа.
     Напротив этого портрета в проезде Художественного театра Вероника Полонская ждет Маяковского. Ее с ним только сегодня на бегах познакомил Осип Максимович, и Маяковский обещал заехать за ней в театр и отвести на вечеринку к писателю Валентину Петровичу Катаеву, мягкому, хлебосольному человеку, со всеми поддерживающему ровные отношения и держащему двери своей квартиры всегда открытыми. Здесь же стоит серый «Рено», купленный Маяковским в Париже. В машине шофер.
     Во время похорон Маяковского этот автомобиль будет сопровождать траурную процессию. Узнав об этом, Демьян Бедный, всю жизнь завидовавший славе Маяковского, воскликнет: «Автомобиль покойника вели под уздцы!» – и расхохочется, довольный «своей» остротой. Знал ли он, что за два года до него, привезя этот маломощный автомобиль в шесть «лошадих», как выразился  Маяковский, он обязался, в случае войны, «взяв под уздцы, кобылиц подать товарищу комиссару»?
      – Девушка, не хотите со мной прокатиться? – обращается к Веронике сидящий в автомобиле шофер. Семейный мужчина, с веселинкой в глазах, большой любитель завязывать знакомства на улицах с хорошенькими девушками.
      – А чья это машина?
      – Поэта Маяковского.
      – Я тоже жду Маяковского.
      – Да?! Попался, выходит. Только вчера у меня с ним был разговор, и я ему обещал девушек не катать на машине. Да как удержишься в такой день! Вы посмотрите – весна! Петь хочется, веселиться, женщинам подарки дарить!.. У Владимира Владимировича в стихотворении – забыл как называется –    здорово сказано про то, как поднимать людям весеннее настроение. Вот что он предлагает:
 
           – Надо принять какие-то меры.
           Ну, не знаю что, – например: выбрать день самый синий,
           и чтоб на улицах улыбающиеся милиционеры
           всем в этот день раздавали апельсины. 
 
      Шутка, конечно. Но почему бы не делать это? Я «за»... Девушка, я вас очень прошу, не говорите Владимиру Владимировичу, что я предлагал вам покататься. Не выдавайте меня.
      – Ладно уж. А где он сейчас?
      – Велел здесь его дожидаться. А сам играет на бильярде в гостинице «Селект»… Заигрался, наверное.
     Полонская резко поворачивается и уходит.
          
      В этот же день на вечеринке у Катаева.
      – Почему вы не пришли? – спрашивает у Маяковского Вероника.
      – Бывают обстоятельства, против которых не попрешь, – не моргнув глазом, находится Маяковский. – Так что вы не должны меня ругать.
      Настроение у Маяковского хорошее. Сегодня он в ударе. Энергия из него так и прет. Он не отходит от Вероники. И все время говорит, говорит, ни на кого не обращая внимание.
      – Вот почему, сегодня утром, когда мы познакомились, вы были дурнушкой, а сейчас вы красавица? – спрашивает он и, не дождавшись ответа, заводит речь о другом:
      – Норкочка, послушайте, что написала Вера Инбер:

                – Погляжу на губы те,
                На вино Абрау.
                «Что ж вы не пригубите,
                Meine liebe Frau?»

      Никогда бы не подумал, что эта дамочка может так написать. Обратите внимание на рифмы: «губы те» и «пригубите». Прямо как у меня.
      –  Мне больше Пушкин нравится. А вот вы, я слышала, его не любите.
      – Норкочка, кто вам сказал такую глупость. Я люблю Пушкина. Он гениален, раз написал:

                – Я знаю, жребий мой измерен;
                Но, чтоб продлилась жизнь моя,
                Я утром должен быть уверен,
                Что с вами днем увижусь я.

      Но ведь и у него были ошибки. Вы заметили, я прочитал «жребий мой измерен». У Пушкина: «век уж мой измерен». По-моему, это неудачно. Это «век уж» сливается и получается совсем уж несуразное слово «векуж».
      Сегодня утром на бегах, в белом плаще и черной шляпе, нахлобученной на лоб, Маяковский показался ей смешным и действительно несуразным. А сейчас ничего, он ей нравился. Ей льстило, что такой знаменитый поэт не отходит от нее ни на шаг. Весь поглощен ею.
      – Норкочка, вы слышали последнюю остроту Ильфа – без Петрова. Когда его спросили, еврей ли он, он ответил:
      – Я – что! Вот Марк Аврелий – не еврей ли?      
    
