Я видел: он играл. Весёлый был, счастливый. Размахивал купюрами в ладонях. И был момент, когда он всё же понял, что проиграл, но ставил на реванш. Ему казалось - можно отыграться. Плевал бы на теорию про сыр. И вот уже глаза его искрятся, и на кон падают: ушанка и часы.
А круг поддерживал вокзальных воротил. Он пальцем тыкал: «Здесь! Я видел точно». И в воздухе взрывался хохот сочный, а центровой стаканчики крутил. О, как настойчиво он верил в чудеса, как верил, что сорвёт-таки удачу. И уж никак не верил голосам.
- Уйди! – шептал стаканщик чуть не плача.
А он играл. Весёлый был, счастливый. Ему опять: - Довольно, оглянись!..
И вот, как лошадь, загнанная в мыле, его пронзила горестная мысль:
- Ма-й-и ча-с-сы!!!
Но было слишком поздно. Толпа орущих быстро разошлась. В пустых ладонях видел только звёзды, и неба чёрного зияющую пасть. Невольно крикнул:
- Стойте, подождите!
И эхо громкое несло обрывки фраз от дома к дому, как карающий соблазн, и лёгким смехом отдавалось из укрытий. Он плакал так, как плачут в детстве дети, и шел как будто бы ослепший и немой, и бил о стенки плоской головой, и тихо всхлипывал:
- Куда ни кинься – сети.