Когда я зашел в аудиторию, у меня там была лекция по плазменным технологиям, то тут же отметил отдельные детали, которые станут пыткой на следующие полтора часа.
Весь преподавательский стол был белый от мела, и даже спинка стула была в меловых разводах. Я знал, что так бывает всегда после занятий Николая Дмитриевича Торопова, преподавателя с моей кафедры, человека со странными манерами, всегда неряшливо одетого и плохо пахнущего. Я как-то с удивлением узнал, что Торопов в студенческие годы был звездой легендарного физического факультета, на котором всегда было полно звёзд и гениев. Николай Дмитриевич был восходящей звездой первой величины, надеждой факультета, с блестящими перспективами. Говорят, девушки были без ума от Торопова, даже дрались за него. Я иногда думаю, как же случилось так, что к пятидесяти годам Николай Дмитриевич превратился в престарелого бесперспективного доцента, не имеющего научных интересов, вечно опаздывающего и читающего лекции тёмными, лишь ему одному понятными фразами, такими длинными и запутанными, что он и сам часто не знал, как их закончить. А когда Николай Дмитриевич, забившись в свой угол в преподавательской, вынимал из ужасающе затёртого портфеля термос, варёные яйца, хлеб с маслом и начинал есть, я старался на него не смотреть. Николай Дмитриевич ел, причмокивая, жуя странным образом только передними зубами, чем напоминал какого-то облезлого зверька. В последнее время Николай Дмитриевич вдруг стал истовым православным и природную темноту его стиля дополнили странные и малопонятные выражения «Сяду-ка я от вас ошуюю».
- А кто вам газовую динамику читает? – спросил я у студентов.
- Торопов, - прошелестело по рядам.
Первые ряды при этом вздохнули – они пытались Николая Дмитриевича понять, а задние ряды при этом откровенно заржали. Я Торопова иной раз презирал, но сейчас эти откровенные насмешки над Николаем Дмитриевичем меня задели.
- Да, - вдруг резким голосом произнёс я. – Все мы немножко лошади.
Затем, помолчав, тяжелым взглядом окинув задние ряды парт, неожиданно разозлившись, сказал:
- А некоторые даже больше, чем они думают о себе. Посмотрите на себя – вы же клоны, одеваетесь одинаково, говорите одинаково, слушаете одну и ту же музыку… Через месяц многих из вас просто будет не вспомнить. А попробуйте забыть Николая Дмитриевича... Вы вот не знаете, а его диссертация по турбулентности в сложных граничных условиях в своё время наделала много шума и вызвала ожесточённые споры в научном мире.
- Ну да ладно, - продолжил я. – Кто староста? Почему тряпка сухая и с доски не стёрто?
Встала девушка, невысокого роста, с характерным напуганным лицом вечной отличницы, она была такая беленькая, что, казалось, ещё немного и сквозь неё будут просвечивать предметы. Она, ни слова не говоря, схватила тряпку и побежала мочить её в туалет. Зазвонил чей-то телефон, и этот кто-то в панике быстренько придушил рингтон, но я уже успел разбомбить взглядом весь этот сектор.
- Ещё раз услышу звонок на мобильный, я разбираться не стану, чей это телефон, выгоню всю группу, и сдадите мне экзамен только в день всеобщего примирения и согласия – седьмого ноября.
Все поняли, что препод не в духе и сидели, уткнувшись в тетради.
- Итак, - сказал я громко. – Запишите тему лекции – исследование плазменно-пылевых структур в газоразрядной плазме высокочастотного ёмкостного разряда.
- Поведение пылевой плазмы столь необычно, что привлекает внимание многих исследователей… - проговорил я уже тише и надолго замолчал, минуту все ждали, затем стали шушукаться, а через некоторое время многие вынули свои мобильные телефоны и стали тыкать в них пальцами.
- Почему же она не отзывается? – стоял я и думал, забыв вдруг обо всём, и видя перед собой Лену – я не видел глаз и губ на её лице, но знал – она мне улыбается. Затем я, с трудом возвращаясь с далёкой синей звезды, продолжил:
- В конце двадцатого века во многих лабораториях мира практически одновременно заметили чудесную способность пылинок образовывать в плазме строго упорядоченные структуры, так называемые пылевые кристаллы.
После лекции я пошёл в преподавательскую. Застал там полковника Крылова и профессора Якинова, они ожесточённо спорили о дроссель-эффекте. Аспирант Гена сидел и слушал их с раскрытым ртом, так, наверное, волчонок из Стаи слушал разговор Акелы и Багиры. Я послушал их и понял, что не согласен с обоими, но промолчал, говорить не хотелось. Тоска навалилась, настоящая тоска, когда на душе очень скверно и не ясно, почему.