      Комната Маяковского в Лубянском проезде. Маяковский первый раз пригласил Веронику в гости.
      – Норкочка, давайте я вам прочту что-нибудь прочувствованное. Про лошадь, например. Представьте себе Кузнецкий мост. Зимний и скользкий. И лошадь, упавшую на ледяной улице. И рядом толпу зевак, смеющихся над ней. И меня, обращающегося к плачущей лошади с речью. Представили? Тогда слушайте!
      Он садится на свое излюбленное место у стола, боком к нему. Опирается на него локтем левой руки. И, вытянув скрещенные ноги, начинает читать:

               – «Лошадь не надо. Лошадь, слушайте –
               чего вы думаете, что вы их плоше?
               Деточка, все мы немножко лошади,
               каждый из нас по-своему лошадь».
               Может быть, – старая – и не нуждалась в няньке,
               может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
               только лошадь рванулась, встала на ноги,
               ржанула и пошла.
               Хвостом помахивала. Рыжий ребенок.
               Пришла веселая, стала в стойло.
               И всё ей казалось – она жеребенок,
               и стоило жить, и работать стоило.

      Чтение Маяковского Веронику взволновало. Маяковский увидел это и остался доволен.
      – Нравятся мои стихи?
      – Да.
      Ему захотелось поцеловать Веронику. Но как это сделать, чтобы не обидеть ее? Маяковский таил в себе много нежности, чувствовал необходимость ласки, но трудно входил в интимный, душевный контакт с людьми. Обычно он – опускал словесную увертюру. Сразу переходил к действию. Вот и сейчас, ни слова не говоря, он подошел к ней и стал ее обнимать. Когда ж получил отпор, обиделся как ребенок, надулся и замолчал.
      – Ну ладно, давайте копыто, больше не буду, – сказал он после долгого молчания.
      Нельзя сказать, чтобы Вероника сильно на него обиделась. Как всякой женщине, ей импонировали смелость и отвага в мужчине. Правда, он ее напугал. Но это быстро прошло. Поэтому она быстро ему простила. Потом они пили вино, и он вел себя вполне прилично. Был паинькой.
      Через несколько дней они стали близки. В этот вечер, проходя Лубянскую площадь, он спросил Веронику:
      – Хочешь, я для тебя станцую мазурку? Прямо здесь? Прямо сейчас? При честном народе.
      Вероника не успела ответить, как он пускается в пляс. К удивлению прохожих. А их собралось немало поглазеть, как такой большой и неуклюжий мужчина танцует перед окнами всесильного ОГПУ. Несмотря на всю комичность зрелища, танцевал он довольно легко и непринужденно.
               
      Казанский вокзал. Маяковский провожает Веронику. Вручает ей букет роз.
      – Норкочка, можешь нюхать их без боязни. Я их купил у самого здорового продавца. Ты нюхай, а я сейчас сбегаю посмотрю, надежная ли морда у твоего паровоза. Мне надо быть уверенным, что он тебя довезет целой.
      Сказав это, Маяковский убегает, а через минуту возвращается вновь.
      – Можешь ехать спокойно. Я поговорил с машинистом. Обещал тебя довезти. Конь его в тысячу лошадей здоров как бык.
      – Владимир Владимирович, зачем вы все бегаете. Я хочу побыть с вами наедине, поговорить. Мы с вами так мало говорим о серьезных вещах.
      Голос Вероники за кадром:
      – Почему он не думает о наших дальнейших отношениях? Мне так обидно это.
     Маяковский постоял около Вероники немного, так ничего ей и не сказав, и вновь засуетился:
      – Норкочка, мне надо купить еще тебе журнал в дорогу, –   и исчез.      
      При всей своей огромности Маяковский был подвижен как ртуть. Удержать его на одном месте было немыслимо.
         
                (Продолжение следует.)